Мгновенная карма - второй опыт

 
продолжение. предыдущая глава здесь  здесь
http://proza.ru/2024/10/08/1274


„Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая — мощного, мгновенного орудия провидения.“ — Александр Сергеевич Пушкин



Карма — следствие произведённых мыслей и действий, из них проистекающих.

Как уже упоминалось в предыдущей главе «Школа жизни» —   в старших классах школы были у Алексея три  одноклассника, с которыми он предпочитал общаться — Ганя, Миша и Коля.  После истории с Ганей, описанной в той главе, наш герой прекратил с ним всяческие контакты. Учился он лучше их, и их родители, зная его родителей как людей высокой порядочности и почётной профессии врачей, поощряли такое общение.

Алёша если и собирался куда-то поступать, то в ЛГУ — либо на востоковедение, либо на геофак. Он вёл экскурсии в школьном музее краеведения, состоял членом Русского Географического общества и ездил туда, на Сенную, в переулок Гривцова, на лекции всяких не-кино путешественников.

О факультете востоковедения мысль отпала после истории с Ганей, которая описана ранее.

Однако был один нюанс — он категорически отказывался вступать в комсомол по идейным соображениям. В итоге он остался к выпускным экзаменам единственным не-комсомольцем класса.  В то время полным ходом в Москве проводились известные «гонки на лафетах», в воздухе носилось предчувствие скорых перемен — однако броня коммунизма была всё ещё крепка и сей факт в анкете никак не сочетался с возможностью поступления в университет. Однако Алексей надеялся на свой интеллект и аттестат, к моменту получения которого общий балл его составлял 4,5. Поэтому родители всех его одноклассников были не против общения своих детей с нашим героем «из приличной семьи».

Два его приятеля были убеждёнными антикоммунистами.

Рыжий длинный Миша был сыном талантливого инженера — весьма известного в узких кругах закрытого оборонного питерского завода «Россия». Отец был глубоким технарём и постоянно пропадал на работе. Мать была армянка - вечно чем-то недовольная, с взглядом, говорящим: «Знаю я, что ты из себя представляешь… Ничего хорошего.»
 Им обоим было уже далеко за полтинник. Была у них дача - на остановке, следующей за Павловском на Новолисино:  «32-й километр» — у старой, ещё гитлеровцами построенной на протекающей близ их участка Ижоре маленькой гидроэлектростанции, о которой нет ни одного упоминания в интернете. Туда Алёша — втроём, с Мишей и Колей — ездили летом отдыхать, иногда совсем одни на пару недель, когда закончили среднюю школу.
Дача представляла собой вообще-то просто летний домик с мини-чердаком, микро-кухонькой и печкой-буржуйкой.

Отец Михаила почему-то задался идеей-фикс сделать из сына звезду волейбола, отдав его в спортшколу. Поэтому Миша учился на одни «тройки», посещая обычную школу не слишком часто. Но его перетаскивали из класса в класс, несмотря на успеваемость — всё таки мальчик занимается в «Школе олимпийского резерва», как же можно его на второй год оставлять, надёжу и опору советского спорта. Миша из-за этого вырос очень быстро — за три года до 185 см, что привело к гломерулонефриту… Нагрузки спортсменов часто делают из них инвалидов, не дожидаясь получения ими золота на Олимпиадах.

Мать, естественно, ежедневно обвиняла отца в случившемся. Тот, в силу квалификации и особо секретной работы на военном заводе, имел «валютные чеки» — и покупал Мише дорогущие шмотки из «Берёзки» — вельветы «Сильвер доллар», финские куртки, западную спортивную одёжу. Пытался вину загладить. При этом с тупым маниакальным упорством настаивал до самого ухода из семьи, чтоб сын продолжал заниматься волейболом.
Когда мать Миши обратилась к отцу Алёши - как к врачу — тот, осмотрев того и его анализы, скептически поджал губы:

- Раньше думать надо было. Гломерулонефрит — это фактически приговор. Тут и васкулит в анамнезе… С таким «букетом» обычно долго не живут. Я лечить не возьмусь и не могу никого даже посоветовать, чтоб такое мог вылечить. Перестаньте мучить сына спортом, проживёт дольше.

Поэтому отношения с отцом у Миши были несколько странные, мягко говоря, натянутые. Мать постоянно зудела сыну в уши — какой тот «мудак и сволочь», хотя это — помимо «маньяченья» с волейболом — совершенно не соответствовало действительности. Просто мужика достала эта непрерывно жужжащая пила.
А потому он — когда Миша закончил школу — устав от вечно подозрительной супруги и её непрерывных едких замечаний вроде «Ага, знаю я твою работу… нашёл кого-то себе на утеху, старый дурак...» — действительно в конце концов поступил согласно её прогнозу и ожиданиям. Найшёл хорошую, довольно красивую и приветливую интеллигентную женщину-технолога с «Позитрона» — соответствующую его возрасту — и ушёл к ней жить, не в силах больше выносить это гестапо. Как раз перед знакомством с ней он — для поездок на дачу - купил «Жопорожец»- 968 , но  теперь дачу пришлось делить. Отгородили половину домика, поставили посреди 6 соток забор.

Коля тоже был сыном русского инженера с тоже закрытого завода «Алмаз», занимающегося водными лодками-подлодками, и настоящей «идише маме», интеллигентной культурной еврейской женщины, работавшей корректором на - тоже, конечно, "закрытом ящике" - «Пролетарском заводе», корректируя заводскую многотиражку. Она интересовалась оздоровительной «системой Иванова», которая подразумевает вегетарианство и разные физические экзерсисы, например, растирание снегом и купание в проруби.

Это совершенно было чуждо её мужу, который интересовался лишь конструированием плавсредств, любил после работы выпить пивка и закусить добрым шницелем.
 Их отношения всё более усугублялись «ивановством», которое было совершенно неодобряемо политикой партии и правительства — в результате чего корректорша начала активно почитывать «самиздат», что сильно напрягало её супруга. Помимо Аксёнова и Солженицына, Алёше перепадали от Коли (без выноса из их квартиры) такие книжки, как труды Григория Климова — что очень помогло ему впоследствии избавиться от угрозы службы в Советской Армии. Это было поистине удивительно для еврейки — ничего более антисемитского Алексей в жизни не читал, если не считать «О классовой сущности сионизма» (с той же целью, что и Климова)- а эта книжка является, в общем-то, антисионизмом, а не антисемитизмом: её написал еврей-генерал СССР.

 Впрочем, тогда он не относился к этому серьёзно — оставаясь у Николая частенько ночевать, он просто перед сном с фонариком знакомился с тем, чем дышит его приятель. Мать того же, видимо «мела подряд» всё, что было запрещено — просто из мести КПСС.

Они разошлись в то же время, что и родители Михаила. К тому моменту отец Коли — нет, не купил авто: по чертежам журнала «Техника — молодёжи» он соорудил в комнате их малогабаритной трёшки-хрущёвки на третьем этаже натуральный катамаран полтора на четыре с половиной метра. Из пенопласта, стекловолокна и притащенных с завода материалов. "Ты здесь хозяин, а не гость - тащи с завода каждый гвоздь!" - девиз социалистического хозяйства.
 Этот технический гений всё великолепно просчитал, кроме одной маленькой детали. А именно — как он будет вытаскивать наружу эту махину, к завершению постройки занимавшую всю комнату целиком и не пролезавшую ни в двери, ни в окна.

Его супругу, видимо, окончательно добило его решение этой проблемы. Отец Николая где-то договорился со строителями, которые установили на крыше дома две лебёдки. Вокруг окна комнаты он с помощью дрели, отбойника и известной матери разобрал капитальную стену — и через пролом лебёдками вытащил-таки и спустил катамаран вниз на улицу, где того уже ожидал грузовик, отвёзший плавсредство на Васильевский остров. Там на улице Кораблестроителей напротив яхт-клуба есть известное место тусовки подобных фанатов ветра, паруса и моря, - бесподобно описанное Владимиром Куниным в повести «Ай гоу ту Хайфа».
   Там он снял на берегу старый гараж с прямым выходом в Неву, впадающую там в Финский залив — а заодно и комнату поблизости. Чтоб далеко не ездить ни на работу — «Алмаз» в десяти минутах ходьбы оттуда — ни в гараж.

Комната Коли стояла пустая месяца два, пока он сподобился как-то заделать дыру и вновь вставить рамы. Но сделал это не больно умело — видимо, к тому моменту это для него было уже неважно — и зимой проживавшие в квартире поняли: надо срочно переезжать. Студёный ветер сифонил через вставленные кое-как рамы, на кирпичах, прилепленных к капитальной несущей стене, росла чёрно-зелёная плесень.
   После окончания школы план переезда воплотился в жизнь: при разводе отец выплатил матери некоторую компенсацию, которая позволила сменить "хрущобу" на неплохую «брежневку»: отныне Коля жил на «Ломоносовской», в соседнем доме с Кинотеатром «Невский»  по адресу: Народная улица, 4 корпус 1 — прямо напротив «Театра-Буфф» — куда он ни разу в его недолгой жизни так и не сходил...

Мать Коли облегчённо вздохнула и вскоре познакомилась — вернее, уже сошлась — с таким же как она «ивановцем». Они очень друг другу подходили — мягкие, добрые образованные люди, интересующиеся лишь данной системой и иногда позволяющие себе шутить над Системой, царящей в стране. Например, именно от них Лёха впервые услышал анекдот про разговор червячков: «Это наша родина, сынок...»
   Тогда «дружить» означало фактически быть в какой-то степени членом семьи. Его всегда настоятельно приглашали к столу и, если было поздно, раскладывали в комнате сына диван, оставляя гостя на ночь. Так было и в отношениях с Мишей — его мама, при всём её неизлечимом «прокурорстве» — видела: альтернатив для дружбы с кем-либо ещё у сына не было. Эти два были лучшими из всех остальных — худших. Приходилось ей мириться.

Алексей позже — спустя годы — понял причину её духовного состояния. Это называется Эго, порождающее гравитацию в смысле: «Всё должно быть только моим — без всяких ограничений. Всё время моих домашних должно быть лишь в моём распоряжении, вся их жизнь. Всё должно быть под моим абсолютным контролем, потому что только Я знаю лучше всех, что им следует делать.»
   Это была армянская чёрная дыра, втягивающая в себя жизни и внимание близких. Крупная, с типично армянских носом Фрунзека Мкртчана и вечно в халате. Материально отец Михаила обеспечил её, уходя: её остался выплаченный кооператив:  проходная "двушка" на первом этаже пятиэтажки-"хруща", превращённая позже золотыми Мишиными руками в изолированную  - с помощью смастыренного у стенки гостиной коридора. В гостиной стоял румынский мебельный гарнитур — «жилая комната» целиком: «стенка», диван-кровать, два роскошных кресла, трюмо и пуфик, стол обеденный раздвижной и стулья. Это в те времена был показатель полного достатка.

Да — отец для сына это, конечно, передаваемый по наследству интеллект и навыки, а не квадратные метры и счёт в банке. Оба парня были «кулибиными», у обоих в комнате стояли верстаки и маленькие станочки, списанные с заводов и притащенные папашами домой. Ребята могли выточить всё, что хотели — и в связи уходом отцов из семей, будучи предоставленными сами себе, пришли к тому, чего и следовало ожидать. Об этом и сей рассказ.



Отец Алёши, Аркадий Иванович, сначала занимался по мере возможностей его воспитанием и развитием. Но следует понимать — какая напряжённая и нервная работа реаниматолога. Естественно, после смены у операционного стола ему требовался отдых. Не лёжа на диване, отнюдь. Отдыхом было творчество — чеканка, вырезание скульптурок и нэцке из берёзового капа, игра на аккордеоне. Когда сыну исполнилось восемь — родилась его сестра, соответственно всё внимание родителей переключилось на малышку.

Алёше остались лишь книги, которые он читал всегда и везде, где выпадала возможность: в школе под партой, в транспорте и даже иногда, гуляя, прямо на ходу — если книга его настолько захватывала. Кроме него, в семье никто не воспользовался собранной отцом великолепной библиотекой — разве что бабушка, окончившая императорское реальное училище и знавшая три иностранных языка: французский, немецкий и латынь. Только у её внука было достаточно времени для тотального поглощения писанины. Время остальных уходило на ежедневные заботы. Он смотрел на всё это и начинал думать: «Такая жизнь — не для меня… Всё из-за наличия детей — они буквально съедают время жизни родителей.»

Хобби его мамы было устройство праздников и лыжи. Они проживали в зелёном чистом районе — на Гражданке — в десяти минутах от Пискарёвского лесопарка, прилегающего к соответствующему мемориальному кладбищу. Алёшу тянуло на кладбище — там было гарантировано тихо и спокойно - а маму тянуло бегать наворачивать на лыжах круги по лыжне вокруг леска. Глядя на маму Лёхи Логинова, маму Андрюхи Хлюпина и на свою, бегавших на лыжах как умалишенные — Алёша пожизненно эти самые лыжи просто возненавидел вместе со снегом и зимой. Более бестолкового занятия, чем бег по кругу на морозе, он представить не мог.
Так и получилось, что свободное время приятели по этим причинам проводили втроём — все жили в одном квартале.

В гостиной Миши стояло пианино «Красный Октябрь» — конечно не Лёхино «Bohme & Sohn», но всё же. Куплено оно было под цвет мебельного гарнитура по требованию матери Миши — которому пришлось его осваивать. И получилось у него довольно неплохо, класса четыре «музыкалки» он успел закончить — прежде чем его отцу надуло дурным ветром его волейбольную иде-фикс, испортившую здоровье сына.

С приходом иного Миши — «меченого», как прозвали того в народе — в ЦК на пост Генсека, ветра перемен одновременно с известной песней группы "Скорпионз», гремевшей тогда «из каждого утюга», быстро выдували мозги и былую осторожную закоснелость советских граждан. Наши герои не были исключением.

Году к 88-му Коля начал кропать стишки — чего Лёха никак не ожидал. А Мише пришла в голову дурная мысль положить их на музыку, ему не давали покоя лавры «Скорпов» и он стал подначивать Лёху создавать рок-группу. Тот лишь смеялся — из двух человек? Но музыку всё же, после постоянных приставаний друзей, пришлось придумывать именно ему — как самому образованному в этом плане. Чтоб только отстали. Однако не тут-то было: в восемнадцатиметровой Колиной комнате вскоре появился самопальный усилок, такие же самодельные колонки и где-то раздобытая обычная гитара, к которой была приделана электроприставка.  Миша притащил откуда-то старую клавиатуру «Лель», которую эта парочка "самоделкиных" так же усовершенствовала. Лёхе уже было не отвертеться, а Колины родители стали всё больше времени проводить вне дома, чтоб этого не слышать.

А песенки Коля сочинял вот какие, мягко говоря, странные…

1)

В ночном окне горит звезда
И далеко ещё рассвет.
В одном кармане — пустота,
В другом кармане — пистолет.

У них в сердцах горит пожар,
У них в глазах — безумный свет,
Круши Совет!

----------

Припев:
А ну, давайте пустим кровь —
Пусть будет много мёртвых тел!
А ну, давайте пустим кровь —
Давно ты этого хотел.
Давай разрушим этот мир,
Давай сожжём весь этот хлам,
Устроим им кровавый пир —
Руби сплеча напополам
Рубите всех!

---------

2)
Они идут, чеканя шаг,
Сметая всё на мостовой —
Они не знают слова «страх»,
Они идут своей тропой.
Под сапогами — прошлый прах
И лунный шар над головой —
На мир войной.

Припев.


Услышав такое, Лёха сразу выразил мнение, что ежели выйти и это где-то спеть — то потом придётся петь где-нибудь в условиях Крайнего Севера, пугая леммингов и песцов на строительстве объектов народного хозяйства близ Норильска.
   Однако вошедших в раж творчества его приятелей было уже не остановить, как не остановить бегущего бизона. Положив слова на музыку и продемонстрировав друзьям то, что вышло — он сорвал бурные овации. Музыка была такая же мрачная, как и слова — но довольно динамичная. Это был  марш в ля-минор с раздирающим крещендо в припеве и действительно, им можно было реально «завести» молодёжь. Мелодия составляла «чёрный квадрат» из аккордов ля минор , фа мажор, до мажор и ми мажор. Припев — фа мажор, до мажор, ми септ мажор, ля минор.

И приятели «завелись» и показали ничего не подозревающему автору музыки, над чем ещё — кроме стишков и музыкальных «лушпаек» они втихаря трудились на своих станочках. Торжествующий Коля вытащил из-под кровати... настоящий арбалет. Он уже всерьёз готовился воевать с миром.
Арбалет был изготовлен из титана (спёртого с того же «Пролетарского завода), имел проволочную тетиву и стрелы из толстого стального прута. Заряжать его мог один человек, пользуясь нехитрым устройством, упирая оружие в землю и вращая примитивную мини-лебёдку. Стрела прошибала насквозь деревянную доску толщиной в пару сантиметров с расстояния двадцати метров.

Увидев такое, Алексей спросил — а на кой тебе это?
Он не мог представить, что Коля пойдёт на охоту и будет убивать несчастных животных, так как к тому времени тот тоже попал под «ивановское» влияние своих родителей и стал убеждённым вегетарианцем.
В ответ Коля лишь мрачно усмехнулся.

Он продолжал кропать подобные стихи, среди которых попадались на самом деле талантливые.
Причина постепенного съезжания Колиной крыши была, во-первых, в уходе из семьи его родного отца.
Во-вторых, в откровенной бедности его семьи (что, собственно, было обычным делом для 80% населения СССР).
В-третьих, в результате полученной на тренировке травмы верхнего отдела позвоночника ему пришлось бросить фехтование, которому он, как и Миша волейболу, отдал несколько лет.  После этого происшествия и лечения — впоследствии всю оставшуюся жизнь Коля при ходьбе чуть отклонял верхнюю часть туловища назад — словно проглотил длинную жердь и она застряла в пищеводе.
А в-четвёртых — самой главной причиной была его тайная любовь — о которой никто вообще не подозревал до самого финала этой истории — к своей двоюродной сестре Наташе.

Лёха видел её ежегодно — на Колин день рождения, на Новый год или 8 марта. Красивая статная еврейская девушка с тёмными, до плеч вьющимися так же как у Коли волосами и такими же серыми глазами — настоящая Саломея.  Позже он сопоставил это своё сравнение с итогом истории, в которой она сыграла решающую роль — и поразился.

Они оба имели право на «репатриацию» в Израиль, но ни сами, ни их родители — будучи воспитанными светскими мирскими «советскими» людьми, вообще об этом не думали. Ну какой еврей назовёт дочь — Наташей?.. Ну какая там "патриа" - с арабами - может даже ещё похуже, чем Партия...
Тем не менее, Коля в результате всего вышеизложенного — как и полагается натуральному Амалеку с соответствующими корнями  — стал апробированным, стопроцентным антисемитом. Более того, он постоянно качал эти идеи насосом своих стишков в головы своих друзей.



Шёл последний год восьмидесятых.  Закончилась афганская эпопея, которая друзей не коснулась — у обоих приятелей были отводы по здоровью, одному лишь Лёхе пришлось «откосить» армию. (Об этом — «Коси и забивай» на авторской странице ) http://proza.ru/2024/10/08/1274   

 На экранах страны к тому времени давно уж выкатилось «Пятое колесо» с Беллой Курковой , где вышло первое интервью академика Сахарова,  наглее всего высказывались все московские либералы, передавались видеозаписи митингов так называемой демоппозиции и общества «Память» — принявшее название в честь романа-эссе В. А. Чивилихина . Лёха телик смотреть не любил, предпочитая, как обычно, печатную продукцию, оставляющую простор для полёта воображения.

Накачанный к тому времени своим еврейским другом Колей, он стал задаваться вопросом: почему  что-то не так пошло в стране — и в конце концов стал ходить иногда на митинги "Памяти" в Румянцевский садик. Ему импонировало, что в материалах НПФ «Память» к тому времени появились призывы к организации «Нюрнбергского процесса над палачами от коммунистической идеологии», а «коммунистическая деятельность с 1917-го и по сей день» объявлялась «запланированным преступлением» «международного масонства» против России.

В 1990 г. организация "Память" призвала русских прекратить все политические распри и «парламентскую междоусобицу» и объединиться в Единый российский собор «для решения вопросов, связанных с проблемами Русского Народа и Народов, населяющих наше государство». Этот орган должен был составить альтернативу «парламентам», которые «всё более заводят страну в тупик».
 
С этим Алексей был абсолютно согласен. К евреям же никакой неприязни он не испытывал, несмотря на всё прочитанное — бумага всё стерпит, а касаемо реальных людей… Да они всю жизнь его были с ним рядом и вокруг, кого ни копни. «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Квартирный вопрос их испортил...»
(Алёша прочёл «Мастера и Маргариту» в переплетённой, отвратного качества сотой уже ксерокопии ещё в пятом классе.)

Заранее скажем — он перестал интересоваться деятельностью этой организации сразу после того, как стал свидетелем ужасающего эпизода в 1990-м: его шапошно знакомые "митингующие" дембеля, нацепившие на свои дембельские костюмы элементы запрещённой символики, разъезжаясь с очередного «сходняка» в Румянцевском, зверски избили ни за что ни про что скромно сидящего в вагоне метро человека восточной внешности.  Подтянувшись на поручнях стоящий перед ним «нацик» подтянулся и въехал ногами прямо ему в лицо, после чего упавшего добивали ногами все молодчики вчетвером…
Алексея чуть не вырвало, а из вагона не нашлось никого, кто бы осмелился заступиться.
       Лёха был стопроцентным панком, но нацистом быть так же не желал, как коммунистом. Он был уже убеждён — одного поля ягодки.
    Сосредоточился на учёбе, вскоре предстояло начинать писать дипломную работу.





Тем временем ЛенТВ «давало жару» вовсю: публицист Виктор Правдюк вместе с Сергеем Курехиным уже открыл телезрителям, что Ленин — это гриб.
Товарищ Неврозов демонстрировал свои «600 секунд» — за которые он успевал воспеть преимущества частного бизнеса, нагнать жути расчленёнки в питерских подвалах и вогнать электорат в депрессию по поводу статус-кво.

Впоследствии этот беспринципный мизантроп, на заработанные на «расчленёнке» и видео повесившихся от безнадёги и голодухи стариков — из «товарища» стал «господином» англо-немецкого вида с хлыстиком, заинтересовался антропологией, расологией, завёл себе конюшню для выездки скакунов и купил особнячок на Каменном острове. Впрочем, когда у него после начала СВО окончательно окончательно съехал чердак и он начал нести по старой привычке в новых условиях уже откровенно антироссийскую ахинею  — в апреле 2022  Минюст объявил журналиста "иноагентом", а в мае он был объявлен в розыск.  Но хитрая бестия ещё в марте, почуяв неладное, свалил в Израиль — откуда выдачи, как с Дона и Лондона, нет.  Всё наворованное в России непосильными трудами, аки пчелой - было конфисковано. Что ж, карма-таки нашла своего героя — где он теперь, никому не нужный и всеми давно забытый - когда страна Израиль вовсю воюет со всем арабским миром и на полной скорости летит к своему финалу?..

   
   К своему финалу на полных парах летел и Коля.
Летом 1991 они, как обычно, втроём поехали к Мише на дачу. «Постреляем!» — сообщил Миша загадочно.
Приехав, они вытащили раскладной арбалет, собрали его и сначала постреляли по доскам отцовского забора, покрошив его в лапшу. «Пущай строит заборы...» — злорадно усмехался Мишель (такая была у него «кликуха» к тому времени).
   Ходил Мишель теперь в какой-то старой шинели, зелёной пограничной фуражке с лихо заломленным верхом, в центре околыша приделав самопальную эмблему деникинского офицера.
   Коля же рассекал — только за городом — в тёмном пиджаке-лапсердаке и тоже в фуражке, но — чёрной и с приделанной в центре околыша черепушкой, искусно вырезанной из жести.
То, что Лёха увидел на следующий день, было действительно полной жестью и повергло его в шок.





Утром, как всегда летом на даче, позавтракав собранными вчера луговыми шампиньонами, зажаренными с молодой картошкой с своего же огорода, друзья направились к Ижоре. Однако на этот раз арбалет они не взяли — а взяли обычные для тех лет небольшие кожаные сумки через плечо с неизменными тогда безликими надписями СССР и «sport». Лёхе было безразлично, зачем им сумки — подумал, что корзинки неудобные, а шампиньоны можно и в сумки собирать. Он вообще-то купаться шёл — сказано ж было — идём на речку, он и шёл.

   Подойдя к Ижоре и оглядевшись — был погожий июльский денёк —  его приятели подмигнули ему как-то странно и вытащили из сумок два ствола.
   Увидев оружие, Лёха сразу понял — о чём они втихаря от него шушукались последние три года, «кулибины» хреновы…
   Заметив его реакцию, они предупредили: мы просто по уткам потренируемся сейчас. Жрать-то надо что-то, денег мало. "Сеня, дичь!»
   Алексею это предложение не понравилось — любую охоту он воспринимал как вредную блажь, заканчивающуюся смертоубийством невинных животных и птиц. Пока есть грибы и картошка — в крайнем случае, можно рыб наловить в реке, уху сделать. Но птицы и звери… Зачем?… Вы ж не подыхаете с голода.

Тем не менее, всё это было подготовлено пацанами задолго до  открытия сумок. Коля был настоящим техническим гением: он смастерил пистолет, который по желанию хозяина мог стрелять как патронами от винтовки-«мелкашки», так и от «калаша». Да, да, именно! Надо было лишь один рычажок сместить для этого. У Миши же в руках оказался самопальный малокалиберный револьвер.
   Охотниками они оказались никудышными — то ли стволы не пристреляны были, то ли уток было мало и были они резвы, то ли молитвы Алексея «Чтоб вы не попали, долбоклюи» достигли ушей Неба.  Обедать пришлось всё же выловленной к обеду плотвой.

   За обедом, распив пузырь «Русской», на честный и грозный вопрос Лёхи — на кой вам стволы? — друзья открыли страшную тайну, от которой волосы у него встали дыбом.
   Оказывается, уже почти три года Коля — под влиянием, видимо, просмотра «600 секунд» и демонстрирующейся там бурной криминальной жизни и вариантов быстрого неминуемого обогащения — заболел мыслью… «взять Сберкассу.» Это друзья на полном серьёзе поведали своему товарищу, впервые. Всё это время — тысячу дней — они готовились, вытачивали оружие  — ещё у них, кроме арбалета, была коллекция разнокалиберных тесаков, которые они ежедневно швыряли в поленницу.

Алексей медленно встал из-за стола и членораздельно отрезал:
- Вы совсем свихнулись. Что — с голоду пухнете, что ли? Да даже если б я голодал — я б и курицу не смог зарезать, траву бы жрал. Я в медицинский пошёл людей от страданий избавлять, а вы меня приглашаете идти с вами за компанию их убивать? Ради бумажек?..  За компанию — жид повесился. Идите на...(гору - "искать кукушку", как говорят в Тибете).

Коля попытался его успокоить:

- Да тебе ничего делать-то не надо будет. На шухере постоять у входа. И стрелять мы не собираемся, напугаем просто — они нам деньги сами выложат.

— Напугаем? Профессиональных охранников, которые за свой риск встречи вот с такими молодцами зарплату получают и обязаны её в таком случае отработать?
-  Да мы всё продумали и разведали. Там всего-то два охранника, они сразу на пол лягут, как стволы увидят.
-  Да что ты говоришь?.. А вот если — не лягут?
- Да куда они денутся. Жизнь дороже. А если такие тупые и не поймут сразу — ну, двумя дураками будет меньше. остальные после этого точно не рыпнутся, на полу будут соринки считать рожей вниз.
--   Да у вас кукуха улетела на хрен. Так, всем спасибо — все свободны.

С этими словами он накинул свою куртку, кроссовки и, не прощаясь, решительно вышел вон, направляясь к станции.


   Больше он Колю не видел.  С Мишей же иногда общался — тему эту они в разговорах никогда более не поднимали. Все попытки Лёха пресекал на корню.

   К тому времени он, познакомившись ранее в Румянцевском скверике на митинге «Памяти» с дьяконом Сергеем Перекрестовым (говорящая фамилия...), занимался торговлей получаемой тем гуманитарной помощи по линии Православной Церкви Заграницей. Расстригшись, отец Сергий поехал в Мюнхен и перекрестился в запрещённой тогда в СССР заграничной эмигрантской церкви, получив сан иерея.
Фраза «Заграница нам поможет» оказалась пророческой для Лёхи. Полуголодная студенческая жизнь с подработками где только можно, была закончена.

Когда отец Сергий спросил его: сможешь ли реализовать медикаменты из-за бугра доставленные? — он спросил:
- А кому они, собственно, изначально предназначались?
- Кому, кому… братьям православным
-  Так а в чём тогда дело, где подвох? Они что — просроченные?
- Не, они в полном порядке.
- Так почему бы вам их не раздать по назначению?
- А как ты себе это представляешь? Выйду перед церковью и буду орать: "Эй,люди! Налетай, подешевело! Налетай торопись покупай живопись!.."  Своим — всё уже роздано, кому это было необходимо. Но там — «медикаментов — груды», как пел Володя Высоцкий. А документы на них — что, буду предъявлять властям документы от катакомбной Церкви, которая тут вне закона? А - кто отправитель? А какая организация - получатель?..

Лёха подумал — и через некоторое время, благодаря его связям в «медицинской мафии», дело пошло. Да ещё как!  Православным братьям присылали не только лекарства, которые во время тотального дефицита начала 90-х разлетались как утки от Колиной стрельбы. Шли контейнеры с одеждой, едой, сахаром. Алексей приобрёл вполне респектабельный вид, нося один «импорт» — а вещи были новые, аж с бирками бумажными — отъелся на немецких консервах и деликатесах. После этого он ещё больше проникся симпатией к народу «побеждённой» страны…

Он снял однушку рядом с метро «Московская», в престижном районе, съехав наконец от родителей с Гражданки на другой конец города. Выбор места был обусловлен тем, что рядом находился «склад» отца Сергия — тому сдали в аренду кафе «Чесма» рядом с церквушкой «Чесменская Победа», непосредственно связанной историей с фамилией нашего героя.

В этой «Чесме» и был теперь «домик-пряник», открыв который — у него был собственный ключ, выданный священником. Алексей заслужил к тому времени его полное доверие — взору входящего открывались штабеля коробок с товарами. Его работа заключалась в разгрузке, сортировке и развозке. Куда он отвозил и кто покупал — не так сейчас важно. Наличка не влезала порой в сумочку. Ежедневно он курсировал туда-сюда и — только на такси и миниавтобусе, водителя которого нанял, платив каждый раз за месяц вперёд.

Он купил себе небольшую японскую видеодвойку "Supra" и последнее достижение загнувшейся через год советской радиоэлектронной промышленности — полный аудиоцентр «Вега-115-стерео» за семьсот рублей. Это был компактный аудиокомбайн с кассетной декой, CD-проигрывателем, тюнером и небольшими колонками —  как от какого-нибудь японского бренда.  Понятно, что к этому времени и с такими вводными отбоя от девушек не было и он нечасто ночевал в одиночестве.


Миша навещал его эпизодически. Они курили траву, которую Лёха мог хоть мешками теперь покупать - и наслаждались, слушая великолепную акустику. Благодаря "откосу" армии в "Скворечнике", обществу «Память» и своей студенческой практике в «Ботках» — инфекционной больнице имени Боткина — он обзавёлся многими разными полезными знакомыми… Поэтому Мишель по-иному смотрел на старого своего приятеля, уже не осмеливаясь предлагать ему какие-либо безумные планы обогащения. У Лёхи всё было в кайф.  Институт и практику в больнице он и не думал бросать — понимая, что всё весьма нестабильно и мимолётно, кроме профессии в руках.



   И вот настал один январский вечер 1992 — а именно в понедельник 20 января, которое он пожизненно запомнил. Перед этим, в субботу, в "Чесме" была очередная разгрузка контейнеров - куда он привлёк Мишеля, оплачивая его рабсилу то жутко дефицитным тогда в Ленинграде сахаром (который сожрал Собчак), то консервами.
   "Кто не работает - тот не ест" - этому его в школе научили. И когда он впервые спросил: Миша - ты хочешь есть - и есть вкусно? - получив утвердительный ответ, открыл ему секрет кафе "Чесма" и поведал, что с радостью возьмёт его в помощь, раз он хочет вкусно и даже сладко кушать.

Итак, после "субботника" друзья в тот день отправились отмечать Мишин день рождения к Лёхе - в отдельной квартире это гораздо удобнее, да и ехать не надо - совсем рядом с сергиевским складом. Ради такой возможности Миша решил отметить его раньше настоящего, который вообще-то 22 января. (Ой, говорят, примета нехорошая - так делать...) Лёха вызвонил девушек приятной наружности и пониженной социальной ответственности и время они провели просто бесподобно для тех времён.


Миша с девушками следующим ранним утром покинул квартиру вместе с гостеприимным хозяином, который уехал на свою смену в "боткинские бараки".
Днём в понедельник он отсыпался, нелёгкая сменка выдалась. Гепатит в Ленинграде стал просто эпидемией, места даже в коридорах не хватало той зимой - чеченский героин и уркаинская маковая соломка шагали по стране.

А вечером позвонил Лёхе его пропавший друг Коля. Запоздало поздравив друг друга с наступившим годом, приятели не знали — о чём далее разговаривать. И тут Колю понесло. Слушая его, Алексей понял — он в дупель пьян, что случалось чрезвычайно редко, он такого даже не мог припомнить. Тот что-то мусолил о несправедливости жизни, о том как жирно живут всякие сволочи и ворьё… (Алексей ещё не осознавал, что это всё о нём.) А потом объявил:

- А Наташа замуж позавчера вышла.
- Какая такая Наташа? — непонимающе переспросил Лёха.
- Да сестра моя.
- Ну поздравляю! За кого?
-  Это неважно. Абсолютно не важно. Я убью его.

У Лёхи вспотела спина. Он недавно плотно и вкусно поужинал в близлежащем кооперативном кафе, был уже хорошо накурен и ничего не подозревая, продолжил роковой разговор:
- А собственно, по какой причине?
- А по той что не надо было ему этого делать.
- Извини, конечно, а по какой такой причине? Она — что, была против?
- Нет. Против — Я.
- Ты что, в неё влюбился, что ли? Чем он провинился-то, поведай миру.
-  Тем, что я любил её всю жизнь — а она за него вышла. И раз не суждено ей, как моей двоюродной сестре, быть со мной — не будет она ни с кем.

Лёха перевёл дух. Он понемногу отходил от каннабиноидов, гулявших по его организму.
- Послушай, Колян, ты это… лучше б не бухал, во-первых. У тебя чердак на сторону съезжает. А во-вторых, почему ты никогда ни мне, ни Мише, ни ей в конце концов о своих чувствах не сказал?
-  Это не твоё и вообще ничьё дело. Только моё.

Лёха был настолько в шоке от услышанного, что потерял бдительность:
- Коля, тебе срочно надо туда, куда вы мне с Мишелем передачки носили — в Третью психбольницу имени Скворцова-Степанова семь лет назад, когда я армаду косил. У тебя окончательно ку-ку. Ты, как последний мудак, хранил угрюмое молчание и думал, что она о твоих чувствах должна сама догадаться? Придти и сказать: «Знаю, милый, знаю — что с тобой… Потерял себя ты, потерял...»  слушай, бОльшего идиота я даже в дурке не видел. Ты молчал словно рыба об лёд — а теперь из-за этого опять хочешь кому-то кровь пустить? Да ты больной на всю башку! Ты сам, сам виноват во всём, что произошло. При чём тут кто-то?..

 После этого в трубке некоторое время слышалось сдавленное придыхание, а потом Лёха услышал фразу, которая окончательно убедила его в его предположении Колиного диагноза:

- Ну всё, Лёша. Ты — труп.

Трубку бросили. А Алексея бросило в леденящий холод. Он не мог ошибиться, проведя с психами достаточно много времени в своей интересной и насыщенной уже, несмотря на молодость, жизни. Это был голос натурального маньяка, одержимого иде-фикс: ему было совершенно безразлично, кого убивать, чтобы удовлетворить своё глубокое чувство неудовлетворённости этой самой жизнью.

Это был приговор — учитывая Колин арсенал.
 
Он тут же позвонил своим знакомым «джентльменам удачи» и попросил о срочной встрече, обещав оплатить такси в оба конца.
Приехав и внимательно его выслушав, затягиваясь «чуйкой», они незатейливо, честно и грозно предложили:
 
- Давай мы его завалим. Забивай ему стрелу где-нибудь на середине между вашими домами — по пути, на Фарфоровской или в таком же безлюдном местечке, мы всё решим. Для тебя - недорого.
- Да бог с вами, ещё чего…
- Может, ствол тебе дать? Если хочешь — даже АКМ предоставим. Ты стрелять-то умеешь, с предохранителя снимешь?
- Пацаны, я зарёкся в детстве ещё — оружие в руки не брать, потому и армию закосил.
 
Они непонимающе и с некоторым недовольством на него смотрели:
- Ну, и зачем ты нас тогда позвал? Ты что, предлагаешь нам пьяного психа со стволом поехать сейчас морально перевоспитывать?..
 
Люди были весьма серьёзные и очень серьёзно на него глядели. Он вздохнул, извинился, отсыпал им щедро по доброй жмене травы и проводил до такси, договорившись, что ежели останется жив — будет держать их в курсе.
 
 
Итак, положение было патовое. Алексей слишком хорошо знал Колю и нюансы его интонаций при разговоре. В его словах чувствовалась непреклонная решимость свершить объявленное. И ещё Алексей сразу вспомнил все его «странности»,  упадки сил — когда тот неделями мог отмалчиваться, отделываясь односложными замечаниями, и напротив — вспышки бурного подъёма и довольства, когда порой он был весел и шутил, как Райкин. А как экс-фехтовальщик выжимал он кистью, между прочим, пятьдесят пять кило на силомере, хотя отнюдь не выглядел богатырём...

   Лишь теперь до него дошло, почему Коля кроме двух своих одноклассников ни с кем не общался. Сведя все мигом нахлынувшие воспоминания, он осознал — друг его давно страдал маниакально-депрессивным психозом, позже названным психиатрами «биполярным расстройством». Зачастую такие пациенты сводят счёты с жизнью или — что хуже — с кем-нибудь совершенно посторонним. Просто так, без повода — вернее, повод они в своём больном воображении всегда найдут в период обострения. А ту налицо был как раз такой серьёзный повод для этого самого обострения.


И самое ужасное — то, что не будучи психиатром, Лёха не знал самого главного. Хоть он и выучил наизусть в своё время советский справочник по психиатрии, там не было советов родственникам подобных пациентов, а только лишь симптоматика и применяемые медикаменты.
   А как он узнал позже - самое плохое, что могут делать родственники и друзья человека с БАР, — это игнорировать его проблему, обесценивать страдания, при этом обвиняя самого больного и взывая к его совести. Например, они могут призывать человека в депрессии «взять себя в руки, не раскисать», говорить, что он «с жиру бесится» и пр. Что, собственно, и сделал он в разговоре с Колей — тем самым подписав себе приговор.

--------------------------------------------------------
 
Он абсолютно точно знал — тот не успокоится, пока его не достанет. А подстеречь он мог его где угодно: у дома, в подъезде, у «Чесмы». Причём — когда угодно. Он может, затаившись, терпеливо выжидать часами со своей сумочкой «Спорт» через плечо. Ни один милиционер к такому на первый взгляд «ботанику»  — не подойдёт.
Даже если б Лёха согласился на предложение бандосов и взял себе для самозащиты пушку — во-первых, он бы не стал с ней ходить по городу, а во-вторых, стрелять первым.

Поэтому, рассмотрев проблему со всех сторон,  он тихо произнёс: «Дело — табак. Закуривай, Христофор Бонифатьич» — и, заколотив себе косяк голливудского размера, включил тюнер. Потому что сейчас его любимые «Романтик коллекшн» даже при мысли о них навевали похоронную тоску.
 
А тюнер у «Веги» был классный. Он поймал какую-то волну и вдруг насторожился, навострив уши.
 
«Здравствуйте. Говорит Радио «Аум синрикё»,  Токио...»
 
Он вспомнил, что уже слышал об этой секте некоего Сёко Асахара от своих знакомых из психбольницы. «Может, хоть буддисты что подскажут...» — уныло подумал наш герой и продолжал внимательно слушать.
   Это была мешанина, где использовались и буддистские, и христианские термины, и бог знает что.  Никакого отношения к настоящему, тем более тантрическому буддизму Ваджраяны - Алмазному Пути, с которым он познакомился через десять лет, это не имело — но тогда он был об этом без понятия. Долбил свой косяк и внимательно слушал — ведь возможно, это был последний раз в его жизни, когда он мог слушать о вечности.
 
В передаче объясняли процесс достижения различных стадий просветления, почерпнутый из древних книг, и приводили сравнения этого с опытами Асахары и его последователей. Как раз давали комментарий к какой-то древней священной книге - путям сохранения правильных поз в медитации и их значению. Некоторые положения учения показались Лёхе совершенно простыми по части решения ежедневно возникающих ситуаций — таких, как отсутствие счастья, возникающее из-за проблем в человеческих отношениях.
 
Самокрутка давно закончилась, он сидел точно в озвученной по радио позе и продолжал слушать. Спешить уже было некуда. Был поздний вечер, следующая его смена в больнице была лишь в среду — а все разгрузки-развозки у отца Сергия  были завершены ещё в субботу и, соответственно, до следующей субботы груза ждать не приходилось.

Тем временем радио АУМ продолжало, дойдя до буддийского («асахарского», точнее) гороскопа на эту неделю. Он навострил уши:
 
«20 января 1992. Понедельник. День "тяжелый" - чувства довлеют над разумом. Любые перемены вызывают беспокойство. Удачи чередуются с неудачами. Друзья могут подвести, а недруги помочь. Все дела, кроме домашних, воспринимаются критически. В то же время этот день — творческий, день спонтанного мышления. В делах не предпринимайте ничего важного. Медитируйте на мимолётность и пустотность феноменов».
   Решив, что тут действительно вроде всё совпадает, он дождался окончания передачи и так и продолжал сидеть… незаметно вырубившись прямо в сидячем положении, прислонившись прямой спиной к стене.
 
Проснулся он уже утром, валяясь рядом с подушкой, на которой сидел вечером. Выглянул — не без опаски — в окно. Солнце светило ярко — так бывает в конце января, когда высокое атмосферное давление вызывает холод, называемый «крещенскими морозами». Во дворе никого не было.
 
Он набрал номер Мишеля. Трубка долго издавала длинные гудки, пока он её не положил назад на аппарат.
Позавтракав, в каком-то пустом состоянии он некоторое время молча сидел в той позе, в которой вчера отключился и пытался вообще ни о чём не думать. К его удивлению, это даже некоторое время получалось — но потом мысли вновь начинали бегать, как мыши.
 
В течение дня он из дома не выходил — незачем, да и мороз был страшный. Просмотрев свои учебники, отложил в сторону — о какой сессии можно говорить, когда за тобой должен вот-вот приехать вооружённый психопат. Звонить Коле он не собирался, будучи абсолютно уверен — либо тот окончательно спятил и тогда разговор априори бессмыслен, либо он отошёл от своей пьянки и сам стыдится вчерашнего. Но на это Лёха давал не более пяти процентов вероятности — слишком хорошо он знал своего приятеля.
 
Да только не знал он того, что в его собственной крови уже бегают неумолимые убийцы…
 
Вечером он врубил свою «Супру» посмотреть Неврозова. Тот как раз в субботу приезжал в Новодевичий монастырь, снимать скандал отца Сергия с Московской Патриархией по поводу делёжки этого самого монастыря, на который Перекрестов положил свой зуб. Монастырь построен был в 1917, но ни одной службы там провести тогда не успели из-за революции. В 1992 в этом огромном здании тихо чах завод «Электроприбор», который вибрацией станков медленно, но верно его разрушал. И вот на него-то отец Сергий изначально и нацелился, организовав с Лёхой и иными прихожанами «общинную двадцатку», подавшую документы на право собственного молельного помещения — пока что в крипте (полуподвале) монастыря. Лёха сотоварищи делали там в свободное время ремонт, убирали горы мусора, чистили всё — и в итоге к тому времени получилось вполне приличное помещение, из которого отец Сергий сварганил катакомбную церквушку.
 
Христианство Алексея заинтересовало через рок-оперу «Иисус Христос — суперзвезда», которую он впервые в жизни услышал в 1990. И так она его «вставила», что он устроился администратором этого самого Ленинградского Театра «Рок-Опера» через знакомого артиста и полтора года ухитрялся там трудиться — благо, учился на заочном. Он прослушал оперу более пятидесяти раз, ездил с театром на гастроли в Одессу. Функции администратора не бог весть какие трудные, а наш герой был парень небесталанный и всё везде успевал. Московская же Патриархия его естественно не устраивала, потому что он понимал — каждая исповедь вечером того же дня в напечатанном виде ложилась на стол товарища майора, курирующего священника, эту исповедь принимающего.
 
И вот, познакомившись с Перекрестовым, он помогал тому в организации новой церкви: сшивал отпечатанные религиозные материалы в книжки, продавал их, самиздатовские религиозные газеты и соответствующие значки, когда требовалось — заслужив полное доверие отца Сергия своей порядочностью и щепетильностью, а также стремлением верить во что-то светлое.

Светлая стороны отца Сергия была омрачена, когда в один прекрасный день Лёха открыл дверь «Чесмы» и услышал ритмичное похрюкивание. Заглянув осторожно через вторую дверь, он с изумлением увидел, как святой отец прёт раком одну из своих своих прихожанок, нагнувшуюся как в земном поклоне над коробкой с гуманитарной помощью. Оба были в хлам пьяны… После этого наш герой с христианством более не заигрывал. Однако продолжал исправно исполнять свои функции у Перекрестова по чисто уже экономическим мотивам.
 
Так вот, случился эль-скандаль с приездом представителей этой самой Московской Патриархии, который подготовил, видимо, тот самый Неврозов — он прибыл к месту первым, некоторое время ожидая вместе со сьёмочной группой прибытия прокоммунистических попов.  Вскоре они прибыли и устроили там настоящий балаган. С вызовом ментов всё закончилось: крипту опечатали, все разъехались. И теперь Лёха хотел посмотреть, как репортёр подаст случившееся.
 
Секунды передачи бежали своим чередом: вот утопившаяся с голода пенсионерка, вот сюжет о политическом скандале с Собчаком, а вот и — конечно, перевранный с ног на голову — сюжетец про монастырь. Ага, так Лёха и думал — ну всё, гад, переиначил, продажный писака. Но после этого вдруг — на последних секундах — возникла картинка, от которой Алексей привстал и вперил взгляд в экран.
Неврозов своим ужасающим голоском сообщал:

«Ночью с понедельника на вторник на Парке Победы в доме … был застрелен неизвестный преступник. Наряд милиции прибыл по сигналу охранной сигнализации кафе «Чесма» и обнаружил взлом двери. Так как внутри никого не было, сотрудники стали обходить подъезды соседнего дома и в первом же обнаружили неизвестного, который на предложение предъявить документы открыл стрельбу из самодельного пистолета. Ранив обоих сотрудников, он был ликвидирован. Один патрульный, которому бандит отстрелил ухо — выжил, другого спасти не удалось. Он скончался в больнице им. Костюшко через два часа. Без кормильца остались супруга и двое детей. Имя убитого патрульного сержанта — Александр Глонь».

На экране появилось лежащее на столе тело и — крупным планом — голова Коли. Вернее, половина головы — вторую просто снесло пулями из «Макарова».
 
 
Будучи под впечатлением, Алексей три дня ни с кем не разговаривал даже на работе. Он лишь пытался дозвониться Мишелю, но трубку никто не брал. На пятый день снова настала его смена в больнице. Его сменщик, брат-медбрат, уже уходящий домой, взглянув на него - вдруг насторожился, подошёл поближе и пристально посмотрел ему в глаза:

- Алексей, да ты вообще, в порядке ли? Странный ты какой-то… Слушай, ну-ка глянь-ка сюда на свет, к окну подойди. О-о, брат — да у тебя похоже, гепатит! У тебя белки как лимоны… Давай живо — в приёмную, сам теперь тут лежать будешь, лечиться.
 
Лёха даже не удивился — так ему было уже плохо.
Скроее всего, виновата была капельница, которой он месяц назад случайно слегка оцарапался, забирая и вынося её из палаты от пациента. Сдав анализы, он даже порадовался — ну хоть не СПИД, и то ладно.  После всего пережитого чувства его как-то атрофировались. Он отправился в указанную ему палату и свалился подстреленным соколом на койку, где проболтался три недели.

-----------------------------------------------------------
 
 
Через месяц ему позвонил Мишель. Коротко сказав: «Привет. Дома?» — и получив утвердительный ответ, он незамедлительно прибыл и рассказал всю кошмарную историю глазами очевидца.
 
«Коля мне в понедельник вечером звонит и говорит — "Я Лёху убью." Я офигел — да с каких щей-то? Он: "Он нанёс мне кровную обиду, не могу простить. Он оскорбил меня и мою любовь, и это смоется лишь его кровью."
Я не стал с ним спорить, думаю — сейчас приеду к нему, уболтаю, успокою. Говорю — жди, уже выезжаю. Вместе поедем, грохнем этого гада Лёху.
Он — жду, мол, ствол чищу.

Я сразу в лабаз за пузырём. Взял «Сабониса» (0,75 — Сабонис фамилия литовского баскетболиста, рост 2.21, большую водки так в СССР называли), быстро примчался. Сели, выпили по первой. Он рассказал, что ты, дескать, такую ему обиду нанёс — что он больше закусывать даже не может, просто водяру глушит. Ладно, выпили ещё — он опять не закусывает. Я думаю — пора приступать к обработке.

Говорю — слушай, а ты, извини, конечно... Ты что, и правда, Наташе-то не сказал о чувствах своих неземных?»
"Так, - отвечает, -  если б был богат — сказал бы. Уехали бы по «репатриации», на Кипре бы женились. Но — мне нужен миллион! Ну может немного поменьше. А что я мог ей предложить? А вот жених - тот кооператор, тому было что предложить. Я на свадьбу, естественно, был позван - да не пришёл: нищий, подарить нечего. Принёс к их квартире утром уже после букет кровавых роз здоровенный — думал сначала её мужа завалю, если дверь откроет — сразу пулю в лоб, а потом — себе. Прощальный привет такой им оставить. Так мать её открыла, чёрт побери...  Пришлось отдать розовый букет и сразу убежать. Ни на что я не годен, даже на это. Вот хоть Орлова застрелю, одним мерзавцем, на народной крови разбогатевшим, меньше будет».

Тут я ему: "Слушай, так это ж идея! на хрена его валить?  Смотри, что у меня есть!"
 Прости, Лёха…  Когда ты с тёлкой спал уже, день рождения мой за день до того отметив, я у тебя ключ от «Чесмы» вытащил из куртки да на замазке оттиск сделал. Думал, немного вещичек там прибрать как-нибудь. Ну речь же сейчас не об этом — хотя очень стыдно. Нужда заела. Короче, показываю ему я уже выпиленный свеженький ключик и говорю: «Грохнуть ты его всегда успеешь — куда он денется. А сейчас, пока всё на мази — погнали, вскроем эту его нору и выгребем всё, что дельного найдём. У него как раз разгрузка в субботу была».
 И ещё ему наливаю. Он опять — хлоп! без закуси, утёрся рукавом и отвечает — "Одеваемся и двигаем туда». И ствол во внутренний карман кладёт. Спрашиваю — а на кой тебе ствол-то? Он отвечает: "И  тебе тоже надо!" — и мой мне выдаёт, который я у него на всякий случай держал — дома-то мне стрёмно, мамаша всё постоянно обшаривает, наркотики у меня ищет, которых нет.
А поди ему такому в таком состоянии возрази.
 
Ну, сели мы на троллейбус и поехали до Московской от него с Ломоносовской. А уж поздняк полный, тролл-то видать, последний был. А мороз — жуткий, крещенский. Все окна во льду. Выходим — и пешедралом по темному Московскому проспекту быстро-быстро дошли до парка Победы. Народу вокруг — никого. Холод, ночь! Подходим к «Чесме» — дверца открылась, как в свою квартиру. Зашли, свет не включаем, не видно ни черта. У Коли фонарик, светит. Одни коробки — хрен знает, что там. Если открывать и рыться — опасно. Ну, берём то что видим. Телик какой-то старый заграничный стоял у входа — потянет. Какие-то лекарства в красивых банках — хз, может пригодятся. Куртец я себе присмотрел — валялся на коробках — да так и одел сверху своего. А ствол во внутренний карман внутренней куртки положил. Тут алкоголь уже совсем нас принял, Коля на выход блевать пошёл. Думаю — хрена ль тут ещё искать, безнадёжно. Просто взял одну коробку и вытащил её наружу. А двери кафе мы просто прикрыли.
 
Мороз просто лютый. Коля говорит: давай в парадняк всё затащим, а ты иди тачку лови на Московский проспект. Ну, так и сделали. Что далеко ходить — прямо в соседний дом — а там только одна парадная, дом-торчок. Коля поднялся на несколько ступенек и встал перед внутренней кодовой дверью, себя по бокам от холода похлопывает, рядом — телик и пара коробок. Я побежал машину искать. Так ведь в такой колотун ни одна собака «бомбить» не будет — ни у кого аккумуляторы не заводятся, видимо. Я стоял, стоял — окоченел уже, вдруг слышу — четыре хлопка. И — пятый, и шестой. Знаешь — я сразу всё как-то понял…

Думаю — назад туда не пойду. Пойду по Московскому, может по дороге машину таки словлю. Трясёт всего… И тут прямо на меня из-за угла мент вылетает — в окровавленном полушубке. У него уха нет — кровища оттуда ручейком на новенький полушубок стекает, так это запомнилось… Он меня хватает, виснет на мне прямо и шепчет (кровь-то теряет): помоги… там - преступник… сотрудника ранил тяжело… помоги наряд вызвать, плохо мне,  не знаю — выживу или как. Тут замечаю — а в нём ещё одна дырка, сбоку. Там даже не особо кровит — видать, всё внутрь пошло. А он на мне так и висит и указывает рукой в сторону той парадной.

Что делать оставалось? Дотащил я его, заходим — а там двое валяются. Мент — внизу у лестницы, и Коля с полчерепа снесённым — у закрытой внутренней кодовой двери. Стена - в крови и Колиных мозгах подтёками...
Мент-то, Коляна застреливший, безухий - звонил в домофон, чтоб по телефону наряд вызвать - уже после после перестрелки. А ему не открыл никто. Все боятся, время-то какое — может, и мент звонит, а может и не мент совсем а наоборот… И вот я давай всеквартиры обзванивать…
   Подошёл один мужик какой-то, когда я уже жданки потерял, к своему домофону — смелый, выслушал и открыл нам дверь. По виду — десантура, вот и смелый. Тоже, кстати, пьяный. А я стараться делать голос трезвым, пока звонил… Ну, я мента свалил ему в прихожей на стул — и бочком, бочком обратно в дверь… Да как дал дёру. По дороге уж тачку поймал — до дома. Расплатившись, забегаю в хату, хватаю все документы, деньги все, что нашёл — и на вокзал. Беру билет к сестре отца в Казань и через два часа уже сижу в плацкарте, дрожу. Ну, как-то так».
 
Лёха помолчал и спросил:

- А твой ствол-то куда делся?
- А я как только выстрелы услышал — сходу его там в люк сбросил. Люк на тротуаре был приоткрыт. И через буквально секунд десять — тот мент на меня из-за угла и вывалился.
- Жив он, Миша. А вот второй — погиб. Коля оставил его жену и двоих детей без кормильца и отца.

   Миша молчал.
Алексей продолжил:

- Я сам во всём виноват. Не надо было так жить. Не надо было смущать тебя деньгами, вещами и ключами в кармане. Ты думаешь, я совсем дебил и всем буду рассказывать, как там на прошлой неделе сигнализацию ставил? Э, приятель — если уж меня школьный друг завалить хотел — как можно кому-то доверять? Если б я тебе об этом сказал — Коля б меня таки грохнул, подстерёг бы банально в подъезде.
А я тоже получил наказание — вот, печень теперь такая как была — уже не будет. Врачи говорят, десять лет при хорошем раскладе осталось. Ну, это мы ещё посмотрим... Вижу, тебе больше всех повезло из всех нас троих. Не бери в руки оружие никогда, идиот. Будь здоров — более не стоит нам встречаться.
 
С этими словами он проводил гостя до двери и плотно закрыл дверь. Сев, забил косяк , закурил и задумался о карме и её безжалостном мощном мгновенном действии. Перед глазами стояла картинка из Библии отца Сергия - Саломея, танцующая перед блюдом с головой Иоанна Крестителя.

Саломея - иудейская царевна, она сначала была замужем за своим дядей, а позднее вышла за двоюродного брата... О, если б знал ты, Коля - двоюродный брат Наташи - библейскую историю, жив бы остался и были б вы счастливы вместе...

Ежегодно 20 января Алексей поминает неизвестного ему патрульного сержанта Александра со странной фамилией Глонь - который закрыл тогда незнакомого ему студента-заочника и медбрата, не видя его ни разу в жизни, от предназначавшихся тому пуль своим телом...

При этом он осознаёт - без веской причины Александр не оказался бы на этом месте в это время. Доктора, в отличие от косметологов, прекрасно знают - просто так и прыщ не вскочит.

Летом 1905 г. алтарь Храма неба в Пекине неожиданно загорелся от удара молнии. Наказали всю стражу Храма неба. Почему же пострадали эти люди, если пожар возник не по их вине? — спросил автор книги китайского конфуцианского ученого. Последний дал такое «разъяснение»: «Молния не поразила бы алтарь Храма неба, если бы стража не совершила грех. Кто-то допустил дурной поступок, и вот последовало возмездие неба».



продолжение здесь http://proza.ru/2024/10/07/1017