Личное фото, ставшее фрагментом истории культуры

Фотография, о которой рассказывается ниже, - неожиданный, но не случайный подарок, полученный мною в середине сентября 2015 года. В то время я работал над книгой об известном историке науки Б.Г. Кузнецове, перечитывал его книги и изучал многое, написанное о нем. И здесь, развитие историко-биографических поисков, нередко сопровождающееся неожиданными событиями, вывело меня на Ольгу Михайловну Хазову – вдову физика и историка физики, личности многих гуманитарных талантов и большой человеческой доброты Владимира Семеновича Кирсанова  (1936-2007) [1]. Я несколько раз встречался с ним в доме Кузнецова, у нас с Ольгой Хазовой нашлись общие добрые знакомые, и это помогло мне сразу установить с ней доверительные отношения.


Вот что она написала о себе (10 сентября 2015): « Дорогой Борис,... Что касается меня, мне уже 82 года, но я продолжаю работать в Институте физической химии и электрохимии. Я происхожу из семьи “революционеров”. Мой отец был в свое время комиссаром Буденного в I конной армии. После окончания войны, он закончил МГУ и получил профессию экономиста. Он проработал 10 лет во Франции, а затем в Бельгии, где работал в должности торгпреда. В 1937 году он, конечно, был арестован как шпион, провел в лагере 15 лет и умер в 52 года. Моя мама вырастила нас с сестрой одна, практически не имея специальности, работала в школах, благодаря знанию французского. Мы с сестрой росли как "дети врага народа". Лишь после 20-го  съезда получили обратно свою квартиру, которую отец получил еще вместе с Буденным.  С тех пор я живу в этой квартире, на Остоженке, т.е. практически в центре Москвы. Мой муж умер в 2007 году от рака. Живу я  дочкой Катей, которая не замужем. Вот такая моя биография.» По-моему, дальше расспрашивать, не надо было, сказанное – весьма содержательно. К тому же, Ольга сообщила, что у нее есть несколько старых фотографий, которые, если они меня интересуют, она сканирует и вышлет. Я поблагодарил ее и попросил все сделать.


Вскоре (15 сентября 2015) пришло несколько фотографий, в том числе и та, о которой пойдет речь. Мой ответ – очевиден: ««Оля, еще раз большое спасибо... у меня на душе очень тепло, кода я рассматратриваю присланные вами и фотографии...
Еще раз помогите мне разобраться в том, кто есть, кто... Возьмем – 098; конечно я нашел Кирсанова и БГ [БД: Б. Г. Кузнецов]» И следующим утром пришел ответ: « Я сама могу ошибиться, но мне кажется,что
В нижнем ряду – Сема, Суламифь, Клава.
В среднем ряду – Анель Судакевич, следующая – не знаю, затем – Боря.» Эта информация была крайне полезна мне, мужские лица были узнаваемы: Сема – поэт Семен Кирсанов, Боря – Борис Кузнецов. Я узнал балерину Суламифь Месессер, она в то время была женой Кузнецова, но я не мог идентифицировать Клавдию Кирсанову, жену поэта, и киноактрису Анель Судакевич. Все это были молодые люди, уже много достигшие в избранной ими области деятельности и уже тогда входившие в культурную элиту Москвы. Известность всех, за исключением рано умершей Клавдии Кирсановой, сохраняется и в наше время, поэтому я начал поиски в интернете.


Мне повезло, в процессе поиска узнаю, что племянник Асафа Мессерера (танцора, балетмейстера и хореографа, брата Суламифи Мессерер и мужа Анель Судакевич) – Азарий Мессерер, советский и американский журналист, переводчик, доктор филологических наук, живет в Нью-Йорке и сотрудничает с русско-язычным журналом «Чайка» (Seagull). Иду на сайт «Чайки», нахожу электронный адрес, посылаю эту групповую фотографию и прошу переслать ее Азарию Мессереру. Через несколько часов получаю от него ответ:
«Дорогой Борис! Большое спасибо за уникальную фотографию, которую мне переслала Ирина Чайковская. Это настоящий подарок к Новому году, Shana Tova to you and your family. Я, конечно, узнал юных Суламифь Мессерер и Анель Судакевич. Наверное, снимок сделан в Гаграх, где за Анелью, которая была уже замужем за Асафом, ухаживал Маяковский, то есть в конце 20-х годов. Я перешлю это фото моим родственникам, включая сыновей Суламифи и Анели. На фото, я думаю, есть и Ваши родственники, Расскажите, пожалуйста, о них и о себе. [...] С самыми добрыми пожеланиями, Азарий» Яркой иллюстрацией слов Азария Мессерера служат слова одного из друзей Анель Судакевич: «В другой раз Маяковский пригласил сестер проехаться с ним в Гагры на роскошном открытом автомобиле Horch. В каждом газетном киоске, который встречался на пути, он скупал открытки с портретами Судакевич и торжественно раздаривал их всем встречным, включая пастуха, гнавшего по дороге стадо.»


Мы продолжили нашу переписку и оказалось, что Азарий – сосед по домам во Флориде моего коллеги и давнего друга советского и американского Владимира (в Америке его все называли Володей) Шляпентоха, именно он и сообщил мне вскоре грустную весть о смерти Володи. 5 октября 2015 года он писал: «... Минут 15 назад. Уже несколько дней он ни ел, ни пил и никого не узнавал. Нам звонила Люба, его жена. [...] Уезжая, он оставил мне ноты, принадлежавшие его маме, пианистке. Я сейчас сыграю грустный этюд Шопена, который он любил, - по его нотам.»


Продолжу мой рассказ о родственно-дружеской компании запечатленной на фотографии.
В одном из моих писем я спросил Ольгу Ханину: «... что могло на протяжении многих лет притягивать Семена Кирсанова и Бориса Кузнецова? Все же они – из разных социальных страт: поэтической (литературной) и академической...» Приведу ее ответ: «Поскольку я много встречалась с Б.Г., меня не удивляет его близость с Семеном Кирсановым. Он не был похож на кабинетного ученого, он был человек тонкого остроумия, шармер, в присутствии женщин вообще не говорил о науке. С Семой они – друзья юности.»
Добавлю, что Кирсанов, признанный первооткрывателем ряда современных направлений русской поэзии, был весьма образованным человеком. По воспоминаниям Ираклия Андроникова, Кирсанов мог со знанием дела говорить с разными людьми на разные темы — и о составе берёзового сока, и о теории относительности, и о многом другом. В заметке о Семене Кирсанове, размещенной в Вики, сказано, что в 1928 году он женился на актрисе Клавдии Бесхлебных. Клавдия отличалась общительностью, вызывала симпатию у известных людей. Среди её ближайших друзей были блестящие артисты балета Асаф Мессерер и его сестра Суламифь, легенда советского кинематографа 20-х – Анель Судакевич, известный журналист Михаил Кольцов, художник Александр Тышлер, шахматист Михаил Ботвинник.
Клавдия помогла Кирсанову расширить круг знакомых. В воспоминаниях Кузнецова об известном физике Я. И. Френкеле (1894-1952) и его расположенности к людям, есть неожиданное воспоминание: «Просто я почувствовал то же, что ощутила Клава Кирсанова, когда увидела Эйнштейна» [2, с. 23]. Когда это было? В связи с чем? Где? – трудно сказать, ясно лишь одно, – до войны, ибо Клавдия Кирсанова умерла от туберкулеза в начале 1937 г., ей было 29 лет.
В конце долгой и богатой на встречи жизни Суламифь Мессерер писала о Судакевич: «Анель была знаменитостью. Актриса немого кино и сногсшибательная красавица, она в то время являлась в СССР национальным идолом, наподобие Шарон Стоун и Джулии Робертс в сегодняшней Америке. Судакевич останавливали даже на пыльных тропинках такого забытого Богом уголка, как Хоста, и просили автограф» [2 с. 23].


Теперь – о пережившей всех, кто рядом с ней на фотографии, Суламифь Мессерер (1908–2004), она – из известной семьи Мессереров-Плисецких, внесшей значительный вклад в развитие советского и российского искусства. В аннотации к ее книге «Суламифь. Фрагменты воспоминаний» сказано: «Имя замечательной балерины и педагога Суламифи Мессерер навсегда останется в истории русского и мирового балета. Прожив чуть менее века, она была свидетельницей многих событий двадцатого столетия, объездила весь мир, блистала на сцене и воспитывала следующие поколения талантливых артистов, пережила годы сталинских репрессий, личные трагедии, а на восьмом десятке лет решилась круто изменить свою жизнь…». 7 февраля 1980 г. во время гастролей Большого театра в Японии Суламифь Мессерер вместе с сыном попросила политического убежища в Англии.
Суламифь Мессерер была яркой, талантливой и смелой в искусстве и жизненных обстоятельствах. В 1926 году она окончила Московское хореографическое училище и вскоре стала солисткой Большого театра. В 1928 году на Всесоюзной спартакиаде, которая одновременно была и чемпионатом СССР по плаванию, она стала двукратной чемпионкой.
Весной 2016 года Азарий Мессерер по моей просьбе попросил сына Суламифи во втором браке Михаила Мессерера, главного балетмейстера Петербургского Михайловского театра, сканировать для меня нескольких страниц воспоминаний своей матери, касающихся ее жизни с Борисом Кузнецовым. Вскоре я получил копии этих страниц.


Рассказ о своем замужестве Суламифь начала с упоминания о том, что балетная критика благосклонно приняла ее Китри в балете «Дон Кихот». Особенно похвалили богатую гамму ее чувств: «...В образе простой испанской девушки, борющейся за свое счастье, Мессерер правдиво и убедительно передавала многообразные чувства своей героини. Здесь и радость встречи с возлюбленным, и вспышка ревности, и горделиво презрительное отношение к богатому жениху, и притворное отчаяние в сцене инсценированного Базилем самоубийства...». И далее Суламифь раскрывала природу ее убедительности: «Критику невдомек, что именно помогало мне в конце 20-х годов “правдиво и убедительно” воссоздать радость встречи с возлюбленным. А объяснение простое. Я была влюблена. В 1930 году я вышла замуж за Бориса Кузнецова, приятеля моих старших братьев. Милейший и добрейший человек, красавец необыкновенный, он занимался экономикой. В свои 26 лет уже стал профессором. Между делом писал книгу о Лобачевском. Ни цветов, ни обручальных колец у нас не было. Тогда все это считалось мещанством, мелкобуржуазными пережитками. Тем не менее десять лет наш семейный очаг и грел, и радовал нас обоих.
Поначалу мы жили в квартире у отца, в моей комнате. О ребенке, правда, в то время не помышляли. Мое имя только восходило на афишах Большого, вводы и новые партии изматывали до предела. Роды могли бы выбить со сцены надолго» [2, с. 24].


Теперь – небольшой фрагмент интервью Михаила Мессерера порталу «Деловой Петербург» (20 августа 2012). Он вспоминает конец 1930-х, когда Майя Плисецкая воспитывалась в семье Бориса Кузнецова и Суламифи: «Мама обожала Майю. Когда ее отца, крупного советского чиновника, расстреляли, а мать отправили в ГУЛАГ, Майя жила у моей мамы, которая ее воспитывала, следила за тем, чтобы девочка продолжала учиться в школе Большого театра. И, когда пришли забирать Майю в детский дом для детей врагов народа, где, разумеется, ни о каком балете не могло быть речи, – то есть мир лишился бы великой Плисецкой, – мама легла на пороге: «Через мой труп!» Можете себе представить: в 1938-м! Как сказали маме, единственным законным путем избежать детского дома было усыновить (дурацкое слово, но именно так, а не удочерить) Майю. Что она и сделала. Когда люди открещивались от мужей, жен, родителей, детей, мама ходила и пробивала это усыновление. Мама была героиней!» Безусловно, сказанное в полной мере распространяется именно на Суламифь, но, косвенно, говорит и о Кузнецове. Трудно допустить, чтобы она одна, без обсуждения с мужем принимала решение о том, чтобы юная Майя Плисецкая, дочь «врагов народа», жила с ними, и тем более – о ее удочерении.
Закончу этот рассказ фрагментом воспоминаний Суламифи о завершении ее семейной жизни с Б.Г.:
« “Большой” вернулся в Москву в 1944-м, а я оказалась в столице раньше. Постепенно возвращались люди из эвакуации. Тогда и пробилась ко мне сквозь гарь и боль воюющей страны весточка от Бориса.
Промеж вымаранных цензором строк – разрозненные, казалось, бесстрастные фразы. Жив, более-менее здоров, когда вернусь – неизвестно. Окольными путями до меня дошла молва: у Бориса в эвакуации нашлась женщина. Нормальный для военного времени оборот событий... Вернувшаяся из эвакуации сестра ютилась у меня в коммуналке с тремя детьми. Я ответила мужу, обрисовала теснотищу в нашем колхозе. Не мог бы он не спешить с приездом? Ведь жить пока негде.
Борис, видимо, по-своему истолковал мою просьбу. В каком-то смысле у него имелись на то основания: война впрыснула что-то вроде наркоза в наши чувства, мы долго ничего не знали друг о друге, и постепенно жизнь одного перестала быть жизнью другого. Светлый, добрый человек, Борис понимал это лучше меня. Он не вернулся.
Больше мы не встречались.»


Замечу лишь, что в начале войны Кузнецов на протяжении года, жил в Свердловске, но это не была эвакуация, в составе группы крупнейших ученых он участвовал в обосновании программы перевода советской промышленности из европейской части страны за Урал. Эта работа была оценена высочайшим образом, ее участникам была присвоена Сталинская премия I-ой степени. В последующие годы он участвовал в военных действиях у реки Миус, этот плацдарм получил название «Малого Сталинграда.»


Я стал достаточно регулярно бывать в Москве и останавливаться в семье Кузнецовых в первой половине 1960-х годов, так что я не мог познакомиться с Суламифь Мессерер. Но и от Б. Г., и от членов его семьи я слышал о Мите, так Суламифь называли все, близко знавшие ее, лишь слова, пронизанные добром и теплом. А прочитав приведенные выше ее слова о любви к Борису Кузнецову, о том, что это помогло ей раскрыть образ Китри в балете «Дон Кихот», я, естественно, задумался о том, что удивительная плодотворность исследовательской деятельности Б.Г. на протяжении всех 1930-х годов тоже может быть в значительной мере отражением чувства влюбленности в Миту, которое он тогда безусловно испытывал.


Меня этот снимок гипнотизирует, обычная пляжная любительская фотография спустя десятилетия превратилась в рассказ об истории культуры: здесь искусство, литература и наука, и здесь судьбы талантливых людей.
Эта история включает в себя все написанное Семеном Кирсановым и о нем, музыку на его стихи. «Твоя поэма» - одно из лучших его произведений – блистательный памятник жене – Клавдии Кирсановой. Воспоминания о Суламифи Мессерер, сотни рецензий о ее танце и множество ее учеников по всему миру. История советского немого кино не существует без Адель Судакевич, позже как художник театра и цирка она создала множество оригинальных костюмов, в том числе – известную миру клетчатую кепку Олега Попова. Где-то во Вселенной движутся астероиды, носящие имена Семена Кирсанова и Адель Судакевич.
Значимым вкладом в отечественную научную культуру признаны книги Бориса Кузнецова по науке Возрождения и истории физики XX века.
Я начал свой рассказ с упоминания Б. Г. Кузнецова и В. С. Кирсанова, есть повод и закончить также. По воспоминаниям Кирсанова, через три года после смерти Кузнецова, пленарная лекция Нобелевского лауреата Ильи Пригожина на Международном конгрессе по логике, философии и методологии науки началась с того, что на экране появились две цитаты, служащие эпиграфом к его лекции, — одна цитата была Эйнштейна, другая Б. Г. Кузнецова. Позднее Пригожин объяснял Кирсанову, что в разговорах с Кузнецовым он «постоянно оказывался в плену его интеллектуального обаяния, которое обладало мощным каталитическим действием.»
Я тоже его испытывал. И испытываю сейчас.


1. Владимир Кирсанов. Избранные труды. Воспоминания.Стихи. Рисунки. М. 2010.
2.  Докторов Б. Все это вместила одна жизнь. Б. Г.Кузнецов: историк, филосов и социолог науки. https://www.isras.ru/files/el/hta_9/Publications/tom_9_1.pdf