Медовые старушки

-- Мед похож на золото, -- произнесла пожилая женщина в коричневой кофте и широкой синей юбке, зачерпывая чайной ложкой густую желтую жидкость. -- Я так давно не ела меда, а ведь он вкуснее варенья… Маша, ты помнишь, сколько мне сегодня исполнилось?

Женщина весело посмотрела на подругу -- интеллигентную старушку в очках и с тетрадью в руке. Баба Маша так и не смогла расстаться со старым увлечением, писала стихи при каждом удобном случае, не обращая внимания на физическую слабость. Подруги жили в одной квартире уже больше десяти лет, твердо решив, что это лучшая альтернатива интернату.
 
--Тебе семьдесят два, -- задумчиво ответила старушка. -- А мне уже семьдесят пять. День рождения? И что? Что в нем хорошего? С каждым днем рождения мы на один шаг ближе к… Сама знаешь, к чему.
 
-- А ты боишься? -- удивленно спросила баба Катя. -- Страшишься встречи со Христом? Нехристианские, неправославные у тебя речи, Маша.

-- Мытарств боюсь, -- вздохнула баба Маша. – Грехов у меня много.
 
Две одинокие старушки, осознав, что рассчитывать в этой жизни придется только на Бога, решили объединиться. Баба Катя, будучи более активной и пробивной, отвечала за социальные связи, а тихая, спокойная баба Маша создавала в скромном жилище теплую, уютную атмосферу.

Конечно, женщины иногда не могли найти точек соприкосновения и обижались друг на друга, но разногласия исчезали так же быстро, как и появлялись. Летом старушки любили сидеть в креслах на балконе, наслаждаясь видом яркой зелени во дворе. Баба Катя гладила кошку, а баба Маша неспешно отхлебывала ароматный капучино, погружаясь в мысли о прошлом.
 
Никто не мог даже предположить, что эта тихая старушка, к которой идеально подходило определение «божий одуванчик», в молодости совершала отчаянные, безрассудные поступки. Кровь бурлила, юность требовала своего, хотелось чувствовать, ощущать, смаковать эмоции…

Девушка попадала в нелепые ситуации, но смогла вовремя остановиться и оглянуться. Увидев вокруг себя сплошной мрак, принялась безжалостно выбрасывать из души опасный хлам. Этот процесс длился долго, но в конце концов извилистая жизненная дорога привела Машу к тихой радости и уюту. «Правило трех К» -- так называла Маша секрет своего благополучия. Катя, кошка и капучино. Конечно, возраст давал о себе знать, но благодаря «трем К» любая немощь переносилась легко.

 А еще подруги очень любили мед. Намазывая на хлеб жидкое золото, они словно переносились в детство, в деревню, где соседи держали пасеку и от души угощали девочек медом.
 
Прошлым летом старушки собрались с силами и отправились в небольшое путешествие на малую родину. Посетив дорогую сердцу деревню, храм, где молились их родители, Катя и Маша вернулись в город немного усталыми, но счастливыми. Сбылась многолетняя мечта – посетить места детства.

Полноватая баба Катя любила коричневый цвет и не расставалась с вязаной кофтой, когда-то купленной на распродаже. Эта простая, скромная вещь помогала старушке чувствовать себя защищенной от жизненных неурядиц.

 Даже в молодости Катю чаще называли не красивой, а смешной. Глазки-пуговки, нос картошкой, очень пухлые щеки и маленький рот – все это доставляло девочке немало хлопот в школьные годы. Увы, ее дразнили, да и самой Кате рассматривание в зеркале собственного лица не приносило никакого удовольствия.

Девочка взрослела. Ее уже не дразнили, но называли забавной, смешной, уморительной. Спасалась Катя, как ни странно, медом! Болтая с подругой Машей, уплетая любимое угощение за обе щеки, понимая, что неизбежно наберет вес и станет еще полнее, она прощалась с напряжением и обидой. Да пусть хоть вся деревня ее обсуждает! Есть мед и подруга, что еще надо для счастья?

А Маша… Маша была красивой. Подруга тоже радостно уплетала хлеб с медом, но не толстела, а хорошела. Смеясь над рассказами Кати, изящным жестом перекидывала через плечо длинные черные косы, о которых мечтала каждая девочка в их школе.

 Маша с детства писала стихи, а когда читала подруге незатейливые подростковые вирши, по точеным чертам лица словно легкая тень пробегала. Тень непонятной грусти, неосознаваемой печали. Катя восхищалась и нисколько не завидовала красоте, грации, способности рифмовать.

После школы Катя поступила в медицинское училище, а Маша – в педагогический институт. Девушкам нравилось учиться, да и к последующей работе они отнеслись со всей серьезностью. Молодость и зрелость пролетели незаметно, подступала одинокая старость…

И вот они снова едят мед, разговаривают на маленькой кухне. Снова тянется жидкое золото, снова тень пробегает по Машиному лицу. Кошка трется об Катины ноги. За окном – вечер, но не простой, а томительно-лунный. Луна медовая, налитая сладостью, так и просит отломить кусочек…

-- Мытарств боишься? – переспросила баба Катя. – А ангел-хранитель на что? Он тебя обнимет крылами белоснежными и все нечистые разбегутся. Да и совесть твоя поможет. Если она чиста, если ты исповедовалась, причащалась, чего бояться?

-- Я вчера с соседкой разговаривала, -- вздохнула баба Маша. – Начали о Боге спорить, она на меня накинулась. Невозможно, говорит, мытарства пройти, всем в ад дорога. Смотрит на меня глазами дикими, трясется.  Видно, что страшно ей. На каком-нибудь из мытарств, говорит, нечистые обязательно в ад утащат. Ну невозможно, говорит, невозможно эти испытания пройти!
 
-- Возможно, -- твердо, уверенно сказала баба Катя. – Так ты из-за этого такая грустная? Улыбнись! Мед на столе! Празднуем!

-- Празднуем! – улыбнулась баба Маша. – Многая и благая лета!

Выговорившись, старушка почувствовала себя лучше, только очень жалко было женщину, не верящую в Божью милость. Жить с уверенностью, что обязательно попадешь в ад… Можно ли назвать это жизнью? Сплошной леденящий ужас. Баба Маша решила снова поговорить с несчастной Леной, успокоить ее, утешить.
 
Соседка одинока, как и баба Маша. Но у старушки есть Катя, кошка и капучино, а у Лены – только горькая обида и воспоминания о том, как жестоко ее когда-то предали. Ничего, с Божьей помощью баба Маша убедит ее надеяться на лучшее. А если еще и Катя присоединится…

-- Многая лета, многая лета, многая лета! – тихо пели старушки медово-лунным вечером. И не было в их голосах ни страха, ни обиды, ни гнева.