Выпьем за Родину

                ВЫПЬЕМ ЗА РОДИНУ

Ильич на городской свалке появился поздней осенью. Высокий сутулый старик в тёмно-коричневом драповом пальто, шапке-ушанке и в ботинках на толстой подошве медленно брёл среди зловонных завалов, шурудя перед собой сучковатой надтреснутой палкой.
– Чего ищешь, дед? – обнажил в приветливой улыбке полубеззубый рот низкорослый мужичок в истрепанной грязной фуфайке. – Скажи, может, чего присоветую.
– Так это... Вот, – засмущался, остановившись, старик, – бутылки пустые ищу.
– Бутылки? – нахмурился мужичок, подозрительно оглядывая новоявленного конкурента. – А чего это тебя на свалку занесло, в городе, что ли, бутылок уже не осталось?
– Не могу я в городе, – нервно сжал свой посох старик.
– Стесняешься... – понимающе усмехнулся бомж. – Звать-то тебя как?
– Степан Ильич.
– Ильич, значит... Ну, а меня Витьком когда-то нарекли, а тут все Солнышком кличут, – протянул грязную ладонь Ильичу мужичок.
Старик с опаской подал навстречу свою дрожащую руку.
– Ты вот что, дед... Ты это, держись возле меня, тогда и при таре будешь, и не тронет никто, – снисходительно ощерился Витёк. – Тут у нас конкуренция еще та, чужих особо не жалуют и побить могут запросто.
– Побить? – удивленно посмотрел на бомжа старик. – За что?
– А то, – захихикал, радуясь удивлению Ильича, Витёк, – за дело. Я ж говорю, у нас новеньких не любят, лишний рот – лишние заботы. Вот ты, к примеру, явился сюда и думаешь, будто тут эти бутылки на каждом шагу разбросаны. А сколько в твоей сумке их, ответь?
– Одну пока нашёл только.
– Правильно, одну, – согласно кивнул Витёк, – ну, может, еще одну найдёшь или две – и всё.
– Как – всё?
– А то, – вновь засмеялся Солнышко, глядя на растерявшегося Ильича. – Ты, верно, думал, что здесь бутылки только для тебя одного и валяются, так ведь?
– Ну, не знаю...
– Ага, так, – довольно вскинул голову Витёк. – А тут нет ничего, ищи не ищи.
– Что, вообще?
– Ну, если ты экскаватор, то найдёшь.
– Так их чего, не привозят сюда? – вконец расстроился Ильич.
– Привозят.
– Чего ж ты мне тогда голову морочишь?
– Так когда их привозят, таким, как ты, возле них места нет, – открыто радовался стариковскому раздражению Витёк.
– Это почему? – покраснел от злости Ильич, чувствуя откровенную издёвку.
– Я ж говорил, у нас чужих не любят, побьют.
– Мне чего, назад уходить, ты на это намекаешь?
– Да нет, дед, ты мне понравился, – ободряюще хлопнул Ильича по плечу Солнышко. – А со мной тебя не тронут. Пошли.
– Куда?
– Познакомлю тебя со своей бригадой.
Умело лавируя между кучами гниющего мусора, Солнышко вывел старика на небольшую ровную площадку посреди свалки. Площадка была наполнена фанерными ящиками, картонными коробками, какими-то уродливыми строениями, напоминающими то ли огромные собачьи будки, то ли дровяники, то ли складские сарайчики. Возле этих построек, местами обтянутых полуистлевшим брезентом, копошились люди, одетые в грязное рваньё.
– Кого еще притащил? – выкатилось навстречу Солнышку бесформенное толстое существо непонятного пола в рваном солдатском бушлате. – Чего ему тут надо?
– Не заводись, Софочка, не заводись, красавица, – раскинул руки Витёк, загораживая собой Ильича от неласковой бабы. – Хорошего вот мужика встретил, подумал, тебе жених знатный, ну и привел познакомиться. А ты сразу кидаться, как пантера какая. Что о тебе интеллигентный человек подумает, а? Подумает, кавой-то мне Солнышко подсунуть хочет? Обещал красу ненаглядную, а на самом-то деле – гарпия натуральная.
– Балабол дурной, чтоб тебя!.. – под общий смех растянула в улыбке гнилой рот Софочка. – Тоже мне, нашёл жениха, пенька старого, – и, махнув рукой, миролюбиво обратилась к Ильичу: – Что, дед, из дома выгнали?
– Выгнали, выгнали, – опередил старика Витёк, не давая тому опомниться. – По себе знаешь, какие нынче детки пошли, не тебя одну на улицу выкинули, вот и Ильича тоже.
– Из-за квартиры?
– Из-за нее, из-за чего ж ещё, – продолжал отвечать за деда Солнышко.
– И идти больше не к кому?
– А то б он сюда пришёл!..
– Слушай, Солнышко, – нахмурилась Софа, – чего ты за деда распинаешься, пусть сам говорит. Или он немой?
– А ты себя вспомни. Тебя когда из квартиры вышвырнули, много ль слов у тебя было?
– И то верно, – вытащила из кармана бушлата «Приму» Софа, – я тогда с месяц как пришибленная была, всё молчала. Никак до меня не доходило, кто что балакает, про чего спрашивают. Хорошо, сюда добрые люди привели, так тут только и отошла. Счас уж и не вернулась бы назад, что б ни сулили.
– Да... – философски протянул Витёк. – Жизнь – она, конечно, не подарок. Вот так живёшь-живёшь, вроде чего-то добился, вроде и хорошо тебе, как вдруг бах! – и в один момент всё кувырком, всё с ног на голову, будто снег среди жаркого лета.
– Сложно оно всё, это ясно, видать, на роду у людей так написано, – подтвердила значительную мысль Софа и повернулась к Ильичу. – А ты, дед, в Бога веришь?
Ильич вздрогнул от неожиданного вопроса, хотел было уже ответить, но Солнышко вновь оказался проворнее.
– Верит, Софочка, верит.
– Это хорошо, – довольно закивала Софочка, отходя от мужчин, – без веры сейчас нельзя, а то так и свихнуться можно.
– Что это ты тут про меня такого наплел, – нахмурился на Витька Ильич, – и бездомный я, и верующий?
– А чё, надо было похвастать, что у тебя особняк в трех уровнях и ты помощник Жириновского, а бутылки сюда так пришёл собирать, для коллекции? – с издёвкой прищурился Солнышко.
– Вообще-то дома у меня и впрямь нет, – виновато сник старик, присев на грязный продавленный диван, стоящий возле покосившейся постройки.
– Ясно дело, – согласно кивнул мужичок, восприняв заявление Ильича как само собой разумеющийся факт.
– Вот только сын меня из него не выгонял, – продолжил начатое откровение Ильич, – сын меня попросту забыл. Как вышел лет двадцать в большие начальники, так и забыл, и меня, и мать – жену мою. Жена-то померла два года назад, так он и на похороны не явился, хоть и сообщали. У нас трехкомнатная квартира была. Пока с женой пенсию получали, хватало за квартиру платить, а как жены не стало, – задолжал я. Вот и решил трехкомнатную продать, а себе однокомнатную купить. Черт меня дернул по объявлению, через посредника делать, хотел побольше денег получить, а в итоге оказался на улице без гроша, и не докажешь ничего.
Солнышко открыл было рот, но Ильич предупредил его.
– И не спрашивай, что и как, даже вспоминать не хочу. Жив остался – и то слава богу. Лето мыкался по знакомым да так, где придется.
– А к сыну? – встрял всё-таки Витёк.
– Нет его у меня, – зло вскинул голову старик, – помер он вместе с женой.
– Как – помер? – удивился мужичок.
– Для меня он мертв, раз даже мать свою схоронить не сподобился, – ударил, как обрубил, по разбитому дивану Ильич. – И всё, хватит об этом.
– Ну, а в милицию, собес?
– Где только не был, – с досадой отмахнулся Ильич. – Документы мои вместе с квартирой накрылись, а без них я кто? Никто! Тля я без бумажек этих...
– Это точно, – понимающе подтвердил Солнышко, – по себе знаю. У наших, что тут живут, почти у всех так. И что ты дальше думаешь?
– Не знаю. Сдохну, наверное, в эту зиму.
– Ты вот что, оставайся у нас. Тут и с голоду не умрёшь, и выпить всегда найдётся, да и крыша над головой какая-никакая.
Так Ильич и прижился на свалке. С утра на промысел – то бутылки собирать, мыть, сдавать, то продукты выброшенные сортировать, продавать, то металл, то запчасти. Да мало ли чего на свалку выкинут. Зиму Ильич с Витьком худо-бедно прокантовались, а по весне, когда уже теплом запахло, простудился Ильич на сквозняке, в горячке промучился недели две и помер однажды под утро.
– Отстрадался, сердечный, – посочувствовала Ильичу Софочка и повернулась к Солнышку. – Что делать со стариком-то будем? Сообщить в милицию от греха подальше, пожалуй, надо бы. Может, родственники какие объявятся. У него документы-то есть? Посмотрел бы по карманам...
– Да нет у него ничего, слямзили документы. И родственников нет, сын только. Так он даже мать не схоронил, а Ильича и подавно не будет.
– А ты всё ж проверь, может, какая бумага и завалялась.
Солнышко нехотя стал проверять карманы стариковской одежды. Проверил пальто, принялся за пиджак и вдруг за подкладкой, напротив сердца, нащупал какой-то сверточек. Витёк суетливо надорвал подклад, отцепил от булавок мешочек, прикреплённый к пиджаку, и, вспоров его, вывалил содержимое на фанерный ящик.
– Ни черта себе! – раскрыла в изумлении гнилой рот Софочка! – Вот это да!
На ящике поблескивала кучка орденов и медалей времен Отечественной войны. Солнышко дрожащими руками заворожённо принялся сортировать Ильичевские награды.
– Орден Красной Звезды, Отечественной двух степеней, медаль «За отвагу» и, посмотри, «За оборону Ленинграда»!
– Целый иконостас, – пораженно прошептала Софочка.
– Зови мужиков, – в волнении прохрипел толстухе Витёк, – да побыстрее!
Через несколько минут все обитатели «жилой площадки» собрались возле Солнышкиного сарайчика.
– А Ильич-то геройский мужик был, – уважительно перешептывались они. – Это ж надо столько наград заслужить!
– Да-а... Кем же он на фронте был?
– Кем бы ни был, но то, что герой из героев, это точно, Ленинград отстоял!
– Что делать-то будем? Надо бы властям сообщить, такого человека с почестями хоронить полагается.
– А может, продадим ордена? Они ведь бабок бо-о-льших стоят!
– Я вам продам, я вам сообщу! – возмущённо задохнулся Солнышко. – Я, итить вашу, любого замочу, кто хоть вякнет кому, что мы тут сейчас увидели.
– А ты что предлагаешь? – с интересом уставились на Витька бомжи.
– А вот что, – закурил сигарету мужичок. – Не будем мы ничего никому сообщать. Если такой человек при жизни этим властям не нужен оказался, то после смерти и подавно им он ни к чему. Сунут, как бомжа, в общую могилу, а ордена запарят и продадут.
– Это точно, – закивали мужики.
– Мы его сами похороним, – затушил сигарету Солнышко.
– Где, на свалке, что ли? – хихикнул кто-то.
– Нет, не на свалке, – ожег всех взглядом Витёк. – В роще за свалкой. Пусть у нас будет своя могила героя, свой блокадник, свой неизвестный солдат.
– Правильно, Солнышко, – заплакала вдруг Софа. – Ильич – душевный старик был, да еще и герой, уж я-то за его могилой каждый день присматривать стану.
– А награды куда денем?
– А награды вместе с ним схороним, – строго ответил Витёк.
– Верно, Солнышко, правильно, – одобрительно раздавалось со всех сторон.
– И кто на ордена, не дай бог, позарится – тому не жить. Понятно? – пылал глазами Витёк.
– За кого ты нас держишь?
– На куски искромсаю, кто могилу Ильича тронет.
– Солнышко, с этим понятно, вопрос в другом. Могилу-то не скроешь, обнаружат ее – надругаться могут.
– Я это уже продумал, – согласно кивнул Витёк. – Мы не станем делать настоящую могилу – холмик там, крест, оградка. Мы Ильича под липой похороним. Помните – там, в роще, на полянке?
– Ну.
– Похороним и кострище на том месте разведём, чтоб знать, где точно лежит. Чужим невдомёк, а мы приходить будем, поминать. Костёр разведём – и Ильичу тепло, и нам благостно.
– Молодец, Солнышко, всё верно, – согласились бомжи.
Весь день население «жилой площадки» с энтузиазмом готовилось к погребению Ильича. Сколотили гроб из досок от ящиков, обтянули его черным материалом, завалявшимся у одного из обитателей свалки. Софа Ильича обмыла, переодела в чистое белье из своих запасов, Солнышко укрепил на груди героя награды, и вечером, когда стемнело, траурная процессия двинулась к выкопанной могиле. Гроб опустили в яму, быстренько засыпали землёй, тщательно притоптали и тут же на скорбном месте развели костёр.
– За Ильича, – поднял кружку с суррогатом Солнышко. – Пусть земля ему будет пухом, – выпил он содержимое до дна.
– За героя! – застучали друг о друга остальные кружки...
          И когда в полночь со стороны рощи до охранников свалки долетело:           «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём!» – те весело рассмеялись:
          – Праздник у бомжар, весна пришла.