Сонаследники. Глава Х

     После разговора с Колей Ольга стала звонить в Павловский архив. Оттуда её направили в ЗАГС, где, оказывается, хранятся свидетельства о рождении, а из ЗАГСа в Воронеж, потому что свидетельства родившихся до 1928 года были переданы туда. В Воронежском областном архиве сказали о стоимости копии документа — почти пять тысяч. Ну, это ладно, хуже, что свидетельства о рождении деда Ивана (это 1907 год) не было вообще: не выдавали в то время свидетельств о рождении. Ольга посоветовалась с троюродными сёстрами — Валей из Павловска и Любой из Россоши, потом с соседкой Светой. Света была на десять лет старше и помнила, как в начале шестидесятых колхозникам стали выдавать паспорта: выписывали со слов, свидетельств о рождении у людей, родившихся до революции, не было. Вывод, к которому пришли, оказался неутешительным: сведения о рождении деда Ивана, а также Галиной матери бабы Марфы 1908-го года рождения можно найти только в церковных книгах, где делались записи о крещении. А родились и крестились они в Пологовском уезде Запорожской губернии. В то, что церковные книги пережили Первую мировую и гражданскую войны, десятилетия борьбы с религией, потом Великую Отечественную, поверить было трудно, почти невозможно. Об этом Ольга, позвонив, рассказала Коле.

     Коля был не в духе, про Галю говорил с раздражением: не звонит,  ведёт себя высокомерно, да и Вика ей под стать. И вообще, они даже на похороны отца не приезжали, а до Воронежа — сто двадцать километров, два часа езды. Потом спросил, помнит ли Ольга, что одиннадцатого марта двадцать шесть лет, как умер его отец. Ольга, конечно, помнила. Дядя умер в 1997-м, через месяц после того, как ему исполнилось семьдесят лет. Юбилея не праздновали совсем: дяде Коле и его семье было не до юбилея. Как бы почувствовав эти её мысли, брат заговорил о Павлуше, о том, что произошедшее с ним «буквально подкосило отца», что будь с  Павлушей всё нормально, отец прожил бы ещё не один год.

     С Павлушей, которого Ольга видела пару раз на фотографиях и один раз в жизни, произошло то, что он с несколькими друзьями ограбил автобус, в котором ехали челноки, закупившиеся товаром в Польше. Было тогда ему двадцать восемь лет, имел он жену и двоих детей — девочке четыре года, мальчику год — нигде официально не работал, но жил припеваючи, — по словам Алевтины Павловны, занимался бизнесом. В 96-м про случай с ограблением «Икаруса» говорили и в местных новостях, и в газетах писали, и люди обсуждали. Происшествие было страшное:  пассажир, бросившийся защищать свои сумки, получил удар ножом и в больнице умер.

     Мама позвонила Ольге на работу и просила прийти как можно скорее. Вечером они  с Женей  узнали  жуткую новость: Павлуша арестован по делу об ограблении челноков. Коля принёс маме дорогую камеру, импортный фотоаппарат и два альбома с монетами.  Хранились они у Алевтины, но боялись, что с обыском придут и к ней. Конечно, Женя заинтересовался монетами, и мама на минутку достала альбомы с антресолей. В одном, поменьше, монеты были старинные, с петровских времён: немного медных, больше серебряных и несколько золотых. В большом, тяжеленном — современные серебряные, некоторые размером чуть ли не с чайное блюдце. Жене хотелось  их как следует рассмотреть, но мама быстро завернула альбомы в покрывало и спрятала на антресоли: Коля велел никому про них не говорить и тем более не показывать.

     Пока пили чай, мама говорила о случившемся. Дядя плачет, обвиняет себя в том, что не смог воспитать сына человеком. Алевтина наняла двух адвокатов, утверждает, что сын ни в чём не виноват, Коля ей поддакивает: Павлушу подставили, хотят на него свалить вину, нашли в шкафу чёрную шапку с дыркой и приобщили к вещественным доказательствам, вроде бы в этой шапке с прорезями для глаз Павлуша  грабил автобус.

      С камнем на душе Ольга вернулась домой и ждала с работы мужа. Что-то скрывать не имело смысла: всё равно он когда-нибудь узнает. Но как сказать, что родственник (пусть незаконный дядин сын и фамилия у него Алевтинина) замешан в преступлении, о котором говорит весь город?

     Витя успокоил, сказал, что она за своих родственников не отвечает. Отвечают только родители за детей, а с их детьми всё было, есть и, он уверен, будет в порядке. Сыну серьёзно объяснил, что ни одна живая душа не должна от него ничего услышать про Павлушу. Да Женя и сам всё понимал. Но всё же его очень интересовали монеты, о которых он в подробностях рассказал  отцу.

     Когда сын лёг спать, Ольга с Виктором продолжили разговор. Ценные вещи и монеты хранились у матери, значит, не всё было с ними чисто. И откуда у Павлуши столько новых серебряных монет, если, по словам Алевтины, у него всего один киоск с аудио  и видео кассетами? Муж усмехнулся: «Инвестиции!» Ольга задумалась. Инвестиции — это вложение капитала с целью получения прибыли. То есть у Павлуши  в голодные годы, кроме неработающей жены и двух маленьких детишек, был и капитал, который он вкладывал в монеты. Сколько они могли стоить, ни Ольга, ни её муж понятия не имели, знали только, что дорого.

     Сами они в то время жили скромно, хотя и лучше многих своих знакомых: Виктор работал на Новолипецком комбинате мастером участка; на Тёму, заканчивающего школу, и Лену, учащуюся в педучилище, платили пенсии; у Ольги зарплата небольшая, но безработной она никогда не была. Случались  задержки зарплаты, инфляция подтачивала небольшие сбережения, и их не удавалось сохранить. Но многим жилось труднее: закрывались организации и предприятия, люди теряли работу и не знали, как выжить, как прокормить детей. Коля уже второй год считался в отпуске без содержания: рекламная организация, где он работал, практически разорилась. Нине  постоянно задерживали зарплату. Так что выживали дети дяди Коли за счёт его хорошей пенсии: после тяжёлой контузии он был инвалидом войны. А Павлуша тем временем инвестировал свои капиталы в монеты…


    Тут Ольга поняла, что давно уже не слушает брата, а он что-рассказывает. Прислушалась: Коля вспоминал, как неожиданно умер отец: пожаловался на сердце, вызвали скорую, приехали минут через десять и констатировали смерть. Потом стал говорить об Алевтине, которая в последний год жизни отца  вытянула из него почти все накопления: на адвокатов, на подачу апелляции, даже на телевизор в камеру, который она купила и оформила как дар колонии (оказывается, можно было и так).

     Закончив говорить по телефону, Ольга занялась обедом: чистила картошку, шинковала капусту и морковь, смешала творог с яйцом, сливками, сахаром, манкой и поставила запеканку в духовку — руки делали, а голова была занята воспоминаниями.

     После смерти отца Коля снял деньги с его счёта (дядя последний год плохо себя чувствовал, из дома выходил редко и на Колю была оформлена доверенность) и поделил их на три равные части: себе, Нине, Павлуше. Павлушину часть отдал Алевтине. Она уже добилась для него длительных свиданий с семьёй, запасалась самыми лучшими продуктами и раз в три месяца отправлялась с невесткой и внуками в тюрьму, где для таких свиданий были предусмотрены комнаты и даже кухни.

     Коле и Нине дядиных денег хватило на полгода, а потом для них наступили трудные времена: зарплату Нине по-прежнему задерживали,  Коля перебивался случайными заработками, а ещё обрабатывал два сада — дядин старый и свой участок, который взял лет пять назад с помощью Алевтины. Картошка, огурцы, помидоры, лук и другая зелень свои, плюс яблоки, груши, ягоды со старого сада. Нина четыре года назад получила однокомнатную квартиру, но жить продолжала в отцовской. Мама не раз предлагала квартиру сдавать (хоть небольшие, но деньги) и  жильцов находила — дочь своей коллеги с мужем и ребёнком. Нина и слушать ничего не хотела, дядя тогда был жив и её поддерживал: в квартиру нельзя пускать чужих людей, они её потом отсудят. Мама пыталась  убедить их в том, что если сдать квартиру знакомым порядочным людям, то никаких проблем не будет. Да и как её можно отсудить? Глупости! Коля по этому вопросу не занимал ничьей стороны, пожимал плечами: ну, мало ли что бывает…

     Всё прояснило письмо тёти Вали, которая среди множества павловских новостей привела слова Гали, приезжавшей  из Воронежа. Слова были такие: «Нинка сумасшедшая: ей жить не на что, а она, вместо того, чтобы сдать квартиру, пустила туда своего бывшего с новой женой». Мама осторожно поспрашивала Колю: действительно ли в Нининой квартире живёт Толик со второй законной женой (после Нины у него уже была  законная —  первая, которая родила ему сына). Мама очень удивилась такому раскладу, а Коля сказал, что разговаривать с Ниной бесполезно: она никого не слушает и любой разговор превращает в скандал.

     После смерти отца Коля и Нина с дочерью проводили у мамы почти все вечера. Мама уже вышла на пенсию, но, как известно, пенсия у того, кто получал небольшую зарплату, маленькая. Сад обеспечивал овощами и фруктами, и мама закрывала множество банок с вареньями, компотами, салатами, маринованными огурцами и помидорами. Купив осенью четыре мешка картошки, можно было прожить и на небольшую пенсию. Тем более, что Оля постоянно  привозила маме что-нибудь мясное, сыр, сладости: Женя ведь часто ездил к бабушке и выходные у неё проводил. Всех гостей мама прежде всего старалась накормить. Колю очень жалела: он и всегда был худой, а теперь, по её словам, «высох совсем». Оформив какой-нибудь отдел в магазине или стенд  раз в два-три месяца, он прежде всего платил за квартиру, а на еду — что останется. В сторожа или дворники идти не хотел: такая работа не по нему. Он уже перезнакомился со всеми липецкими художниками, принимал участие в выставках, собирался вступать в Союз художников.

     Трест, где работали Нина и Алевтина Павловна, похоже, приближался к полному краху, и зарплаты там выдавали совсем редко. Ольга, понимая, что двоюродные брат с сестрой попали в трудную ситуацию, старалась им немного помочь: забегала накануне праздников с гостинцами: поздравить и немножко подкормить. Глядя, как радостно расширяются глаза Алёны, когда Ольга достаёт из сумки апельсины, или шоколад, или конфеты, понимала, что видят они такие вещи нечасто.

     Года через полтора после смерти дяди бывшая одноклассница помогла Коле найти работу и он устроился художником-реставратором в Областной краеведческий музей. Какая там была зарплата, ни Оля, ни её мама не знали  — Коля вообще на подобные вопросы не отвечал — , но  платили относительно регулярно. Алевтина к Нине и Коле приходила  часто, рассказывала, как много надо передавать Павлуше в тюрьму, сколько всего нужно его детям, какую маленькую прибыль приносит киоск, где торгуют невестка и наёмная продавщица, и Коля давал ей денег. Сестре и племяннице тоже постоянно помогал: то на туфли Нине, то на спортивный костюм Алёне. Мама переживала: тянут с него и тянут, хоть бы питался получше, а то на еде экономит, масла сливочного не видит. Нина после работы, прихватив дочь, раза два в неделю приходила к маме. По словам мамы, «на кормёжку». Мама и  ругалась с племянницей, и жалела её. Как-то рассказала случай, возмутивший Олю до глубины души.

     Нина с Алёной пришли в выходной довольно поздно. Мама уже поужинала и собиралась отдыхать, но гости есть гости — надо угощать. «Сейчас картошки пожарю», — сказала мама, направляясь в кухню. И услышала от Нины ядовитый ответ: «Картошки мы и дома можем поесть». Однако картошки гости дождались, с солёными помидорами умяли сковородку, потом выпили больше половины трёхлитровой банки вишнёвого компота. Домой отправились только в одиннадцатом часу, когда позвонил Коля и стал ругаться: на дворе метель, хороший хозяин собаку из дома не выгонит, а их на ночь глядя черти по тёмным улицам носят.

     На Олины слова «может не стоит так привечать племянницу», мама ответила, что   у Нины «язык, как у собаки хвост», она со всеми ссорится и пойти ей больше не к кому. Оля только глубоко вздохнула:  было очень жалко маму, получившую такую благодарность за свою заботу. С предстоящими праздниками (а было начало февраля) решила поздравить родственников по телефону: желание нести им гостинцы пропало. Да и находиться в их запущенной квартире, где даже среди бела дня шныряли наглые тараканы, весьма неприятно.  Когда мама была помоложе, она раза два-три в год устраивала у дяди генеральные уборки, Коля всегда помогал, дядя тоже присоединялся, а Нина с Алёнкой в это время старались уйти из дома.

     Мама часто ругала Нину за грязь в квартире, предупреждала, что девочка, выросшая среди беспорядка и привыкшая к нему, когда выйдет замуж, не будет содержать свой дом в чистоте и от этого в семье начнутся конфликты. Ответ Нины был обычный: не лезьте не в своё дело. Однажды, когда мама привела в пример Олю и Лену, сестрица сказала, что постоянно моют и чистят те, у кого низкий уровень интеллекта и нет никаких культурных запросов. Эти слова мама передала Оле. Та стала размышлять насчёт уровня интеллекта и культурных запросов. Алёнка, конечно, и танцами занималась, и в музыкальной школе училась — это хорошо. Но в общеобразовательной успехи у неё неважные, с учителями конфликтует, с одноклассниками не дружит. Сама Нина в экономическом институте не проучилась и года, так и осталась со своим средне-специальным образованием. Всё свободное время они с дочерью привыкли проводить у телевизора, пересматривали, по словам дяди, весь бред: и про НЛО, и про оккультные науки, и про экстрасенсов. Вряд ли интерес к подобным передачам говорит о высоких культурных запросах. Что касается внешней культуры, то Нина была грязнулей и такой же растила Алёнку. Ногти с траурной каймой, немытая голова и самое главное — запах нестираной одежды. Ольга представить себе не могла, как к такому относятся коллеги сестрицы, с которым она весь рабочий день проводит в одной комнате — бухгалтерии. А в том, что Алёнка в классе была отверженной и её травили, Ольга винила неопрятность. Сама она с одиннадцати лет приучила Тёму и Лену пользоваться дезодорантом, а потом и Женю. Муж объяснил мальчикам, что два дня носить носки неприлично и простирнуть их вечером, когда моешься перед сном, вовсе не проблема. Ольга учила Лену ухаживать за собой, и девочка делала это с удовольствием, всегда была чистенькой и аккуратной.

     Коля, чем дальше, тем больше, уподоблялся Нине. В юности любил белые рубашки, наглаживал брюки, начищал до блеска обувь. А потом привык к джинсам и свитерам, занашивал их до невозможности. Иногда мама силой  отбирала у него свитер, чтобы постирать. Дядя, до самой смерти сам себя обстирывавший, ругал детей и внучку за нечистоплотность, но его слова пропускались мимо ушей.

     Ольга никому, конечно, не рассказывала таких подробностей про своих родственников. Но чувствовала себя не в своей тарелке, когда Коля стал работать в музее и часто заходить к ним после работы. Запах его заношенной одежды оставался и после того, как он уходил, и Женя, прибежав с улицы и поводив носом, сразу определял: дядя Коля был. Лена к тому времени уже училась в Усмани, Тёма в Ельце, но пред мужем, если он был не на работе и встречался с Колей, Ольге было неудобно, хотя он, конечно, ни за что ничего бы не сказал.

     Мама, выйдя на пенсию, стала ездить к своим двоюродным сёстрам. К Люсе редко: у неё теперь жил Аркадий, чудом нашедшийся первый муж; а к Римме каждый месяц. Ольге не нравилось, что мама брала с собой Женю и он слушал, как перемываются косточки родственникам.  Но мама говорила, что Жене надо «родычаться» с двоюродными (или всё же троюродными?) бабками: он и Алёнка — их наследники, одну квартиру Алёнке, другую — Жене. Римма с Люсей обсуждали  павловских родственников, Алевтину и Павлушу; Нину за глаза ругали, а Колю жалели. Вспоминали, какой красивый он был в юности и как несчастливо сложилась его жизнь. Ольгины двоюродные тётушки считали, что Нина специально делала всё для того, чтобы он не женился, не завёл своей семьи и всю жизнь работал на неё и её дочь. Это была любимая тема их разговоров, и когда мама передала Оле речи своих двоюродных сестёр, Оля задумалась: а ведь они, скорее всего, правы.