2. Нервное начало

2. НЕРВНОЕ НАЧАЛО. Правление Василия Дмитрича Донского началось очень нервно. За спиной молодого государя стояли лишь несколько старых московских бояр, черное воинство во главе с Сергием Радонежским, завещание Дмитрия Донского и заветы Святителя Алексия. Вот, собственно, и всё. Прославленный воевода, герой Куликова Поля, Дмитрий Михалыч Боброк, который был среди тех, кто в 1389 году подписывал духовную Дмитрия Донского, после ухода из жизни своего государя решил, очевидно, отойти от дел. Впоследствии его имя уже нигде в летописях и документах не упоминалось. Остальные сильные мира сего пока не определились, как же им следует относиться к великому князю, который утвердился на троне «не по старине». Владимир Храбрый правда, на первых порах просто отмалчивался. Древний обычай был за него, но над ним довлела клятва, данная Алексию и брату Дмитрию, а храбрый серпуховской князь был мужик, конечно, гордый, но и прямой, словно стрела: сказал – сделал. Другие удельные князья разделились на тех, кто «за» Василия, и на тех, кто «для начала надо бы подумать». Не было у нового государя и того, на что мог рассчитывать его отец, когда ещё совсем отроком садился на великокняжеский стол – опоры на Русскую Церковь, не ко времени лишившуюся авторитетного пастыря в лице митрополита. Как на зло, примерно в те же годы не стало и, московской «палочки выручалочки» - Сергия Радонежского. Словно бы убедившись в том, что дело всей его жизни уже не заглохнет и не повернет вспять, он покинул бренную землю, передав «эстафету» святости своим ученикам и последователям. Теперь у молодого великого князя оставалась только одна действительно могучая опора – его весьма авторитетный серпуховской дядя.

В 1389 году в далеком Ватикане умер папа Урбан IV, окруженный всеобщей ненавистью за свой далеко не кроткий нрав и за деспотичный стиль руководства. Раскол в римской церкви, «великая схизма», начал стремительно углубляться, и гибнущему под османскими саблями Константинополю вновь, как когда-то, пришлось искать себе союзников в Восточной Европе, ибо Рим ему был уже не помошник. Патриарх Антоний все свои усилия бросил на то, чтобы попытаться заново воссоединить литовскую и московскую половинки русской митрополии под властью беглого Киприана, по-прежнему находившегося в немилости у московских властей и, уж тем более, не пользовавшегося никаким авторитетом у властей литовских. В деле поставления Киприана на Русь было всего лишь два положительных момента: Литва против кандидатуры опального болгарина пока не возражала, видимо надеясь перетянуть его под свое крылышко, а авторитетные московские старцы, делая выбор между ссыльным Киприаном и возможным убийцей Митяя Пименом, выбирали первого, решив, очевидно, что хрен иногда все же бывает слаще редьки.
   
Пимен, впрочем, тоже не сидел сложа руки. Сдаваться вот так вот запросто он не собирался. Ушлый был мужик, верткий, очень надеялся, что удастся вывернуться и на этот раз. Понимая, что после смерти великого князя, угасавшего буквально на глазах, его с митрополичьего трона скорее всего тут же и сковырнут, Пимен еще при живом Дмитрии Донском отправился в Константинополь, рассчитывая, видимо, что при помощи немалой церковной казны он сможет оседлать русскую митрополию «официально». В путь собирался он тайно, без ведома великого князя, и также тайно по-воровски покинул русские пределы. Уже в Константинополе он узнал, что при дворе пока ещё опального Киприана обретается смоленский епископ Федор, племянник самого Сергия Радонежского. А лютее врага, чем Федор, у Пимена отродясь не бывало. Пимен понял, что в «Царьграде» ему тоже не рады, и патриаршего суда за свою бурную деятельность на посту русского митрополита ему не избежать, вот только изменить вероятный исход этого суда уже не удастся - не помогут никакие сокровища мира. Непризнанный митрополит несколько недель, как мог, отбрыкивался от приглашений в патриарший дворец. Сидя на турецкой стороне Босфора, он растерял всех своих сторонников и спутников, все еще на что-то надеясь, сумел наладить контакт с турками, но потом, так ничего и не высидев, к всеобщему удовлетворению повредился рассудком и помер. Киприан тут же заполучил в свое распоряжение митрополичьи регалии и в надежде на праздник, который должен был когда-нибудь добраться и до его улицы, отправился на Русь.

В июне до Москвы дошла крайне неприятная весть, что литовский князь Семен Ольгердович Лугвень по приглашению новгородцев прибыл в Словенскую Русь и «сел на пригороды». Немедленно возникла угроза всей низовской торговле, конечным пунктом которой во все времена являлся Великий Новгород. Отдавать ключи от европейских рынков в руки Литвы было нельзя, и Москва недвусмысленно выразила на этот счет свое неудовольствие. Вечники клялись и божились, что хотят жить с Москвой в мире, но великому князю этих клятв было маловато. Правда и сделать он пока ничего не мог. Без папиного авторитета, поддержки митрополита и ханского ярлыка Василий был новгородцам не страшен.

Борис Константинович Нижегородский, привыкший жить с мыслью, что Москва в любой момент сможет защитить его от алчности беглых племянников, тоже начал вдруг «сумневаться» и, почесав репу, решил поменять крышу, для чего вскоре и отправился в Орду на поклон к хану.

В довершение всех бед 21 июля деревянная Москва вновь запылала. Всё, что было внутри кремля, кроме каменных храмов, выгорело дотла, и на душе у Василия стало совсем муторно.

Более или менее все начало успокаиваться после того, как из Орды прибыл, наконец, ханский посол Шиг Ахмед, официально усадивший Василия на великое княжение. Случилось это 15 августа 1389 года. Торжественная церемония венчания в главном владимирском храме в присутствии ордынского посла и под бдительным оком стражников-мусульман, охранявших вход в православный храм, стала своеобразной иллюстрацией к истинному положению дел, сложившемуся в конце 14 века во Владимиро-Суздальской Руси. Да, Москва по своему хотению назвала имя нового великого князя владимирского, но без ордынской «ксивы» ему по-прежнему было не обойтись. После венчания Василия на трон Владимир Храбрый, до той поры официально еще не признавший над собой власти племянника, поехал в Москву мириться и в награду за свою покорность получил от обрадованного родственника два города. Вскоре в Москву торжественно въехал митрополит Киприан, и жизнь начала постепенно налаживаться.

Осенью 1391 года московские бояре привезли на Русь юную литовскую княжну Софью Витовтовну, с которой московский князь за время своих скитаний по Европе, успел уже обручиться. Поскольку невесту Василий выбирал без согласования с отцом, и даже вроде бы, вопреки его воле, при живом Дмитрии этот брак был невозможен. Теперь же ничто не мешало Василию Дмитричу исполнить свой обет, некогда данный литовскому государю. Сам Витовт в ту пору не на шутку резался со своим братом Ягайлой, и ему сейчас требовался прочный тыл, а еще лучше – «наш человек» в самом сильном русском княжестве. Именно Софья Витовтовна и должна была обеспечить своему предприимчивому папаше и то и другое. Вот почему все прежние договоренности о династическом союзе с московским княжеским домом были подтверждены литовской стороной без каких-либо дополнительных оговорок.

Какое-то время в Залеской Руси было относительно тихо.