Невеселая пастораль

Когда утром, Сергей – мой сосед, подскочил ко мне с известием, что в дальней деревне утопилась девушка, я обкашивал забор у своей дачи. Трава перестояла и мне приходилось налегать на косу, чтобы сбить ее.
Сергей же, сообщив новость, с опаской, как не попасть под косу, кружил вокруг, думая о чем-то своем. А я, врасплох застигнутый страшной вестью, замерев внутри, продолжал больше машинально, свое противопожарное мероприятие. Потоптавшись еще немного и не дождавшись от меня отклика на его сообщение, Сергей развернулся и двинул к своему дому.
Я еще какое-то время продолжал косить, потом отложил косу и прошел в дом. Теперь, когда не надо было изображать безразличие, тоска сжала сердце, я бросился на диван, воспоминания душили меня. (А «немая сцена», что состоялась между мной и Сергеем, заключалась в том, что оба мы догадывались, кто эта несчастная, а случившееся пусть неожиданный, но не исключаемый финал истории произошедшей прошлым летом в нашей деревне, на наших глазах, при нашем неравнодушном участии, а я еще теперь, с ощущением вины)…
Деревня, это конечно, громко сказано, потому как от деревни осталось, всего-навсего, три хозяйства, а остальные дома, тоже немного, с десяток, соорудили для себя дачники.
Я «дачую» здесь третий год, но дом поставил, как раз тем летом и тогда, как все, кто строил дом своими руками, испытывал особую гордость, что смог и получилось, что открыл в себе новые таланты.
Понятно, все в моем доме – я мог сказать так без всякой натяжки, - нравилось: не ушедший сосновый дух, простор и даже широкая доска на полу.
Тут подоспел мне длинный отпуск и веселое настроение не покидало меня. Я разве что не пританцовывал от возбуждения. По утру без всякой на то надобности, шел я в поле побродить, подышать воздухом и раздвигая коленями мокрую траву, любовался видами. Все мне было близко: лес за полем, встретившееся озерцо, синее небо и яркое разгорающееся солнце.
Ничто не могло поколебать моего настроения, а вопросы, такие естественные в городе, - надолго ли все и как оно будет дальше не возникали у меня, как не возникают они у природы, что окружала меня.
Я так бы и прожил счастливо свой отпуск, если бы не та история.
Та история…
Вечером, числа не помню какого июня, сварил я на костре уху, да прилег. Солнце, изнурявшее меня весь день, наконец, завалилось за пруд, что прямо за моим огородом, но небо еще бледнело в отсвете. Я не заметил, когда заснул в тревоге, как бы соседские собаки не опрокинули мой котелок.
Среди ночи я проснулся, решив все-таки, занести котелок в дом, как говорится, от греха. Во дворе было тихо и только в углу у смородины ветерок шалил с листьями.
Я еще не дошел до кострища, когда в тишине, откуда-то сбоку, со стороны старой лиственницы услышал какие-то звуки: не то кваканье, не то кряканье.
Прислушался… Пожив в деревне, научаешься различать шумы, что можешь услышать только здесь, но не на один из привычных звуков, этот звук не походил. Фонарь в моей руке качнулся в сторону откуда доносились звуки, однако я ничего не обнаружил. Но звуки явно шли оттуда.
Заинтригованный, я двинулся к дереву, освещая фонарем себе дорогу, ожидая, что это, все-таки какая-то живность. Нигде, как в деревне, не покидает жажда увидеть что-нибудь необычное и, вместе с тем, опасение всякого неизвестного.
И только оставив страхи, зайдя за дерево, разобрал что там совсем не живность, а человек и, судя по одежде девушка. Она стояла, уткнувшись головой в дерево, закрыв лицо руками и ...рыдала.
То были те самые звуки, что насторожили меня.
«Господи! Кого еще принесло,» - чуть не вслух вырвалось у меня, и первое, что пришло на ум, так слышанный от бабы Лиды – старожилы этих мест, рассказ, как в молодости приходилось ей в одной ночной сорочке убегать от побоев пьяного мужа.
Эта мысль, как пришла, так и отлетела: передо мной стояла девушка в белом платье и продолжала всхлипывать.
Я отвел фонарь в сторону, посчитав неприличным разглядывать девушку в ее расстройстве. Но надо было что-то делать… Тут я заметил, что девушка босая. Это был непорядок, что придало мне смелости. Я осторожно окликнул ее, спросив, могу ли ей чем-нибудь помочь. Она повернула, удерживая руки у лица, голову в мою сторону и отрицательно дернула ей.
Некоторое время мы так и стояли: она - рыдая, а я в недоумении.
Наконец, решившись, я настоятельно заметил ей, что земля сырая, недолго и простыть, и не желает ли она пройти в дом, выпить воды, успокоиться. Рыданья стали тише и я, аккуратно взяв ее за локоток, повел к дому. Она поплелась со мной, продолжая хныкать.
Дома я включил свет, чтоб набрать воды, когда она испуганно, торопливо, попросила свет выключить: «Меня могут искать,» - и опять зарыдала.
В темноте усадил я ее на диван, а сам ушел на террасу согреть чай.
Когда я вернулся с чаем, она уже спала. Осторожно, чтоб не разбудить, прикрыл ее одеялом, а сам вернулся на террасу, где у меня была раскладушка. Долго не мог уснуть, ворочался, перебирая в голове возможные причины появления здесь беглянки, а что я стал свидетелем личной драмы, у меня не было сомнений.
Дело в том, как не был короток миг, когда я включил свет, я узнал ее…
Утром этого дня, добирался я из города на дачу. Автобус, что подхватывал меня после двух часов на электричке, держал привычный маршрут. Вот и остановка у переезда была привычной. Пассажиры терпеливо ждали поезда, кто-то подремывал, когда нас догнал свадебный кортеж, пристроившись сбоку на «встречке».
Кортеж небольшой – три машины, но ритуал соблюден: ленты, шары, кукла на капоте. Двери машины распахнулись и молодые люди высыпали на улицу. Все хорошо одетые, веселые, кто-то с лентами через плечо.
Удивительное, все-таки это событие – свадьба, можно даже сказать целительное. Все пассажиры в автобусе, повернули головы в сторону свадьбы, лица у всех потеплели, завязался разговор, будто все друг друга давно знали; доброжелательный, но не без критики.
Быстро разобрались кто здесь жених, кто невеста, свидетели, сопровождая всех характеристиками.
«А невеста худовата, не мешало перед свадьбой подкормить» - раздалось из одного угла автобуса.
«Теперь пусть муж кормит, вон какой бугай», - отвечали из другого угла. И действительно, муж, если уже муж, патлатый, упитанный, походил на бычка.
«А это, видать, с невестой сестры» - определил кто-то из первых рядов.
«Три сестры», по – Чехову», поделился кто-то знанием классики.
«Сестры, небось, рады, что сбыли из семьи лишний рот,» - пробурчал пожилой мужчина.
«Зато бугаю, - с этой кличкой жениху согласились все, - будет лишняя работница», - чуть не пропела какая-то женщина.
«А в старину, после замужества косу на две расплетали», - просветила автобус ветхая бабуля в платочке.
Сестры невесты стояли близко к автобусу: одна из них курила, другая ела банан и что-то громко выговаривала невесте, - резало слух ее «в прынцыпе».
«А невеста грустит», - отметил кто-то в середине салона.
«Невесте полагается плакать», - поучала та же бабуля.
Пассажиры может еще долго б обсуждали свадьбу, но шлагбаум открылся и кортеж умчался вперед…
И вот теперь, у меня дома, на диване, по-детски, свернувшись калачиком, спала она, невеста с той свадьбы…
Наконец, я заснул и сквозь сон слышал какие-то голоса на другом конце улицы, а потом все стихло.
Когда я проснулся, в доме пахло чем-то вкусным и домашним. Зайдя в комнату, увидел вчерашнюю незнакомку у плиты. «Я немножко тут покомандовала, напекла блинчиков,» - извиняясь сообщила она. Я поблагодарил ее и спросил: «Как тебя зовут?» «Варвара», - был ее ответ. «А меня Борис Николаевич», - представился я и присел к столу.
Варвара подала блинчики и я, полагая, что вряд ли ей будут приятны расспросы, принялся нахваливать их. «Сама-то садись», - я тронул ее за руку, отметив про себя, что рука горячая.
«Не хочется, голова болит и мне надо идти», - промямлила она.
«У тебя жар, - вспомнил я ее горячую руку, - куда ты пойдешь. Давай померяем температуру», - и начал искать градусник.
«Да не надо», - пролепетала она.
«Нет-нет, надо», - стараясь быть убедительным, вручил ей градусник.
Как и ожидалось, температура была высокой, но и без того было видно, что ей плохо.
«Может вызвать врача?» - забеспокоился я.
«Пройдет», - она мотнула головой.
«Погоди, Варвара, - я пытался быть любезным, - куда ты пойдешь больная. Прими аспирин, поспи, а поправишься, тогда иди».
Она немного повозражала, но видно ей в самом деле было плохо, согласилась остаться. Я дал ей таблетку, разложил постель и вышел. Мне было над чем подумать: оставляя больную у себя, я брал ответственность за ее жизнь.
…делать нечего, надо звонить жене. Без ее советов мне не справиться. Позвонил, вкратце описал ситуацию с беглянкой, попросил в выходные привезти лекарства для больной и что-нибудь из одежды.
Жена – святая душа, сразу прониклась бедами девушки и моими заботами, обещала приехать не в выходные, а завтра, отпросившись с работы.
Я вздохнул с облегчением, так как, к тому же опасался, что Варвара может принять мои ухаживания неправильно, напугав ее, после пережитого, еще больше.
Но все же, в течение дня, я проведывал ее: она спала, мокрая от пота, постоянно кашляя. Мне оставалось только качать головой, разделяя про себя ее страдания.
Вечером, видимо, ей стало лучше, она даже поинтересовалась, чья фотография на столе.
«Моя жена, - ответил я, - и завтра она приедет.»
Мне показалось, Варвара взглянула на меня одобрительно.
Но меня беспокоил ее кашель, и я напоил ее, как поили меня в детстве, горячим молоком.
Ночью я почти не спал: она металась, что-то выкрикивала, кого-то звала. Я боялся самого худшего…
Еле дождался утра и приезда жены.
Жена сразу взяла процесс в свои руки. Меня отправила порыбалить.
«Ты нас будешь смущать,» - заявила она.
Когда я вернулся с рыбалки, жена доложила, что дала Варе лекарства, переодела ее, приготовила куриный бульон (она поверила в него, когда вытаскивала меня с пневмонии). Порадовала меня, сказав, что побудет с больной пару дней. (Как тут было ее не расцеловать). Уговорились с ней не расспрашивать Варю, кто ее так напугал и от кого она убежала среди ночи. Рассудили, если она не хочет, чтоб знали о ней, - в деревне все равно узнают, - придумали выдать Варю за племянницу, заболевшую некстати. Решили дать ей пожить у нас и после выздоровления, набраться сил.
Два дня жена не отходила от Вари и ее «уход», и молодой организм брал свое: температура несколько спала, кашель поутих.
Однако беспокоило жену, ее душевное состояние: Варя постоянно плакала и молчала.
Тут уже напрягся я: одно дело, после отъезда жены, проследить за температурой, дать таблетки и другое, не зная причин ее страха, утешать Варю.
Но жена, почему-то верила, что я справлюсь и наказала, если замечу ухудшение ее состояния, все-таки вызвать врача. Перед отъездом просила меня устроить перегородку в комнате, а то Варя стесняется. На том и расстались.
Я же, пока нет перегородки, устроил свой быт на террасе, предупредив Варю, что я рядом.
Следующим днем стал я рано и, чтоб не будить Варвару, начал собирать перегородку во дворе. На стук подошел Сергей, - сосед и друг по деревне.
«Что стучишь», - поинтересовался он.
Я наговорил ему придуманную с женой историю про племянницу, заболевшую невовремя.
«Что с ней», - посочувствовал он.
«Что! Простуда, жар, кашель», - тут уж я не сочинял. Сергей глубокомысленно что-то промычал и ушел, а через какое-то время, возвратился с кастрюлей: «Отец мариновал грибы, вот отвар, только надо еще прокипятить. Первое средство от простуды, - бери». Я было запротестовал, что-де не знаю какие грибы и можно ли больной употреблять их…
«Ты что?» - Сергей сделал глоток прямо из кастрюли и вручил мне посудину.
Отвар действительно выглядел соблазнительным: сверху плавало масло, пахло грибами и специями. Я отпил за Сергеем и понял всех «зависимых» сразу, - оторваться было невозможно, до того было вкусно. Может даже не это слово требовалось употребить, а, возможно, еще не придумано слово для такого наслаждения. И если бы отвар не предназначался для больной, я так бы и выхлебал весь отвар без кипячения. Выдохнув, выразил Сергею свой восторг, а он, пожелав больной выздоровления, удалился.
В обед уже я угощал отваром Варвару. Она стеснялась, ссылаясь на отсутствие аппетита, но когда все-же уступила мне и принялась пить, было одно удовольствие наблюдать, как расширялись от восхищения ее глаза. Варя, допив отвар до дна, спросила: «Откуда это?» - глаза у нее блестели.
Я объяснил, что отвар, узнав про ее болезнь, принес сосед – Сережа, не преминув дать ему оценку, - хороший парень.
Не знаю, таблетки или Сережин отвар, которым я каждый день угощал Варю, помог, но Варя начала вставать и даже пыталась помогать мне по хозяйству. Я ее останавливал, но было заметно, что состояние ее улучшается.
Как-то она обмолвилась, что и сама не прочь сходить по грибы.
«Как поправишься, так и сходишь. Только я дам тебе провожатого», -обещал я.
«А можно без провожатого?» - загрустила она.
«Без провожатого никак, это лес, тут местные блукают, а Сергей лес и грибы знает, - я за него ручаюсь, ты его не бойся», – на том и порешили…
Скоро Варя напомнила про грибы…
Я договорился с Сережей, чтоб он поводил Варю по лесу. Сережа и сам охотник водить гостей в лес, согласился.
А Варю я предупредил: то, о чем она уговорилась с женой держаться «родственной» линии, а на вопросы, где живет, отвечать уклончиво, - больше сама спрашивай.
Нашлись Варе резиновые сапоги, штормовка, халат, что привезла ей жена, и утром она была готова.
Пришел Сережа, я представил ему Варю, попросил не ходить долго, так как она еще слабая.
Они отправились в лес, а я, пользуясь отсутствием Вари, принялся сооружать для нее перегородку. Бруски, фанера оставались от стройки и дело шло споро. Я даже навесил дверь на ее уголок. Теперь у Вари была своя комнатенка с диваном и тумбочкой.
Из леса Варя вернулась в хорошем настроении с корзиной грибов. Все грибы были один к одному, крепкие боровики. Варя сказала, что Сережа хорошие грибы оставлял ей и показывал на грибы, где не замечала она. Была удивлена и рада, что у нее есть своя комната.
«На ужин у нас будет картошка с грибами», - объявила она и села их чистить. Я просил ее отдохнуть, но она отказалась, заявив, что отдохнет за готовкой.
Я видел, что прогулка по лесу добавила ей сил, а мне спокойствия, что болезнь отступает.
В выходные приехала жена, похвалила меня за комнату, а для Вари привезла платье и кроссовки.
Временами они собирались в «Вариной комнате» и о чем-то шептались. Жене я напомнил, чтоб она не расспрашивала Варю, как она оказалась здесь и успокоить ее, что она нам не мешает и живет сколько захочет.
Варя поправилась и хваталась за любую работу. Мне приходилось ее придерживать, но в то же время я понимал, что в труде она хочет забыть то, от чего бежала.
Дни шли своим чередом…
Сережа стал чаще бывать у нас, болтал с Варей, водил ее по грибы. Я знал, что Сережа не позволит себе ничего лишнего и отпускал Варю с легким сердцем. Тут я больше беспокоился за Варю, а что если она привяжется к нему и как оно будет дальше?
А Сергей в самом деле был хорош: лет тридцати, выше среднего роста, крепкого телосложения, с красивым лицом, с жестким, черным с проседью волосом на голове. Я не раз замечал ему, что у него медальный профиль. Но однажды он смутил меня, заявив, что на фотографиях он не получается, задав мне задачу, что такого отмечает снимок, что не видно на лице.
Впрочем, числился за ним один недостаток, что среди нашего брата не редкость, - любовь к спиртному. Он и в деревне-то жил из-за этой пагубной привычки: родители забрали его к себе, чтоб не спился он в городе.
Нужно сказать, что к деревенской жизни он не приспособился, предпочитая таскаться по соседним деревням в поисках случайного заработка. А моя смелость, когда я отпускал Варю с ним, заключалась в том, что Сережа хоть и был выпивоха, в душе сохранил порядочность и достоинство, - черта, выделяющая русских пьяниц, от пьяниц других народов.
Захаживал ко мне и другой сосед – Михаил, через дом от Сережи. Бывший военный, про таких говорят «бывалый», с громким голосом, физически очень крепкий. Когда он «выступал» у себя на даче, то слышала вся деревня: на службе его контузило и повредило слух. Узнав, что Варя болеет, приносил ей что-нибудь вкусное со своего сада, зазывал нас вечером на блины, что пек по своему рецепту.
Прежде, за молоком в соседнюю деревню ходил я, а сейчас напросилась Варя, иногда с Сережей, а когда одна. Потом Сережа рассказывал, что тетя Надя, которая держала корову, влюбилась в Варю, видя как та обходится с коровой, ловко доит ее и, при этом, держит себя уважительно с ней. Удивляла Сережу, когда стоящему рядом в стойле, угрожающего вида быку, смело ложилась на морду, демонстрируя его безобидность.
Когда она ходила одна, без Сережи, я беспокоился о ней, т.к. дорога, частью шла лесом. В ответ она беспечно отвечала: «Я с Дружком».
Дружок, соседская собака, привязалась к ней и целыми днями валялась у нас на газоне, и подымалась лишь когда надо было провожать Варю.
Как-то я поинтересовался у Вари, чем она приважила собаку, та скромно ответила: «Я с ним разговариваю». Что тут добавить: неплохо, хоть иногда, и человеку поговорить с человеком.
У нас же с Варей сложились своеобразные отношения.
Я придерживался тона, что был взят мной еще той ночью, когда она забрела ко мне, - долга человека помочь другому, попавшему в беду. Тут деликатность была мне верной помощницей. Я никогда не спрашивал Варю от чего она бежала, а она, в свою очередь, не спешила раскрывать причину своего появления здесь. Не задавала она вопросов, почему я приютил ее у себя, занимаюсь ею.
Я понимал это по-своему: ее обида была столь велика, что ей было все равно, кто приветил ее, - хуже не будет.
Когда случалось у нас свободное время, то говорили мы только о текущем, но никогда о произошедшем или предстоящем. Снимать недомолвки помогла работа: я продолжал мастерить забор, а Варя вся ушла в хозяйство.
То, что Варя окончательно выздоровела, сказала мне ее просьба разрешить ей купаться в пруду. (Жена привезла ей купальник).
Варя всегда спрашивала у меня разрешение на любое свое действие. По всему, она чувствовала себя гостьей в моем доме и выдерживала такт.
Я не возражал и с того дня в хорошую погоду Варя ходила на пруд. После купания возвращалась бодрая и каждый раз с новостями. То расскажет, как в пруду плавали чайки: «Так важно, мне хотелось к ним, уж очень они красивые, да боялась их спугнуть. Вот и плавали мы: я на своем берегу, воображая себя чайкой, а они напротив», - тараторила Варя.
В другой раз расскажет про кота, что лапкой вылавливал что-то в воде.
«А Дружочек – лентяй, развалится на солнышке и в воду его не заманишь», - шутя ворчала она.
Теперь Сергей, можно сказать, не отходил от нашего двора. Заводил с Варей разговор, и та с охотой болтала с ним.
Было видно, что Серега ей приятен и она не скрывала этого.
Но однажды Сережа зашел к нам пьяненький… Варя заплакала и просила его не приходить в такой виде. Сережа надулся, как надуваются все выпивохи, когда им указывают на их порок, но больше пьяным не появлялся.
Тем временем жизнь  в деревне шла своим порядком: мужчины строили, женщины не вылазили с огорода.
Инициативой отрывать нас от будничной работы принадлежала Сергею. Он, то потащит нас в ореховую рощу, то на лесную смородинку или малинник. Вот и на этот раз зашел к нам вечером, известив, что поспела клюква и надо спешить, пока не наехали «туристы»: «Больше натопчат».
Утром, - погода благоприятствовала, мы отправились в лес вчетвером: впереди Михаил, пробивал в траве дорогу, за ним Сережа, Варя и я. Перед клюквенным полем надо было преодолеть препятствие: пройти через большую канаву по бревну. Сережа и Михаил устроили целую операцию по переправе Вари на другую сторону. Сережа провожал Варю до середины бревна, а Михаил подхватывал ее там и выводил на землю. Поле было красное от клюквы, и мы взялись наполнять свои корзины. Ловчее всех это получалось у Вари: ее тонкие пальцы быстро скользили по траве, выбирая ягоду. Сережа собирал неспеша, покуривая… Где-то через пару часов, Михаил скомандовал: «Перекур», - достал из-за пазухи пакет с оладьями и раздал каждому. Варя смущалась от такой заботы. Вновь принялись за сбор, - когда Сережа, заметив кочку с большими ягодами предупредил Михаила: «Эту кочку не трожь!» Михаил деланно взбунтовался: «Сережа, это что за рейдерство?» Сережа настаивал: «Не трожь и все!»
Михаил: «Ты что, выкупил ее?»
Сережа, с нажимом в голосе: «Это Варе!»
Михаил сбавил тон: «Так бы и сказал.»
Варя, слушая и дружескую перепалку – смеялась.
Первый раз за все наше знакомство с ней, услышал я ее смех и порадовался, как радуешься, бывает апрельскому звону капели, после затяжной зимы.
На обратном пути переход через канаву провели тем же способом, - из рук в руки.
Довольные вернулись в деревню и разошлись по домам.
А сегодня Сергей оповестил нас, что полем прошло стадо коров и можно набрать «шлепки», на удобрения. Собрались быстро, к нам присоединился Михаил. Я было хотел оставить Варю дома, но она напросилась с нами.
Вооружились лопатами, прихватили ведра и вышли в поле. «Шлепки» подсохли и их удобно было собирать. Иногда Сергей у какого-то «шлепка» тормозил Михаила: «Это Варе!». Михаил сначала возмущался, а потом высказал Сереже: «Ты подумал, что даришь Варе?»
Первой засмеялась Варя, а потом, когда до нас дошла шутка, уже гоготали мы все. Сережа весело оправдывался, что такого удобрения вы не найдете и еще пожалеете, что мало ведер.
Так, с шутками, да прибаутками набили ведра и вернулись домой.
Мне Варин смех облегчал душу и придавал уверенности, что поступил верно, оставив ее у себя.
В жизни не так часто поступаешь правильно, больше коришь себя, что где-то ошибся, не подумал, поспешил и т.д. Во всяком случае, что касаемо себя.
Однажды, зайдя в дом, застаю Варю плачущей. Первой мыслью было, что ее обидел Сережа, - кому еще? «Сережа тебя обидел?» - я взволновался.
«Нет, что вы!» - Варя перестала плакать.
«Но ты же плачешь», - не унимался я, готовый смести любого обидчика.
Обижать уже обиженную мне представлялось кощунством.
Варя пропищала: «Меня здесь все любят».
«Но разве из-за этого слезы льют?» - я не мог успокоиться.
«Ну да», - Варя замкнулась, вытирая слезы. Этот случай заставил меня задуматься. Ясно было: ее расстройство вызвано мыслями о своей судьбе, ведь ужас от которого она бежала не исчез, не испарился и к нему предстоит вернуться.
Ее страхи я не мог оставить без внимания и потихоньку стал настраивать ее на город.
«Поживешь у нас, - говорил я, - жена, я думаю, не станет возражать, а устроишься на работу или учебу, там видно будет», - уговаривал я ее. Варя обещала подумать.
Нужно сказать, что Варя, хоть физически окрепла, душевные раны видно ее не отпускали: иногда в разговоре она, вдруг, замолкала, уходя в себя. Я не любил эти паузы и отвлекал ее вопросами ей близкими, к примеру о Сергее.
Варя с удовольствием ходила с ним в лес, помогал ей Сережа и в огороде: таскал воду из колодца, косил траву.
Варя, за дни, что жила у меня, было заметно, поправилась, загорела, на щеках появился румянец. А когда она одевала платье, привезенное ей моей женой: легкое, зеленое, с васильками по полю, под поясок, что так шло под ее светлые кудри, то выглядела очень эффектно.
Между собой, мы называли ее: Сережа, ласково, - пастушка, а я поправлял – «девушка с обложки».
У Сережи с Варей складывалась настоящая дружба. Вечером после работы, Сережа, уже переодевшись, подходил к калитке, - у них, верно, был уговор, - вызывал Варю: «Где моя пастушка?» - Варя выскакивала ему навстречу, уже в платье, и они, взявшись за руки, гуляли по деревне или уходили далеко в поле. Я, повторяю, был спокоен за Варю, т.к. не ожидал от Сережи никакой «выходки» - Сережа, что называется, себя знал.
(Как-то он разоткровенничался, что в армии (он служил в Германии) отказался от отпуска из опасения, что загуляет и не вернется на службу. Ну кто служил, тот поймет, - это поступок.)
Вначале, я уже говорил, беспокоился, что Варя влюбится в Сережу, но скоро заметил, что Сережа сам «неровно дышит» к Варе.
Кроме помощи ей на участке, стал проявлять признаки внимания, скажем так, любовного свойства: то принесет, когда Варя еще спит, букет полевых цветов, то чашку с клубникой: «Положи около нее, пусть, когда проснется, перед ней будет ягода. Только не говори, что я принес».
Ну, если начались секреты, то значит дружба перерастает в нечто иное.
То же можно теперь сказать и о Варе. Я заметил, что она в общении с Сережей, начала капризничать.
Оно понятно… Если не любишь, то шутки, «уколы» в свой адрес принимаешь «ровно», а в любви, такие моменты любящей воспринимаются, как посягательство на чувство, отсюда и капризы.
Сережа, нужно отдать ему должное, умел гасить их, уступая ей и все заканчивалось «миром».
Варя после прогулок легко делилась подробностями: «Мы видели лося с лосихой, - какие они огромные». То расскажет про лису с выводком, а однажды принесла в дом ежика в сережиной бейсболке.
Как-то Варя вернулась позже обычного и объяснила, как они с Сережей забрались на стог, легли на спину и любовались звездами. «Я видела небо в алмазах, а Сережа бубнил, где-то им читанное, про гвозди, вбитые в небосвод. Мы спорили, я его чуть не побила».
Я вставил: «Ох, он наверно напугался?» Варя, смеясь: «Да, напугался, съехал со стога, прятался от меня в соломе, я его искала, а потом мы целовались».
Я удивился: «Ну, уж об этом, можно не объявлять».
Варя: «Так мы шутейно». Как это шутейно, молодым лучше знать, но по всему выходило, что тут зародился роман. Впрочем, это было понятно и без Вариных откровений. Потому как они смотрели друг на друга, как держались за руки, когда гуляли по деревне, как по часу прощались у калитки, как Варя ждала вечера, принаряжалась у зеркала. Известно, как расцветает девушка, когда любит и любима. По всему, у Вари это была первая в ее жизни любовь и она вся отдавалась своему чувству. Я искренне радовался за нее, но временами меня озадачивала какая-то горячность во всем этом. Варя будто хотела взять все от любви и даже про запас.
(Как я не разглядел тогда ее возбуждение, не только от первой любви, но и от предчувствия ею, - любовь не только первая, но и последняя).
Август заканчивался, балуя погодой.
В один из дней, Варя после купания в пруду, вернулась, по-обыкновению, бодрая и разговорчивая. Рассказала, как сидела на мостике, держа ноги в воде, и, вдруг, что-то мягкое скользнуло по ногам. Глянула вниз, а там змея. «Я, - говорит, - закричала, вскинула ноги наверх и змея уплыла в траву». Варя все говорила смехом, как еще об одном приключении. Я же, выслушав ее, попросил впредь быть осторожнее, а сам, не верящий наи в какие приметы и предрассудки, наверное, из-за беспокойства за нее, принял случай за дурной знак.
Предчувствие меня не обмануло…
Когда следующим утром Варя привычно отправилась купаться, вскоре прибежала встревоженная и побледневшая.
«Я пропала!» - и зарыдала.
«Что такое? О чем ты?» - я тоже забеспокоился.
Варя, сквозь слезы: «Там были рыбаки и один из них из нашей деревни».
Я пытался ее утешить: «Может он тебя не узнал, что раньше времени расстраиваться».
Варя, сквозь слезы: «Узнал!»
Я просил Варю не плакать и повторил: «Если ты не хочешь возвращаться, поехали с нами в город».
Варя продолжала рыдать, так ничего не ответив, ушла в свою комнату.
Вышла только вечером в зеленом платье с васильками и лицом, все для себя решившей: «Схожу к Сереже».
Домой Варя вернулась только под утро. Я ее не расспрашивал…
…В середине дня к дому подкатила машина. Из нее вышли две женщины и направились к калитке. Первым, что пришла беда, угадал Дружок. Никогда я не видел его в такой ярости: он кидался на забор, готовый порвать сетку-рабицу, его загривок вздыбился, из горла шел не лай, а рык глухой и злобный.
С трудом я увел Дружка в дом, спросил женщин, что им нужно.
«Позовите Варю», - дамы показались мне знакомыми.
Варя сидела у окна, на ней не было лица и могла только вымолвить: «Сестры».
Негодование охватило меня, я был готов их гнать от дома, но сдержался, все-таки Варина родня.
Вновь убеждал ее ехать с нами, но Варя будто не слышала: «Надо поговорить», - и отправилась к сестрам.
Давно я не видел Варю такой: с опущенными плечами и заплетающейся походкой…
Говорила с сестрами недолго, а возвратившись:
«Мне надо ехать, они сказали, что мама больна».
Я пытался ее отговорить, уверяя, что маму положим в городе в больницу, - врачи хорошие.
«Сестры сказали, что мама заболела из-за меня. Поеду», - Варя начала собирать пожитки, обещая все вернуть.
«Не вздумай, - сказал я ей, - свадебное забери».
«Вы знали?» - подняла она на меня глаза.
«Догадался», - соврал я.
«Пусть останется на память обо мне», - прошептала она.
Я просил ее сообщать о себе и, если что, то через Сережу, а будет плохо, приезжать к нам без церемоний.
Варя направилась к выходу, но там улегся Дружок, перегораживая ей путь.
«Дружок», - Варя наклонилась к нему. Дружок ныл, лизал ее лицо, как чувствовал, что прощается с Варей навсегда. Она прижимала его морду к себе и плакала. Наконец она оторвалась от Дружка и направилась к калитке. Не дойдя до калитки, вернулась и поцеловала меня. (Знать бы мне, что то был прощальный поцелуй).
Слышал, как одна из сестер, перед посадкой в машину, прошипела: «Отъелась здесь на халяву».
Машина ушла…
После отъезда Вари стал не мил мне мой дом, сад и все те радости, что удерживают горожан на даче.
Сергей опять начал попивать, Михаил реже заходить, я постепенно закончил дела и убыл в город…
Всю зиму вестей от Вари не было. Я теребил Сергея, но и тот ничего не мог сказать: несколько раз он наведывался в ту, Варина деревню, но Варю держали за глухим забором и его не подпускали к ней…
И вот через зиму, в новый сезон, как гром среди ясного неба, сообщение, сваливающее с ног, - Варя утопилась.
…В том, что это была Варя, как не сопротивлялось сердце, была истинная правда…
Я еще лежал на диване с закрытыми глазами, обессиленный воспоминаниями, когда тихо зашел Сергей: «Поедешь проститься? Машина туда идет».
«Не знаю… Сердце не отпускает ее, - говорил я, не разжимая глаз, - мучаюсь ее муками, мне больно, когда ей больно…»
«Ты бредишь?» - пробурчал Сергей.
«Сережа, пойми, - я раскрыл глаза – я оживил ее, когда она, убитая в горе забрела ко мне, а теперь боюсь увидеть в ее лице вопрос – Зачем?»
«Как знаешь», - Сергей направился к выходу.
«Стой», - окликнул я его, взял ножницы и срезал с клумбы все розы, кроме одной, что так нравилась Варе, - алая, выше остальных, - вручил букет Сергею, вынес сверток со свадебным платьем Вари.
«Верни, невинно убиенной», - махнул рукой, отвернулся, чтоб Сергей не видел моих слез.
После похорон, Сергей завернул ко мне. Рассказал, что Варю хоронили всей деревней. Гроб до кладбища несли на руках. Женщины плакали, догадывались, почему несчастная покончила с собой, - семейка еще та…
На кладбище родня Вари смотрела на него «волком». Он не остался на поминки и поспешил убраться.
Мы пили с Сергеем водку за упокой души Вари, - водка не «брала».
Я каялся, винился, что устроил для Вари иллюзию счастья: «Может ее не надо было обнадеживать, что есть другая жизнь».
Сергей ххххххх и возражал: «Надо».
Я спорил: «Сколько людей живут без любви, глядишь и она притерпелась».
«Обижаешь Варю, - Сергей упорствовал, - лишаешь ее кусочка счастья».
«Но ты видишь, как оно оборотилось», - упирался я.
«Да ты здесь причем, - Сергей скривился, ее гнобили за то, что она носила и родила от меня дочь».
«Как дочь, - я вскочил, - что ты говоришь»?! А потом, Сережа, прости, когда, как это случилось?»
«Тогда и случилось», - Сергей помолчал. «ты помнишь ее последнюю ночь? Варя была со мной: то ласкалась, то плакала. Просила у меня прощения, что больше не увидимся. Я утешал ее, как мог, звал хоть завтра пойти с ней в сельсовет и расписаться, а она с болью: «Так я уже расписанная», - и рыдала».
«Налей Николаевич», - Серега пил не закусывая.
«Почитай предсмертное, - участковый отдал», - Сергей достал вчетверо сложенный листок.
Я развернул его, мои руки дрожали. Получить от Вари последнюю весточку, когда она на небесах, дорогого стоит.

Сережа! Желанный!
Очень скучаю по тебе, но видно не судьба мне свидеться с тобой на этом свете.
Житья совсем не стало…
Мне не простили, что я радовалась…
Сережа! У нас родилась дочка.
Наша дочка. Назови ее Варя.
Будешь вспоминать меня, глядя на нее.
Прощай.
Я вернул письмо Сергею. Мы опять принялись за водку. Я выл: «За что? За что, Сережа? Чем она их обидела? Тем, что не похожа на них? Лишила их жлобства, скудности их души?… Варя светлый, редкий человечек, - налей Сережа», - я пил и не хмелел…
Назавтра я съехал с дачи. Что-то во мне сломалось. Потерял интерес к земле и месту, где Варя одарила нас своим присутствием. Жена еще ездила, собирала урожай, приносила мне вести оттуда. Слышала, что Сергей пытается оформить отцовство, но получается туго, -Варина родня всячески противится этому. Михаил прибаливает,
Лето прошло… Зимой, мне все-таки, пришлось еще раз проведать дачу, - жена просила выправить документы. Я поехал с большой неохотой…
Кто не живет зимы на даче, знает какое это занудство посетить дачу зимой.
Вначале, прочищаешь в снегу дорожку от порога, а если собрался попить чаю, торишь дорожку от порога к колодцу. Вода в колодце замерзла, опускаешь на лед лестницу, пешней пробиваешь лунку, выгребаешь крошки льда, кружкой наполняешь чайник водой, а когда наконец, выпьешь чай, световой день за окном закончился и остаешься один на один со своими мыслями.
Вечером разыгралась вьюга…
Ветер со всей силы бил в стену дома, норовя выбить окна, поднимал ввысь снег, сотрясал крышу. Дом стонал и охал, - я молча бродил из угла в угол. Все здесь мне напоминало о Варе: ее «комнатенка», ваза на столе, где Сергей оставлял цветы для нее, зеркало, у которого прихорашивалась она перед свиданием с Сергеем. Вот стул у окна, где любила сиживать Варя за мелкой работой и, как однажды я тут застал ее плачущей…
Вдруг, сам ли я поднял из памяти иль мне услышалось в завывании, - свисте, - мелодии метели, откуда-то сверху, голос Вари: «Меня здесь все любят», - я вздрогнул… Находится в доме не было сил. Я вытолкнул дверь, выбежал на улицу. Снег слепил меня, я не чувствовал холода, прокричал в пустоту проклятие всем темным силам, подельникам зла… Рваные тучи неслись в ночном небе, в разрывах их пробивалось звездное небо.
Звезды смотрели вниз с холодным равнодушием…