Чатуранга. Пытаюсь успеть. Исследую 2, 3, 4, 5

Поначалу мы все учились на одни пятёрки.
В тетрадки мы ставили звёздочки.
Пять лучей – пятёрка!
Потом мир поменялся.
И постепенно я съехал на четвёрки, а затем и на тройки.
Первые четвёрки и тройки я переживал очень тяжело.
Дело в том, что тётя Рона стала давать мне десять копеек если я приносил домой пятёрку.  И с этой грандиозной суммой я бежал в Зоопарк. До Зоопарка было четыре коротких квартала с половинкой.
Молочный магазин, в котором я менял чистую промытую пол литровую стеклянную бутылку без молока на пол литровую бутылку с молоком, доплатив 15 копеек, был на углу поворота в Зоопарку. А я в него ходил практически ежедневно! Так что договор с Роной действовал до декабря 1962 года. А потом Роны не стало. И некому стало предъявлять свои пятёрки. И всё равно было тяжело. А потом стало просто безразлично.
Так или иначе но мир школьника это мир в котором основные три числа это три, четыре и пять.
Про пятёрку мне Иван Емельянович однажды сообщил, что эль пять – симметрия жизни. Он как раз просвещал меня в основах кристаллографии и демонстрировал свою коллекцию алмазов. Это была одна из крупнейших частных коллекций в мире. Вскоре Ивана Емельяновича посадили а его коллекция обнаружилась  одной дочки одного весьма влиятельного дяденьки.
Так или иначе, но именно он однажды привёл нас с мамой в Ильменский заповедник и предложил посетить шурф. В этом шурфе я моментально обнаружил александрит в одном отвесе и аквамарин невероятных размеров в другом отвесе. Свои находки я на глазах изумлённой мамы тут же подарил Ивану Емельяновичу. Когда его посадили и мои находки тоже перекочевали в коллекцию той удивительной дочки. Впрочем, это скорее все же мои предположения. Но именно так пояснил мне вернувшийся через шесть лет бедный Иван Емельянович. Нет-нет, я не собирался требовать подарки обратно, просто хотел ещё разок посмотреть как меняется при свечах  цвет александрита.
Так что про пятёрку я впервые в таком свете услышал именно от одного из самых потрясающих коллекционеров Советского Союза. Более я на пятёрке не заморачивался. Меня были свои отношения с тройкой и с четвёркой.
А в восьмом классе я декабре я принялся старательно получать двойки. Сознательно. Я любил Виталтя Бианки и его «Лесную газету». Я обожал Поля де Крюи и его «Борцов со смертью». Мне нравились идеи Залманова. Мои герои это Игнац Саммельвейс, Бантинг и Бест, Пирогов, Якушкин,  Павлов. А вот Елену Дмитриевну я не переваривал и на её биологии сидеть не желал. И она мне ежедневно лепила двойки.
 Двойкам я уже относился философски.
И только в одном я был уверен на все сто.
Что в школе учат неправильно и что все эти оценки – от лукавого.
В январе месяце Валерий Иванович сказал мне, что пока я не исправлю все двойки, секция легкой атлетики мне недоступна. Веру Павловну я тревожить не стал. Написал трактат что в школе двойка ничего не отражает и просто навсегда ушел из школы. Совсем. Без претензий на аттестат.
Моя Вторая английская школа считалась одной из самых престижных школ города и в ней я был едва ли не первым с 1936 года учеником – двоечником и второгодником. Уход ученика предвещал школе оргромный скандал. И потому партийная организация школы занялась мною серьёзно. Мне предложили компромисс. Я не скандалю и не выступаю. Посещаю выпускные экзамены молча и тихо. Мне ставят тройки без шума. И без шума выпускают во взрослую жизнь с аттестатом за 8 классов.  Я сОгласился и руководитель парторганизации Хаверсон свое слово сдержал. В сентябре я уволился из офицерской столовой где быстро рос как повар в мясном цехе и навсегда уехал жить и работать в Краснодар.
Так по существу прекратилось моё восьмилетнее исследование двойки, тройки, четвёрки и пятёрки. Через год в Краснодаре я стал чемпионом города среди юниоров в беге на три и на пять километров. Дистанция в четыре километров в программе первенства отсутствовала. Но разницу между тремя километрами и пятью километрами я прочувствовал тогда капитально!