Монстры среди нас

Знаю, знаю. Всё это глупые сказки-страхи.

Монстров нет, и не было никогда.

Сколько себя помню, я всегда их не видел если, то замечал: сперва смутно, зыбко, будто бы вскользь, а потом уже чётче, ярче, с отброшенной в полдень тенью, идентичными лицам размытым масками и родными знакомыми голосами.

Помнишь, ты мне сказала однажды, что больше не сможешь спать? Дескать, бабайка прячется под кроватью, в шифоньере шуршит мамиными выходными платьями. Я сел на корточки, серьёзно, по-взрослому будто бы даже посмотрел в твои чистые карие, прошептал, мол, нет никого ни в шкафу, ни в подкроватных ящиках, и добавил потом, прижимаясь губами к уху, что монстр не прячется вовсе, он стоит сзади.

За спиной стоял папа. Ты его увидела в зеркале и расплакалась.

У меня на время остались пятна: сине-жёлто-лиловые, как галактика. У меня на память остались шрамы: на погоду ноющие, чуть шершавые.

Знаешь, однажды я научился даже
будто бы совсем не замечать их.

Я приходил домой, ел остывший куриный суп, говорил, что в школе дела в порядке, надевал на пороге шапку, брал седой измятый пакет, в гастрономе на кассу нёс булку и молоко, ковырял ботинком лежалый снег, бормотал у облезшей зелёной решётки: «Говоров, за сестрой», брал от шерсти колючую, в варежке, крепко в свою ладонь, вёл, не глядя по сторонам.

Бормотал встречным монстрам: «здрас-сте». Делал вид, что совсем не признал в тёте Маше хтонь, не увидел её ни в химичке, ни в математичке. Убеждал и себя, и в себе затаённый страх:
на плече у меня всего лишь рука отца;
на щеке – след удара задиры Вовки;
на душе – шрам обиды на дядю Славу.

Монстров не было – я повторял как мантру.

Монстров не было. Монстры мне чудились и казались.

Я почти завидовал их упрямству.

Ты пришла вчера, яркая как цветок, улыбнулась, меня обняла при встрече. Прошептала на ухо: «он такой…», я споткнулся взглядом о ничего, натянул на лицо дежурную и пустую; что-то сжало крепко мою ладонь.

Ты сказала, я помню, Дениса зовут Денис.

Ты прости, я совсем не запомнил его лицо.