Ангел Таша. Ч. 35. Больше, чем воспоминанья

                ПИСЬМА 1834 ГОДА
               
           Попытка субъективно-объективного исследования. 

                «Письма — больше, чем воспоминанья: на них запеклась
        кровь событий, это — само прошедшее, как оно было».
               
                Александр Герцен
                ***
               
                Прилетел
                Невесомый конверт.
                Как уместил столько счастья?

                Инна Люлько.  «Мои хокку».   
                ***

                Мой милый друг! расстался я с тобою.
                Душой уснув, безмолвно я грущу.
                Блеснет ли день за синею горою,
                Взойдет ли ночь с осеннею луною,
                Я все тебя, далекий друг, ищу;
                Одну тебя везде воспоминаю,
                Одну тебя в неверном вижу сне;
                Задумаюсь — невольно призываю,
                Заслушаюсь — твой голос слышен мне.

                А.С.Пушкин
                ***

            «…Грустно, мой ангел, грустно без тебя!»
                Из письма А.С.Пушкина. 22 апреля 1834
                ***
               
         4 марта 1834 года в Зимнем дворце, ослепляя огромным количеством гостей,  гремел грандиозный бал, заключающий развесёлую Масленицу. После обильного праздничного обеда и спектакля французской труппы вновь начались танцы.

      Александр разговаривал с графом Бобринским, когда к нему проскользнула сквозь толпу взволнованная Катрин Мещерская:

   – Наталье Николаевне плохо!

      Таша  полусидела в кресле дамской комнаты, сгибаясь от боли и едва сдерживая стоны.

     – Что с тобой, ангел мой?!
    – Домой… скорее… дОктора…

      Поддерживаемая мужем, с трудом спустилась вниз.

       Александр занёс её в спальню. Увидев кровь на покрывале, сам едва не упал в обморок. Доктор Спасский и присланный государем дворцовый лекарь Арендт хлопотали до утра: у Таши случился выкидыш. Потеряла много крови.

     Бледная,  измученная, с посиневшими губами, она показалась Александру, заглянувшему в приоткрытую дверь, безжизненной куклой. Арендт, вытолкав его, заставил выпить какую-то горькую мерзость…

      Сел в кабинете, опустив голову на руки, и слёзы текли по щекам, и сердце замирало и умирало вместе с Ташей.

    Почти месяц она лежала пластом.
    В письме Нащокину Александр горестно признался: «Вообрази, что жена моя на днях чуть не умерла…». 

       Доктор Спасский настоятельно требовал: «В деревню! В деревню, на свежий воздух,  в спокойную, тихую жизнь, без бальных излишеств и треволнений!»
                ***

     Тем временем  подкрался  апрель, и весна обживалась  в городских кварталах.  Дышала вихрастыми разбойными ветрами, подтапливая грязные  сугробы. Улыбалась вместе с солнышком, раскидывая тёплые  лучи. Пугала тучи, и те поспешно уплывали  в морские просторы…

     И Таша начала оживать. Как тень, ходила по комнатам, вздыхая, любовалась из окна бирюзовым небом и белоснежными облаками. Ласкала детей. Ах, как Машенька была рада, как нежно обнимала тонкими ручонками, льнула к горячей груди!

      Молодой организм набирал силы. За чаем улыбнулась доктору:

   – Иван Тимофеевич! Соглашаюсь с вами! Я здорова, можно и в дорогу. Хочу к брату, в Полотняный. Весна! Ах, как там хорошо весной! Скоро всё расцветёт! Там дивный парк! Детям есть где играть на воле. Да и сёстры давно зовут, скучают.

   – Но я не могу сейчас бросить работу, – поскучнел Александр, переводя тревожный  взгляд со Спасского на  Ташу: – А как ты одна с детьми поедешь?! Невозможно! Я не отпущу!

    – Так она не одна будет, – поддерживает доктор любимую пациентку, за которую переживал, как за родную дочь. – Нянька, горничная, кормилица будут с ней. Лакей обязательно. А я доктора знакомого порекомендую взять, мало ли что… У вас свой экипаж, и кучер свой, надёжный.
   
   –  Дмитрий на масленицу прислал дормез четырёхколёсный и бричку для вещей. Да и наша  коляска почти новая. Ночевать будем на постоялых дворах, – Таша умоляюще смотрит на мужа. – Там  гостиницы для проезжающих!

    – Знаю я эти гостиницы, – недовольно бурчит Александр.
 
    – Я совершенно здорова, а ты отдохнешь от нас и позже приедешь! – хитрая жёнушка ласково обнимает его, так убеждающе нежно заглядывая в хмурые глаза, что никакое сердце не выдержит, а тем более любящее. 

    Александр хотел, но не мог ехать, он трудился в архивах и готовил к печати большой и важный труд – «Историю Пугачёвского бунта».  Даже во дворец на церемонии не ездил: оправдывался болезнью жены.

        Узнав о скором отъезде Натальи Николаевны, засуетились любопытствующие, тут же раздались охи и ахи со всех сторон.

    – Как?! Едет одна?!!! Ещё, как следует, не оправившись после болезни?! Это неспроста! В такую даль?! По таким дорогам?!  Точно неспроста!
    
      Сергей Львович сетует в письме дочери в Варшаву:

     «Сплетни, постоянно распускаемые насчёт Александра, мне тошно слышать. Знаешь ты, что, когда Натали выкинула, сказали, будто это следствие его побоев!   
    Наконец, сколько молодых женщин уезжают к родителям провести два или три месяца в деревне, и в этом не видят ничего предосудительного, но ежели что касается до него или до Леона – им ничего не спустят».         
                ***

     Всю неделю  девушки-горничные собирали багаж, под присмотром хозяйственной Прасковьи укладывая отобранные Ташей вещи, одежду.  Для лета шили детям новую. Никита Тимофеевич самолично несколько дней трудился,  оковывая сундуки  полосками железа, а изнутри обивая тканью.

      Одежды много! Весной погоды неустойчивые… Впереди лето! И шляпку модную в особую коробку поместить, не измять бы!

      Заказали молебен, чтобы дорога была благополучной. Порадовало солнышко

      Утром 15 апреля ох! суета несусветная! Сердце Александра не на месте! В первый раз отправляет он жену так далеко! Да с детьми!

       Тётушка Катерина Ивановна успокаивает, она уверена в здравомыслии Ташеньки.

       Позади кабины крепко привязаны  сундуки. Саквояжи и несессеры на бричке с лакеем, приказано тому не отлучаться без надобности.  Да ещё раздобыл Никита Тимофеич специальную небольшую бульотку со спиртовой горелкой, чтобы воду для чая подогреть или молоко для младшего Лександра.
    
       Старший Лександр проводил семью до Ижоры. Тысячу советов дал по пути. Любимца Сашку в пухлые щёчки расцеловал,  а дочке наказал слушаться, не капризничать! Маша на его коленях извертелась, пытаясь в окошко разглядеть что-нибудь…

      Жёнушку любимую поцеловал в уста сахарные, попросил – упаси Боже! –  не прыгать на танцах в Москве и Калуге, поберечь здоровье! Смеялась Таша, обещала быть тише воды, ниже травы и главное – сообщать в письмах  обо всём подробно, ничего не утаивая…

    Воротился. Без жены и детей пусто, скучно, тоскливо. Сел за работу, чтение отвлекло.
                ***

     Только 19 апреля добралось семейство до Белокаменной, где в старом доме Гончаровых на Никитской ждали Ташу  разлюбезные сестрички и послания от мужа.

     Ждали строки, наполненные любовью, беспокойством, заботой. Порой сумбурно шутливые, то грустно нежные, то назидательно строгие; в них звучит тоскующий голос Александра, а в каждой буковке светит, как солнышко, его любящее сердце.

    Невольно вспомнился Маленький Принц Экзюпери. Для Александра его Таша тоже была хрупким капризным цветком, который он должен защитить.

    Читаю одно за другим письма Александра – словно роман. Но не столько любовный, сколько «роман воспитания». Так назвал письма один из критиков, и я не могу с ним не согласиться. Старше по возрасту и по жизненному опыту, Александр неустанно воспитывал свою Ташу.

      Как редок был в высшем свете идеальный образ его любимой героини!

          Она была нетороплива,
          Не холодна, не говорлива,
          Без взора наглого для всех,
          Без притязаний на успех,
          Без этих маленьких ужимок,
          Без подражательных затей…
          Всё тихо, просто было в ней.

      Александру хотелось видеть Ташу именно такой!

      Прекрасно зная нравственные (вернее, безнравственные) пропасти светских ловушек, ворчал по-менторски поучающе. Но тут же на смену упрёкам рассыпал разноцветные узоры нежности, ласки, похвалы.
                ***
      
       Через день после отъезда…

       Вот они – чистые листы на столе… Остро наточено новое перо… И Ташины милые, чуть косящие глаза перед ним… 

       «17-го апреля. Что, жёнка? каково ты едешь? что-то Сашка и Машка? Христос с Вами! будьте живы и здоровы, и доезжайте скорее до Москвы. Жду от тебя письма из Нова-города; а покамест  вот тебе отчёт о моём холостом житье-бытье».

     ~  Вспоминая житье, вздохнул невольно. 

    «…Узнаю от забежавшего ко мне Жуковского, что государь был недоволен отсутствием многих камергеров и камер-юнкеров и что он велел нам это объявить. «Если им тяжело выполнять свои обязанности, то я найду средство избавить от них»…    Я извинился письменно».

        ~ Да! Так всё и было. Противно, мерзко исполнять то, что претит душе, ощущать постоянный жандармский надзор! И не чета этому надзору - искренняя сердечная забота Катерины Ивановны!
   
       «…Тётка, приехала спросить о тебе и, узнав, что я в халате и оттого к ней не выхожу, сама вошла ко мне — я исполнил твою комиссию, поговорили о тебе, потужили, побеспокоились; и решились тебе подтвердить наши просьбы и требования — беречь себя и помнить наши наставления».

       ~ Наговорились с Катериной Ивановной вдоволь! Может, теперь можно и повеселить жёнушку?

      «Явился я к Дюме, где появление моё произвело общее веселие: холостой, холостой Пушкин! Стали потчевать меня шампанским и пуншем и спрашивать, не поеду ли я к Софье Остафьевне?  Всё это меня смутило, так что я к Дюме являться уж более не намерен, и обедаю дома.
     …Проснулся в 7 часов, и стал тебе писать сие подробное донесение. …Обнимаю, и цалую тебя, и благословляю всех троих».
                ***

      ~  Через два дня.

      «19 апреля.  …Теперь, жёнка, должна ты быть уже около Москвы. Чем дальше едешь, тем тебе легче; а мне!… Сёстры твои тебя ждут; воображаю вашу радость; смотри, не сделайся сама девочкой, не забудь, что уж у тебя двое детей, третьего выкинула, береги себя, будь осторожна; пляши умеренно, гуляй понемножку, а пуще скорее добирайся до деревни».

     ~  Уф, кажется, все опасения высказал! Не обидится ли? Ведь и сама знает, но сёстры незамужние  смутят непременно! Да и насчёт Дюме успокоить надо, а то расхвастался не по-доброму.

       «Цалую тебя крепко и благословляю всех вас. Что Машка? чай куда рада, что может вволю воевать!
    Теперь вот тебе отчёт о моём поведении. Я сижу дома, обедаю дома, никого не вижу, а принимаю только Соболевского». …

    ~  Вот теперь точно обижаться не будет, ревнивица моя!

      «С нетерпением ожидаю твоего письма из Нова-города и тотчас понесу его Катерине Ивановне.  Покамест — прощай, ангел мой. Цалую вас и благословляю. Вчера был у нас первый гром — слава богу, весна кончилась».
                ***

     ~ Новый день. И ещё один… Ура, какая умница  Ташенька –  письмо! Александр целует листы, украшенные красивым ровным почерком, читает, охая и сочувствуя.  Ответ, ответ –  немедленно!
 
        «20 апреля.  Ангел мой жёнка! сей час получил я твоё письмо из Бронниц — и сердечно тебя благодарю. С нетерпением буду ждать известия из Торжка. Надеюсь, что твоя усталость дорожная пройдёт благополучно, и что ты в Москве будешь здорова, весела и прекрасна. Письмо твоё послал я тётке, а сам к ней не отнёс, потому что репортуюсь больным и боюсь царя встретить.
     Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать»…

    ~ Задумался… А ведь сколь жизнь его собственная, действительно, насыщенная,  долгая, оказывается! И вновь перо скользит по бумаге, итог подводит:
 
      «Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упёк меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю; от добра добра не ищут».

     ~  Всё точно: не желаю! Неизвестно, каким ещё будет наследник, хоть и воспитывает его благороднейший Василий Андреевич, но, кроме него, влияния в свете хватает всякого-разного… Вспомнил Александр своего наследника, улыбается.
   
       «Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тёзкой; с моим тёзкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибёт».

     ~  Всё так, всё точнёхонько…  Смотрит в окно Александр, и живое воображение уносит его из Петербурга в даль дороги, в суету  постоялого двора… Чисто ли в гостинице? Нет ли соседей настырных? Не простудился ли Сашка?  А Маша не раскапризничалась бы…
     Хорошо, что Прасковья надёжная, хозяйственная, расторопная! Но всё равно стискивает сердце тревога.  Москва, небось,  праздниками встретит! И снова скользит перо по бумаге:

      «...Пожалуй-ста, побереги себя, особенно сначала; не люблю я святой недели в Москве; не слушайся сестёр, не таскайся по гуляниям... Гуляй умеренно, ложись рано.
     Отца не пускай к детям, он может их испугать, и мало ли что ещё. Пуще береги себя во время регул…»

     ~ Удивительная фраза из пушкинского письма. Регулы – это менструации.  Скажите честно, все ли современные образованные мужья знают, почему надо беречься женщине в это время. Все ли так же заботятся о жёнах, как Александр Сергеевич?!
       Озаботился он и о духовном здравии:
      
      «…в деревне не читай скверных книг дединой библиотеки, не марай себе воображения, жёнка.  Кокетничать позволяю, сколько душе угодно. Верьхом езди не на бешеных лошадях (о чём всепокорно прошу Дмитрия Николаевича).
     Сверх того прошу не баловать ни Машку, ни Сашку и, если ты не будешь довольна своей немкой или кормилицей, прошу тотчас прогнать, не совестясь и не церемонясь».

        ~ И ещё один день…
      
     «22 апреля. Воскресение. Христос воскресе, моя милая жёнка, грустно, мой ангел, грустно без тебя. Письмо твоё мне из головы нейдёт. Ты, мне кажется, слишком устала. Приедешь в Москву, обрадуешься сёстрам; нервы твои будут напряжены, ты подумаешь, что ты здорова совершенно, и целую ночь простоишь у всеночной, и теперь лежишь в лихорадке. 
     Вот что меня тревожит, мой ангел. Так что голова кругом идёт, и ничто другое в ум не лезет. Дождусь ли я, чтоб ты в деревню удрала?»

      ~ Столько соблазнов в Москве, столько знакомых, и все будут в гостях или звать в гости! И вправду от этих мыслей голова разболелась у Александра…

      «Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что репортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров.
      Тётка подарила мне шоколадный бильярд — прелесть. Она тебя очень цалует и по тебе хандрит. Прощайте, все мои. Христос воскресе, Христос с Вами».
                ***

     ~ Словно камень упал с души Александра: Таша с детишками уже дома! Ох, с таким  трудным делом справилась  его умница!  Завтра Катерину Ивановну обрадую! А сейчас – отвечу наскоро.

     «…Слава богу! ты приехала, ты и Маша здоровы, Сашке лучше, вероятно, он и совсем выздоровел… Кланяйся сёстрам. Попроси их от меня Машку не баловать, т. е. не слушаться её слёз и крику...»

        ~ Представил комнаты старого деревянного дома, радость сестёр, суматоху встречи… Какое-то время сидел, подперев голову рукой… Грыз кончик пера гусиного. И вновь оно, напитавшись в чернильнице, оставляет летящий след на листе.

      «Теперь вот тебе всепокорнейший отчёт. Святую неделю провёл я чинно дома, был всего вчерась  у Карамзиной да у Смирновой. …Завтра будет бал, на который также не явлюсь. Этот бал кружит все головы …Будет 1800 гостей…
 Соболевский занял у меня 50 р. и с тех пор ко мне не являлся. Лев Сергеевич переезжает сегодня к родителям».

   ~ Радуется Александр: слава Богу, не было Таши в Петербурге, а то ведь вновь приглашения от императора лежали бы на столе – от них не откажешься!  Ну, а как не похвалить любимую: так мило  о просвещении рассуждает!
 

       «Твоё замечание о просвещении русского народа очень справедливо и делает тебе честь, а мне удовольствие. …Пьёшь ли ты ромашку или eau d’orange/отвар апельсиновых листьев/?... Береги себя, сделай милость, не простудись.
      Прощай, мой ангел; цалую тебя и всех вас благословляю. Кланяюсь сёстрам… Эх, хотелось бы отпустить une bonne plaisanterie,  /крепкую шутку/ да тебя боюсь. Adio».

     ~ Читаю последнюю фразу и улыбаюсь. Ох, шутник был Александр Сергеевич! А Таша, наверное, ругала за солёные мужские шутки о женщинах – вот и «боится» высказаться… И правильно делает!
                ***

        «30 апреля. Фомин понедельник.
... Пошёл я в Английский клоб, где со мною случилось небывалое происшествие. У меня в клобе украли 350 рублей. Каков наш клоб? перещеголяли мы и московский.
    Возвратясь домой, получаю твоё письмо, милый мой ангел. Слава богу, ты здорова, дети здоровы, ты пай дитя; с бала уезжаешь прежде мазурки, по приходам не таскаешься.
    Одно худо: не утерпела ты, чтоб не съездить на бал к княгине  Голицыной. А я именно об этом и просил тебя. Я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где хозяйка позволяет себе невнимание и неуважение. Ты не Мllе Sontag, которую зовут на вечер, а потом на неё и не смотрят».

   ~ Эх, Таша!.. 

        «Жёнка, жёнка! если ты и в эдакой безделице меня не слушаешь, так как мне не думать… ну, уж бог с тобой. Ты говоришь: я к ней не ездила, она сама ко мне подошла. Это-то и худо. Ты могла и должна была сделать ей визит, потому что она штатс-дама, а ты камер-пажиха; это дело службы. Но на бал к ней нечего было тебе являться. Ей богу, досада берёт — и письма не хочу продолжать».
                ***

     ~ Отправил письмо, да после пожалел… Поздним вечером перед портретом Таши винился да новое письмо сочинял.

        «30 апреля. Жена моя милая, жёнка мой ангел — я сегодня уж писал тебе, да письмо моё как-то не удалось. Начал я было за здравие, да свёл за упокой. Начал нежностями, а кончил плюхой. Виноват,  жёнка. Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим.

     Прощаю тебе бал у Голицыной… Я подружился опять с Sophie Karamzine. Она сегодня на свадьбе, у Бакуниной.  Есть ещё славная свадьба: Воронцов женится  на дочери К. А. Нарышкина, которая и в свет ещё не выезжает.  Теперь из богатых женихов остался один Новомленский, ибо Сорохтин, ты говоришь, умре. Кого-то выберет он? Александру ли Николаевну или Катерину Николаевну? как думаешь?»

     ~ Ох, хитрит, Александр! Заботой о сёстрах прощение у жены зарабатывает? Завидует, очевидно: их много, им весело! Он же от одиночества страждет.  В однообразных  буднях неуловимо исчезает драгоценное Время!

      Вот уже и май примчался.  А его по-прежнему ждут архивы да свидания с Петром Великим. Все глубже погружаясь в эпоху, не мог не восхищаться планами и мощью Петровских дел и самой личностью.

         В светлом сумраке «белых ночей» не спалось. Не хватало нежного взгляда и тихого Ташиного голоса, Машкиных капризов и криков, цепких пальчиков и кряхтенья Сашки-крепыша. Богатырём, дай бог, сынишка вырастет!  Охрани, Боже, от бед и напастей!

    Задумался Александр над чистым листом,  морщит смуглый лоб,  нетерпеливо грызёт многострадальное перо.   
                ***
       «5 мая.
        Что это, жена? вот уже 5 дней, как я не имею о тебе известия…  Пишу к тебе в Ярополец. Не знаю, куда отправить тебе деньги, в Москву ли, в Волоколамск ли, в Калугу ли? На днях на что-нибудь решусь.
       …Погода у нас славная, а у Вас, вероятно, ещё лучше. Пора тебе в деревню на лекарство, на ванны и на чистый воздух».

      ~ Стук в дверь отрывает от стола.  Заботливый Никита долгожданное письмо принёс! Наконец-то!  От радости облобызав старика, бывший воспитанник, выхватывает бумагу. Перечитав несколько раз, терзает огрызок пера. Ох, опять Ташенька ревнует, придётся успокаивать!

       «Сей час, мой ангел, получил я твоё письмо от 1-го мая. Благодарю тебя, что ты переждёшь свои временные. Это мне доказывает твоё благоразумие, и я тебя втрое за то люблю…

   Летний сад полон. Все гуляют. Графиня Фикельмон звала меня на вечер. Явлюсь в свет в первый раз после твоего отъезда. За Салогуб я не ухаживаю, вот те Христос; и за Смирновой тоже. Смирнова ужасно брюхата, а родит через месяц. Все тебе кланяются. Завтра ещё буду писать».

       ~ А вот и завтрашнее сердитое дополнение:

       «Не смей купаться — с ума сошла, что ли. После завтра обедаю у Спасского — и буду на тебя жаловаться. Я не поехал к Фикельмон, а остался дома, перечёл твоё письмо и ложусь спать».
                ***

       ~ Неужели ещё одна неделя промчалась?

      «12 мая.  … У меня голова кругом идёт. Не рад жизни, что взял дела имения, но что ж делать? Не для меня, так для детей. Тётка вчера сидела у меня, она тебя цалует. Вчера был большой парад, который, говорят, не удался. Царь посадил наследника под арест. Сюда ожидают Прусского принца и много других гостей.

      Надеюсь не быть ни на одном празднике. Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать да жрать мороженое. Пишу тебе в Ярополец, где ты должна быть с третьегодняшнего дня. Кланяюсь сердечно Наталье Ивановне, цалую тебя и детей. Христос с Вами».
                ***

       «16 мая.  Давно, мой ангел, не получал я от тебя писем. Тебе, видно, было некогда. Теперь, вероятно, ты в Яропольце и уже опять собираешься в дорогу. Такая тоска без тебя, что того и гляди приеду к тебе.
     Говорил я со Спасским о Пирмонтских водах /авт: в  Германии/; он желает, чтобы ты их принимала; и входил со мною в подробности, о которых по почте не хочу тебе писать… Прощай, мой милый друг». 

      Иллюстрация из интернета.

         Продолжение Ч.36. "Печалит хладная разлука" на
                http://proza.ru/2024/10/24/1724