Не оборачивайся

На лице её тень не то отчаяния, не то страха, в неподвижных зрачках отпечаталась чёрным неотвратимость. Её тело такое чужое сейчас, будто бы вовсе не настоящее, и оттого – ловлю себя на этой постыдной мысли – безопасное. Доктор не знает, придёт ли она в себя, а если придёт – как долго пробудет в сознании. Доктор не знает, сохранилась ли её память. Но мне кажется, она узнаёт меня, я будто бы чувствую покалывание в кончиках её пальцев, когда сажусь рядом, беру её за руку и рассказываю ту версию правды о нас, которая, видит бог, нам бы обоим понравилась.

Что ей стоило прислушаться ко мне до?
И действительно не оборачиваться.

Голоса в моей голове шепчут наперебой, мол, не кори себя, она действительно виновата. Один повторяет за Саулом из Тарса, мол, жены, своим мужем повинуйтеся, якоже. Второй ему вторит, третий наказывает молчанием, четвертый скалится смехом и чем-то ещё, знакомо пугающим, вспомнить бы ещё, чем. Голос совести нем, он распят всеми прочими голосами.

Я любуюсь её неподвижностью, касаюсь пальцами облупленной белой краски у изголовья её кровати, мне так хочется наклониться к бескровным и бледным почти неживым губам, прошептать в них, едва касаясь дыханием: «Я был в кабинете доктора, дорогая. Знаешь, я был так убит горем, так раздавлен, так обессилен, так сломлен. Ты не оставила выбора ни себе, ни мне, упрямая жена Лота.
Я
подписал
всё».

Я бы, пожалуй, мог поступить иначе, научи её кто-то прощать, вымарай кто-то эту мстительную злопамятность из её жизненных принципов/правил, да, тогда всё было бы вовсе не так, мы бы жили почти как раньше, мы бы смотрели вперед, держали друг друга за руку, любовались бы настоящим, простирающимся пред нами.

Мне говорят мужаться. Проводят почти равнодушно, рутинно все необходимые манипуляции, оставляют нас снова вдвоём, отдавая мне право проститься, опустить её бледные веки, коснуться губами в последний раз и холодных ладоней, и мертвенно бледных губ, и морщиной разбитого надвое лба.

Я умело
привычно уже маскирую под скорбь торжество, придвигаюсь поближе, чтобы запечатлеть, зафиксировать в памяти сопричастность. Мне вдруг чудится (видно, я впрямь устал), её губы дрожат в улыбке, она силится что-то сказать мне, но на звук не хватает дыхания; если бы я умел читать по губам, то прочёл бы:
«не оборачивайся».

Послезавтра её хоронят.
Со мною вместе.