Раздражение

Собрался лечь спать, но как-то у меня это совсем не получается. Вот и решил сесть за клавиатуру, чтобы не просто лежать. Работать над одним из множества незаконченных произведений я как-то не решился, потому и решил чиркнуть заметку для социальных сетей. Можно было бы заняться переводом с английского или латышского, но мое состояние и для этого неудовлетворительно. Уж слишком я взволнован и раздражен. В последнее время я стал раздражительным и мне казалось, что это из-за посещения социальных сетей для людей с дислексией, но сегодня я подумал о том, что возможно я и те сети стал плохо переносить, потому что стал слишком раздражительным, то есть перепутал следствие с причиной. И действительно, мне и представить сейчас себе трудно, что я с кем-то буду очно общаться, не знаю, как на счет раздражения, но удовольствие я от этого вряд ли получу. Может мне сейчас поразмышлять не о проблемах мирового масштаба, а о своей раздражительности?

Меня в первую очередь волнует то, что я ничего серьезного не могу напечатать и озвучить на данный момент. Просто полный раздрай, и просто пугает то, что я не в состоянии себя заставить работать над своей прозой. И дело даже не в том, что её никто не читает, это я давно принял, сжился с ощущением того, что говорю на каком-то своем языке, который кроме меня практически никто не понимает. Я пишу не для того, чтобы что-то написать, чтобы меня кто-то читал, а для того, чтобы процесс письма приносил мне радость и удовлетворение. Но теперь ни радости, ни удовлетворения, своего рода импотенция и это весьма болезненно для меня. И самое печальное то, что я не могу понять причину этого.

Второй источник моего беспокойства - это ремонт квартиры, вернее, сам по себе ремонт мне беспокойства не доставляет, а вот согласование моих проектов с мамой и сыном дается мне с большим трудом. Наверное мне причиняет боль ни сколько процесс согласования, сколько необходимость этого согласования. Я смотрю на ремонт, как на свою прическу, или как на процесс мытья своего тела, то есть, как на процесс интимный.
 
Представьте себе, что вас беспокоит состояние своих волос, но перед тем, как постричь их вам надо привести свои желания и желание двух человек к какому-то общему знаменателю. И тут возникает вопрос, зачем мне в этом деле с кем-то советоваться. А советоваться так или иначе приходится. Тут уместно вспомнить те времена, когда я ходил с ирокезом на голове, и кто-то подходил ко мне на улице, чтобы сделать комплимент, а кто-то меня стыдил, угрожал, ругал за дерзость. В принципе я и эпатажно выглядел только с целью демонстрации своей свободы воли и протеста против общественных стереотипов о том, что прилично и как надо. Тогда я пытался вести с окружающими какой-то диалог, что-то на меня нашло. Хотя я просто не представлял, зачем мне лично это надо. Игра на поведении людей весьма травматична в моральном плане, да иногда и в физическом. И пока я боялся гнева людского, я эпатировал окружающих, но потом ушел страх, навалилось безразличие, и я стал подходить к одежде и прическе сугубо рационально. Да и к общению с людьми тоже.

С детства я мечтал о своем доме, в котором все будет постоянно меняться и совершенствоваться и при этом мне никто не будет мешать совершать ошибки и приобретать таким образом ценный опыт. Однако, хоть формально квартира мне и принадлежала, но жить я в ней вместе со своим отцом не хотел. Сам отец в этой квартире ничего не делал, и никому делать не давал, видя в любых изменениях, даже в покраске ржавой трубы в ванной посягательство на его титул хозяина дома и отца семейства. Все в этой квартире мне не нравилось именно тем, что все как бы застыло. Одно время у меня была мысль купить квартиру в кредит, и была такая возможность, но в то время я был женат, и намерения жены были мне вполне ясны, она хотела жить в этой квартире без меня, но чтобы я выплачивал кредит и оплачивал коммунальные услуги. Потому от этого я вовремя отказался. Долгое время я жил на съемных квартирах, и мне нравилось то, что их плохое состояние - это не моя забота. Потом я пытался покинуть Латвию и искал свое место в более развитых странах, проживая там "в чужих людях", но я надеялся на то, что со временем все наладится. Но стоило мне обрести почву под ногами в другой стране, как я понял, что едва ли себе прощу то, что не пытался видеться со своим сыном, которому по всей видимости очень плохо с его больной мамой, потому что к ней нельзя привыкнуть. Именно в тот момент сыну уже было достаточно лет, чтобы я мог видеться с ним без присутствия бывшей жены. А когда я вернулся в Латвию, я испытал такой стресс, что стал инвалидом. Это была цена за возможность для сына убежать от его матери. И тогда мне пришлось жить в квартире со своим отцом, а потом ещё и сыном.

Квартира обветшала совсем со времени моего рождения там не делался никакой ремонт, а отца нервировали даже мои попытки хоть немного прибраться. Только я начинал пылесосить и мыть полы, как он начинал на меня шипеть, что я все делаю неправильно, не так, что мне ничего доверить нельзя. В общем-то я понимал, что он просто ищет к чему придраться, что он хотел бы, чтобы я жил где-то далеко, и присылал ему деньги на пьянство, а я тут приперся, да ещё и с сыном, нарушаю границы его личного пространства. И не будь я инвалидом, я бы, скорее всего, просто ушел с сыном на съемное жилье, только бы не созерцать своего отца и его бардак. Но так, как сын учился, а у меня была только маленькая пенсия и помощь мамы, живущей в другой стране, я был вынужден терпеть своего родителя тунеядца, убежденного в том, что работать ему не подобает, а я и мой сын должны его кормить.
Порой мне после перемены лекарств на какое-то время становилось лучше, и я думал о том, как можно было бы отремонтировать квартиру, если бы у меня были деньги, и у отца начался цирроз печени и он преставился. Но я понимал и то, что алкоголики могут жить очень долго, и он вполне может пережить меня, а сын, закончив учебу, переедет или на съемное жилье или вообще в другую страну, чтобы только деда не видеть. Но пьянство в итоге довело моего отца до границы, которую было переходить нельзя, и пришлось нам откинуть сантименты и сделать так, что он отправился на свою родину, с которой он сбежал, и упорно не хотел туда возвращаться.

Теперь вроде бы и можно начать обустраивать пространство вокруг себя, но пойти и заработать на это деньги я уже не в состоянии, пенсии на это не хватает. Сын увлечен компьютерной техникой, и его совсем не раздражают ободранные обои на стенах, старая мебель. Он заменил окно в своей комнате, потому что через старое, гнилое дуло и было холодно, он дал мне денег на замену двери в свою комнату, потому что старая дверь была совсем символической. Но я вижу, что у него совсем нет потребности в том, чтобы сделать все так, чтобы не было стыдно, когда кто-то чужой заходит в квартиру. Я не горю желанием выравнивать стены по лазерному уровню или делать везде арки из гипсокартона с колонами из пластика, оклеенными пленкой под мрамор. Но мне хочется хотя бы наклеить новые обои, постелить ламинат на пол и облицевать потолок пластиковой плиткой, да и заизолировать комнату, поменять двери и мебель и душевую кабину вместо ванны поставить, да снести наконец антресоли и шкафчики в тесной прихожей, и все это медленно, постепенно...

И стоит мне уговорить сына что-то сделать, как мама говорит мне, что я такой же, как и мой отец, что я сотворю какое-то уродство, и деньги будут потрачены зря, а квартира станет ещё страшнее, чем была, и уж лучше оставить все так, как оно есть. Это меня больно ранит. Да, одно время я, проживал в квартире бабушки и сделал там далеко не самый лучший ремонт и соорудил кошмарную мебель. В то время я работал в прачечной, перед инвалидностью и был в далеко не самом удовлетворительном состоянии, одержимый пагубными страстями, постоянно испытывающий боль. Теперь все несколько иначе, да и есть опыт, хоть и весьма горький на вкус. Конечно, я не заслуживаю доверия своей мамы, и мои проекты заслуживают критики. Но если критика идет без каких-либо встречных предложений или пожеланий, то эта критика только приводит в отчаяние. Если вы подходите к человеку, который делает что-то не то, то надо не только сказать ему, как делать не надо, надо ещё и сказать, как делать надо. Человек может не понимать, как ему решить эту проблему иначе. Да и важно в какой форме говорить человеку о том, что он не прав, что он ошибается, какие выводы сделать, насколько доходчиво объяснить ему, почему он заблуждается. Я все это понимаю, но справиться со своей реакцией не в состоянии.

То и дело мне хочется сесть на велосипед и уехать подальше от этой квартиры, требующей ремонта, от сына, который раздражается, когда я его беспокою со своим ремонтом, и так же пугаю маму своими проектами. А можно просто как-то примириться с советской секцией и ободранными обоями, неудобной планировкой квартиры. Это было бы самым удобным для меня. Скорее проблема не в маме, не в сыне, не в квартире, а в моем желании её переделать. Скорее это какая-то злость на своего отца, о котором мне этот бардак напоминает постоянно. И его этот бардак более чем устраивал, он его не стеснялся. И тут, когда кто-то заходит в квартиру, у меня такое чувство, что они видят не меня, а моего отца со всеми его недостатками. И мне хочется завопить, что это не моя квартира, что я тут не при чем, я тут в гостях и ухожу. Такое ощущение, что я в обличии своего отца, хожу по улицам и от меня все шарахаются. И единственный способ снять с себя обличие отца, это уничтожить все следы его пребывания в этой квартире. Как же хочется убрать следы прошлого, в котором ни черта хорошего с лупой не найти. И дело даже не в том, каким был отец, его гадости, это его гадости. Я не могу простить себя за то, что во многих ситуациях я был похож на него, да и сейчас мне надо постоянно выслеживать в себе его ухватки и выдавливать их из себя, и это не всегда получается. Как же простить себя и при этом не стать таким, как мой отец, который прощал себе все, все свои слабости и пороки и носился с ними, как с сокровищем? Наверное именно то, что он позволял себе все, придираясь при этом к мелочам у окружающих раздражало меня с рождения в нем больше всего. Вечно он говорил, что ему можно, а остальным нельзя. И когда я этим возмущался, он говорил, что я тупой, что я рожден ползать, а он летать. Да, мне взлететь точно не грозит, потому что я обречен всю жизнь оглядываясь в прошлое кусать свои локти. Возможно, что это убережет меня от такого финального полета носом в грязь, какой получился у папы. Я могу даже понять, что он был с детства сильно не в себе и непризнанием того, что с ним все очень даже не в порядке, он только усложнял себе и окружающим жизнь. Но непризнание своей болезни - это один из симптомов психических заболеваний, так что и за это винить я его не в праве.

Когда я узнал об официальном диагнозе бывшей жены, я испытал некое облегчение, хотя и перестал с ней жить потому, что вела она себя совершенно неадекватно. Но дело в том, что никто из знакомых не верил в то, что она так себя ведет, обвиняли меня в клевете и безответственности, а тут я получил некое отпущение грехов. Но облегчение было недолгим, потому что сын сказал, что ему не легче от того, что его мама не в себе, это не убирает ужасных воспоминаний из его памяти. Примерно то же самое я чувствую и по отношению к своему отцу. Я понимаю, что он вырос в ужасной семье, что у него дурная наследственность, что он больной человек. Но я не могу простить себя за то, что я это все терпел, что многое ему спустил. Самое трудное - это простить себе свою слабость, свою глупость. Человек - это прежде всего информация, а я сейчас и я двадцать и тридцать лет назад - это разная информация, разный опыт, потому я в прошлом - это не я теперь, а меня в прошлом уже нет, потому и бесполезно себя винить.

Проблему свою я не решил, но вроде бы устал и захотел спать, чем и пора заняться, а завтра можно будет продолжить этот психоанализ по Фрейду, обращая свои эмоции в буквы, слова, тексты...