Глава первая

«НЕ МОЯ КАРУСЕЛЬ, И МЕЧТА НЕ МОЯ»

    Наполовину пустая бутылка с односолодовым, выскользнувшая из неумелых рук Матильды, одной из официанток, смахивающей по просьбе хозяина бара пыль со стеллажа, с невероятно громким хлопком разбилась о кафельный пол (а я ведь советовала мистеру Топпину не рассчитывать на ловкость работников и постелить уберегающий от подобных инцидентов ковер рядом с полками), осколки, смешавшиеся с брызгами резко пахнущей спиртом жидкости разлетелись во все стороны, и я, как и любой беглец, сроднившийся с не поддающимися ликвидации метастазами мании преследования, подчинившими себе step by step все рефлексы, прилипчивыми спорами поразившими контуженную, тотальной регенерации подлежащую вряд ли нервную систему, подчиняясь отвратительной привычке вздрагивать и замирать, заслышав резкие звуки, побледнела, сделав над собой усилие, проглотила стремящееся выскочить наружу через горло сердце, обвела взглядом помещение, убедившись, что никто из сектантов по мою душу в «AlcoMania» не явился и, отложив сухую марлю, которой начищала до блеска бокалы пивные кружки, помогла девушке прибраться, успокоила, что виски был не премиальным, а значит, добродушный Эвдром вычтет из зарплаты максимум пятьдесят таллеров, посоветовала не торопиться, прибавила громкость динамиков, сопряженных с вросшим в потолочную балку металлической лапищей телевизора и, внимая холодному, мерному, ассоциирующемуся с бриллиантовым перезвоном льда в бокале с горьковатым тоником голосу Нелеи Джастис, с индифферентностью андроида знакомящей зрителей с актуальными новостями (любопытно, какая она в обычной жизни, способна ли вообще на проявление эмоций, или же от рождения является психопатичной особой, зацикленной только на себе?) Эвропы, успокоилась окончательно, вернула в заменяющий утилизатор ржавый сундучок исписанные неровным почерком листы (трупики пестрокрылых канареек, усеявших floor of my mind), с беспощадным остервенением выдранные из Libro de la Vida и в который раз задумалась о том, почему в случае компульсивного переедания мы способны вызвать у себя рвоту и очистить переполненный до предела желудок от излишков, а с памятью данного фокуса, увы, не проделать, и - странное, не поддающееся логике свойство психики - чем сильнее мы желаем избавиться от воспоминаний, дрейфующих мусорными островками на обманчиво-безмятежной поверхности Мнемозины, раздираемой изнутри мощными течениями, тем активнее сопротивляется конфликтующий с сознанием мозг, сосредотачивая все свое внимание на сюрикенах, кромсающих желеобразно трепещущую изнанку, и ты чувствуешь себя находящимся под прицелом ничтожеством, интуитивно ощущаешь жжение от полуфантомных лазерных прицелов, красными точками блуждающими по твоему лбу и молишь незадачливых киллеров прекратить бессмысленные пытки, открыть уже проклятый огонь по мишени и позволить финальным титрам величаво плыть по экрану: в главных ролях, como siempre, наивные романтики с тонкой - мыльный пузырь! - душевной организацией, антагонисты - спятившие дегенераты с извращенным вседозволенностью умом, статисты - харизматичные и не очень персонажи, введенные автором для того, чтобы придать изначально плоскому, вращающемуся по двумерной орбите вокруг героев mondo иллюзию выпуклости, ну и напоследок, of course - популярная nowadays шуточка, гуляющая по Интернету - разместить в самый центр черного монитора складывающиеся в «directed by Robert B. Weide» буквы. Мне, безусловно, было известно, that this strange and cruel world - не кущи благословенного Эдема и не манящая поэтов испокон веков легендарная Ultima Thule, сокрытая от глаз простых смертных и населенная неизвестными науке существами, однако, с самонадеянностью, присущей практически каждому представителю рода человеческого, я считала, что все плохое происходит, как правило, либо с бесшабашными героями авантюрных романов, с радостью бросающихся навстречу опасностям, либо с кем-то, максимально удаленным от сферы моего бытия, смехотворные масштабы которого способны защитить крошечную планету от вторжения воинственных инопланетян-колонизаторов, ведь, в конце-концов, я не дочь скандального миллиардера Дисмаса Росселини, обзаведшегося армией врагов, конкурентов и просто желающих урвать кусочек пирога пожирнее дармоедов, - едва мне минуло четыре, родителей не стало (злоупотреблявшего табачными изделиями батюшку свел в могилу инфаркт, maman же скончалась через пару месяцев от сердечного приступа), воспитанием сиротки занялась единственная родственница, бабушка по отцовской линии, and, to say the truth, эту веселую, затейливую женщину, обожавшую заниматься шейпингом, играть в стрелялки на планшете, готовить великолепный каппучино и тающую на языке шарлотку, совершенно не похожую на степенных, облаченных в безразмерные платья-халаты брюзжащих старушек, безостановочно ворчащих о том, как хорошо людям жилось во времена их юности, без «энтих ваших компуктеров» я любила гораздо сильнее отстраненных parents и не сильно расстроилась, узнав, что mommy and dad совершают кругосветный вояж на круизном лайнере (ложь, призванная уберечь хрупкую психику ребенка от потрясения) / решили годика два погостить (крайне веская причина, сообщенная с серьезной миной) в Аодалии, и не заплакала, когда накануне Рождества, предшествующего седьмой годовщине моего пребывания на планете Анастабот, запинаясь, сообщила, что ни мистера Брекенридж, ни его меланхоличную супругу, одаривавших меня скупыми приветственными поцелуями я более не увижу, потому что в крошечной бабушкиной квартире мне дышалось привольнее, нежели в арендуемых предками хоромах на шумной Гринфилд-стрит гудящими в санузлах трубами и задрапированными мрачными обоями стенами. Grandmother никогда не повышала своего тона, уподобляясь вопящим точно уличные торговки взрослым, орущим не столь в профилактически-воспитательных целях, сколь затем, чтобы выплеснуть на захлебывающуюся ревом грушу для морального битья накопленную энергию и получить эмоциональную разрядку вкупе с моральным удовлетворением, хотя, признаться, ругать усидчивую, спокойную, вечно уткнувшуюся в книги Ости, пишущую настолько пронзительные сочинения, что учительница по литературе, ссылаясь на нестабильный гормональный фон, отказывалась их читать, ставила наивысшую оценку автоматом и повторяла, что, вне всяческих сомнений, по окончании двенадцатого класса я обязана поступить в филологический колледж, стать писательницей и доказать Эвропе, Азии и Аодалии, что гомериканская литература не ограничивается снискавшими безграничную славу Фростом, Шейдом, Степсоном, Плат и Пигфорд, причин почти не было, и под покровительством разрешающей мне ложиться в полночь Анастабот я провела счастливые одиннадцать лет своей жизни, и единственная рана, бередившая душу на том, нынче представляющимся беззаботным этапе, заключалась в проигрывании синематика с тускло мреющем in twilight полукругом окна в детской, и раскачивающейся влево-вправо матушки, напевающей пугающую меня сфенцскую колыбельную про колокола, звенящие в крошечном городке по умершей прелестнице, не дождавшейся возвращения суженого, и я, лежащая в тюрьмообразной кроватке, таращилась сквозь прутья на припорошенные складками ворсистого плиса колени певуньи и силилась сомкнуть распахивающиеся от избытка адреналина веки, чтобы миссис Брекенридж оставила меня в одиночестве, и я, уняв сотрясающую пятки дрожь, сумела отбыть в царство Морфеуса, а затем бабушка, ласково называвшая внучку «радуга моя», милая, добрая, самая лучшая на свете бабушка, не подозревавшая о незаметно подтачивавшем ее здоровье коварном недуге, симптомы которого с беспечностью подростка, охваченного костром пубертата, списывала на магнитные бури, скончалась, но вместо государственных органов опеки, определяющих подобным мне в приюты, в апартаменты заявился крупный мужчина (хозяйские повадки, приклеенная улыбка, мясистый нос) в сопровождении, как выяснилось значительно позднее, продажного полицейского, старательно извещавшего Кенея о ситуациях вроде приключившейся со мной, чтобы тот, во-первых, презентовав поддельные документы, представился моим дядей, выгодно продал недвижимость, обогатившись на несколько сотен тысяч таллеров, а ребенка, во-вторых и в-главных, уволок в изолированную от объективной действительности общину, порядки в которой даже с точки зрения средневековых охотников на ведьм выглядели весьма удручающе. Убежденная, что все это досадное недоразумение, что кто-нибудь из соседей непременно обратится в правоохранительные органы, и решением моей проблемы займутся компетентные сотрудники министерства внутренних дел, я, раздавленная до предела смертью близкого человека, не особо сопротивлялась, когда меня, подхватили на руки, усадили на заднее сиденье электрокара, пристегнули ремнем и отвезли на окраину Сан-Фалассара и, взгромоздив на крыльцо (как куклу на постамент) добротно отреставрированного деревянного коттеджа, возведенного, судя по убранству (ставни, украшенные резьбой, петушок-флюгер на остроконечной крыше) двести-триста лет назад тоскующему по родине барону или князю, вынужденному бежать из Элозии или Югославии всвязи с гражданским переворотом, представили кучке разномастных подростков и детей, одетых в одинаковые рясоподобные балахоны, а затем, грубо дернув за предплечье, повели по темному коридору (скрипучие половицы преимущественно из популярных в прошлом веке древесно-стружечных плит, выкрашенные маслянистой краской неровные walls, покрытый паутинами трещин ceiling), отпахнули одну из приотворенных дверей, ведущую в небольшую комнатку (две двухъярусные кровати, жмущиеся по сторонам от узкого, до половины забранного решеткой окна, пожелтевшие от стирок прозрачные кружева занавесок, напоминающий вздыбленный саркофаг лакированный шифоньер) и, указав на левое нижнее место, велели немедленно переодеться в платье из царапающего кожу сатина (поясок прилагается, какая прелесть!), а старую одежду сложить в пакет и отдать заведующей хозяйством Мисселине. Не имея ни сил, ни желания закатывать истерики, требовать вернуть меня обратно, я, апатичная как присосавшаяся к аквариумному стеклу улитка, выполнила требования одного из надзирателей и остаток дня, любезно предоставленный для адаптации, провела на холме в трех метрах от искусственной реки, вглядываясь то в зеленоватую муть, с ворчанием несущуюся на восток, то в полуразвалившиеся хибарки заброшенного поселка, нестройными рядами усеявшими зеленеющие дали - словно исполинские скелеты, вызванные некромагом прямиком из царства Эрешкигаль для защиты «Toro Sagrado» от любопытных Варвар с еще не оторванными пятачками, флегматично размышляла о судьбе недочитанных библиотечных книг, аккуратными башенками украшавшими широкий подоконник, избегая thoughts about grandmother, обнаруженной мною, не сразу понявшей, что стряслось, валяющейся на полу с раскрытым в немом крике ртом и сведенными посмертной судорогой пальцами, но организм, видимо, решил оградить меня от стресса, выделил какой-то анестетик, замораживающий feelings, и месяца полтора я, вялая, заторможенная, не задавая лишних вопросов, много спала, помогала глухонемому повару Теридамаду Геллару на кухне и на все реплики пытавшихся разговорить меня соседей по комнате (двух девочек и одного мальчика) согласно кивала головой, ограничиваясь нечленораздельным «ум-гум». Себастьян Лайвли, every day докучавший нам рассказами о могуществе Молоха, культ поклонения которому зародился, если верить нашему не шибко блестящему оратору, в древнем Гершалаиме задолго до рождения якобы непорочно зачавшей Вероникой патетически излагающего умозаключения Иезусса, смывшего своей смертью на кресте грехи человечества и поспособствовавшего появлению монотеистической религии, отрицающий право язычников продолжать служить своим богам, заметив, что я сжимаю карандаш в не той palm, пришел в неистовство, заявил, тряся вторым подбородком, что всем мы должны действовать слаженно, и моя леворукость нарушает привычный уклад размеренной жизни отрекшихся от бремени суеты братьев и сестер, попросил Мисселину присобачить специальную петельку к спине спортивного костюма, в которых нам дозволялось посещать лекции, фиксировал кисть таким образом, чтобы я не имела возможности ею пользоваться, и через несколько недель я превратилась в амбидекстера, умело пользующегося обеими конечностями и старающейся контролировать порывы хватать письменные принадлежности левой дланью. Удивительно, но говядину есть не возбранялось, и мистер Геллар готовил телячьи отбивные twice a week, вся соль заключалась в прелюбопытнейшем нюансе: дабы владыка наш, являющий из себя существо с человекообразного исполина с бычьей головой, не оскорбился, узрев своих слуг, поедающих его сородичей, все желающие отведать первоклассную стряпню Теридамада должны были пройти в залитый бетоном погреб, накрыть макушку треугольными колпаками, скрывающими верхнюю половину лица и, полагаясь на осязание в кромешной темноте, наслаждаться трапезой, а после в качестве наказания потеть в сауне сорок минут, обливаться ледяной водой и вымаливать прощение танцами на углях, так что многие из нас, посчитавшие, что кусок, пусть и изысканно приготовленного с добавлением различных специй бифштекса не стоит следующих за сытным ужином самоистязаний, сделались полувегетарианцами, довольствующимися куриными грудками или пирожками из рыбьего фарша. Воспринимая поначалу все это как silly game, в которой просто запрещено пользоваться гаджетами, произносить заимствованные из христианских конфессий фразы, дурацкую, лишенную логики и здравого смысла игру, придуманную чокнутыми дядями и тетями разнообразия досуга для, чутка затянувшуюся дебильную шутку, которой рано или поздно придет конец, я не обращала внимания на косвенные признаки, указывающие, что проповедями Себастьяна и поклонами идолу дело не ограничивается и буквально обратилась в соляной столп, повторив судьбу жены Лота, когда в апрельское воскресенье господин Черрил, объявив о начале грандиозного мероприятия, велел нарядиться в позолоченные туники, исправно выданные отвечающим за добычу продовольствия и всякие мелочи, требующие выезда в город Асболом Хэфнером и собраться у огромной бронзовой статуи покровителя, вынесенной силачами в сад. То утро выдалось слегка зябким: только-только расцвели декоративные сливы, абрикосовый снег уже устлал вымощенные брусчаткой тротуары, лепестки недолговечных соцветий, взлетая и кружась, застревали в волосах модниц, цокающих каблучками по асфальту, аллергики запасались антигистаминным и жаловались на побочные эффекты мешающих сосредоточиться препаратов, любители утренних пробежек использовали пляж вместо опостылевших стадионов, я, представляя себя сидящей в даунтаунском кафетерии со сборником рассказов Вадима Бокова, полностью абстрагировалась от странного процесса, частью которого, несомненно, являлась, на автомате притаптывая босыми ногами и хлопая ладонями себя по бедрам, убежденная, что по окончании вакханалии нас отпустят восвояси, и я, вкусно позавтракав (бугор застывшей овсянки, политый медом и украшенный кусочками фруктов), отправлюсь постигать азы кулинарного искусства с Теридамадом, because I was the only one, who managed за рекордно короткий срок выучить язык жестов и, следовательно, имела все основания предполагать, что по достижении определенного возраста я официально стану преемницей шеф-повара, отметила, что Соломон Кабрера, прыщавый юноша, de temps en temps прожигающий меня glances full of hatred, чиркнув толстенной спичкой, швырнул ее на поленья, красиво уложенные в куб из огнеупорного стекла, на котором, собственно, и восседал в позе лотоса Молох, вытянув перед собой жаждущие подаяний arms и повернулась к подруге по несчастью, Ирэн Лемаршаль, потому что вторая моя соседка, Пилар Буэндиа, изъяснялась только на сибанском, которым я на должном уровне не владела и хотела поинтересоваться, зачем Бабетта Кассаветис в шелковой набедренной повязке, родившая Снэру daughter еще до того, как меня похитили и привезли сюда, смущенно улыбаясь, взобралась по наверняка разогретой до восьмидесяти градусов Цельсия из-за раскалившим все в радиусе двух-трех метров огня лестнице, запихнула попискивающего малютку в овальное отверстие, расположенное между сосцами аватара, обрекая несчастного изжариться живьем в совершенно полой скульптуре, предназначенной, очевидно, для мерзопакостного, гнуснейшего из ритуалов, ибо даже индейские племена, населявшие Гомерику до приплытия конкистадоров из Бриттании, прежде чем принести в жертву ненасытным Хабиксагон и Диктотатль детей, предварительно окуривали их специальным дымом, вводящим в экстаз, а после, хохоча, пустилась в пляс под беспорядочное щелканье кастаньетов, издаваемое появившимися на свет вторыми и потому избежавшими жуткой участи дочери Бабетты пятилетками, удерживающими равновесие, стоя на плечах младших жрецов, скрывших свои физиономии за имитирующими cow's faces винипластовыми масками.