Глава третья

«ОБЛАКА ШТУРМУЮТ ВОЗДУШНЫЙ СКЛОН, ДО КРОВИ СДИРАЯ СЕБЕ БОКА»

    Вернуться обратно, в эту оскверненную нежеланными прикосновениями болванку из силикона, пустой, инертно-слаймовый манекен (рост - 162, вес - убрать сотню от предыдущего числа и прибавить четыре, неоспоримая миловидность круглого лица, вдохновленного фарфоровым пупсом, гармонично сочетающимся с чрезвычайно развитым для подростка телом) оказалось не так-то просто: door, через которую я выпорхнула, пропала, и мне пришлось вслепую шариться по стенами, отыскивая щель, через которую сумела бы просочиться обратно, с комфортом усесться у мигающей красным (тревога, обнаружен вирус!) панели управления, перезагрузить систему и затушить самовозгорающиеся очаги панических атак, мешающих расслабиться, вздохнуть поглубже и благословить похотливого мудозвона, воспользовавшегося this body с вероломством бандита, на все четыре стороны. Невозмутимый Мак, обернув вокруг меня большое полотенце, отнес обратно в спальню, передал трясущемуся от негодования Амброзию, пытавшемуся реанимировать меня легкими растираниями, затем в комнату влетела растрепанная Ирэн, принялась обтирать меня губкой, и поскольку я не обладала навыком чтения по губам, понять, что она бормочет, было за гранью моих возможностей, и пускай я не чувствовала той разрывающей надвое боли, пронзившей Лемаршаль, удостоившейся чести дефлорироваться с Черрилом-младшим, этот вакуум, засасывавший в себя абсолютно все звуки, разрастающийся вокруг каучуковым пузырем, отлепившимся от дермы и сделавшим полумертвую Ости Брекенридж центром ужасающей композиции, пугал намного сильнее, чем если бы я, трясясь от озноба, свернулась в позе эмбриона, уповая на жжение в разорванном влагалище, но найти ключ к слившейся с окружающей обстановкой, исчезнувшей из зоны доступа створки огромного труда не составило: я погрузилась в теплые как парное молоко анналы прошлого, вспомнила счастливые денечки of careless childhood, когда бабушка, подрабатывавшая репетиторством, вместо елки, стоившей как пропеллер вертолета, покупала три сосновые ветки за сорок пять таллеров, дожидалась, пока я засну и, вытаскивала из тайника пакет с самыми разными вкусностями (мармелад, воздушный рис, засахаренные орехи, финики в шоколадной глазури, прянички с начинкой из джема), возилась, проделывая специальные петельки и развешивала вместо коллекционных фарфоровых игрушек, продававшихся в супермаркетах поштучно за такие деньги, что невольно хотелось пересчитать количество нулей и убедиться, что зрение тебя не подводит, и просыпаясь на следующее утро, я, прихлебывала какао, с интересом разглядывая рисунки на этикетках и составляла план, какое лакомство попробую первым - вон тот прямоугольничек с краснохвостой белочкой и надписью «грильяж», пастилу в прозрачной оберточке или шарик из оранжевой фольги, плотно облегающий конфету с сердцевиной из крупного лесного ореха; magic key запульсировал в ладони, материализовавшиеся из ниоткуда эльфы с хитрющими рожицами посыпали волшебной пыльцой пространство, прямоугольник двери, проступив сквозь плотную бархатную портьеру, раскачивающуюся на ветру, вспучившись, искривил полотно of fairy space, потянулся, точно влекомый магнитом, затейливой круглой ручкой к бородке ключа, потолок с полом раздвинулись, углы, освещенные стоящими высоко в небе лунами, ведущими хоровод вокруг ослепшего светила, закруглились, и деловито потряхивающая длинным хвостом кукушечка, предварительно собравшая чемоданы, предусмотрительно нанявшая извозчика (на перроне, como siempre, толкались щеглы и вскукарекивали подрастающие цыплята, приставали к дроздам торговцы пирожков), уже протиснулась в купе, села, нахохлившись, и даже принялась гадать, в каком из пакетов лежат cheburecki (зачеркнуто и исправлено на «обвалянные в пшеничной муке гусеницы») в промасленной бумаге, но поезд трогаться погодил, какие-то сволочи елейными голосами объявили по громкоговорителю об аварийном состоянии вагонов (соседка, толстая перепелка, подскочив, запричитала «брелездь моя разбрегразная, узбагойся», укачивая беспокойное яйцо в самодельной люльке), и заподозрив неладное, кукушка, спохватившись, что не выключила утюг, которым гладила сорочку супруга и - вот оказия - забыла разморозить рефрижератор, досадливо ругнувшись, вмяла в карман подробную карту Аодалии, поволокла чемодан к выходу и - слава тебе, птичий бог, отвечающий за здравый рассудок! - никуда в этом сезоне не поехала. Мычащий что-то сочувствующее Теридамад принес в кружке процеженный супчик, который я выпила, поспособствовав вкусовым рецепторам нащупывания старые позиций, Лемм, превозмогая боль, прилег на край моей кровати, намереваясь продежурить так целую ночь, чтобы я, ощутив себя в безопасности, забылась сном, и хотя нам вдвоем было неимоверно тесно на узком матрасе, я, заверив парня, что перенесенная травма не поменяла моего отношения к мужчинам, заклеймив абсолютно всех грубыми животными, потянула на себя, чтобы он расположился поудобнее и перевернулся на живот, накрыла нас одеялом и, прижимая подбородком к себе вихрастый затылок друга, орошающего мои ключицы немыми слезами, гладила Амброзия по бокам, со смесью облегчения осознавая, что сломать меня мерзким сектантам не удалось, и я, в сущности, осталось все той же девушкой, подвергающей сомнению авторитет Кенея и ни в коем случае не сойду с ума, пока не выберусь отсюда вместе с best friends, однако черная полоса, сменившая тускло-бежевую, не ограничилась не стоящей особого внимания потерей девственности, - next morning, слегка покачиваясь из-за слабости, я, с тревогой отметив, что постелька Эли пуста, растормошила прячущую eyes Ирэн, и та, утробно высморкавшись, поведала о драме, произошедшей, пока я приходила в себя после изнасилования (катитесь к собачьим лебедям все, кто настаивает на том, что это - долбанный обряд): застав Тайриза спускающим трусы перед Снэром, Мастер, оскорбленный неверностью своего наложника, выгнал из своего флигеля, и ублажающий как отца так и сына Дермотт, привыкший к роскоши, выместил свою злость на пускавшем по искусственной реке бумажные кораблики Амелле, столкнув не умеющего плавать малыша в канал, and though тела не обнаружили, шанс, что ребенок выжил, крайне невысоки, учитывая, что пираньи, водящиеся в мутной воде, были выведены в специальных лабораториях и способны растерзать добычу, превосходящую их по размерам не хуже крокодилов. Я не помню точно, как провела последующие несколько дней: выплеснуть накопившуюся агрессию не удавалось: вместо того, чтобы собраться в гудящий файербол, катающийся по лабиринтам мозга и заставляющий нейронные связи вспыхивать как спичечные головешки, она рассредоточившись, тромбовыми сгустками дрейфовала по сосудам, мешая сосредоточиться, превратила кости в полые стеклышки, тоненько звенящие при ходьбе, таранило грудную клетку и опускала, чтобы всплыть тушей вспухшего кита под ребрами, толкнуться в слабо сокращающуюся сердечную мышцу, но так и не взорваться, выпуская наружу накопившиеся газы. Tears, неизменно облегчающих душу, не выдавливались, и в полуапатичном состоянии я просуществовала дней двенадцать, пока Лемаршаль, заколебавшаяся следить за тем, чтобы впавшая в меланхолию подруженька исправно выполняла свои обязанности, не наградила меня пощечинами, заявив, что если я продолжу вести себя как зацикленная только на своих страданиях идиотка, она утопит меня in the river, потому что Черрилы стали коситься на меня, и если Кеней захочет приставить к нам одного из надзирателей, ночные занятия придется прервать, к тому же все еще скорбящий по Пилар мистер Лайвли неоднократно намекал на полезность шмонов раз в месяц, и если надзиратели наткнутся на тайник с айфоном за разболтанным плинтусом под батареей, то нас троих порубят на котлеты, запихают в раскаленное чрево бронзового аватара и скормят новому любовнику босса, лопоухому мулату с собранными в пучок дредами и татуировкой (букет полевых цветов) на внешней стороне жилистой голени.
    Четыре года, на протяжении которых я со всех ног убегала от преследующей меня тоски и разрушительного чувства вины за то, что не уследила за Эли, тянулись клейкой древесной смолой, болтающуюся, постепенно удлинняющуюся и сползающую все ниже под воздействием гравитации, утончаясь посередине, обманчивой хрупкостью грозя порваться в любую секунду, но продолжая неторопливое растяжение, изумляя наблюдателя неиссякаемой прочностью своих лимитов. Хрисеида Тафт, переизбравшаяся на второй строк, обойдя, своего оппонента на целых двадцать процентов, занялась реформами в образовательной и медицинской сферах, запущенных президентом Гриндоном, занимавшимся в рабочее время оральным сексом с молоденькими практикантками и вравшим на всю страну, что является образцовым семьянином, знаменитый скульптор (подставьте любую фамилию на ваше усмотрение, ибо это не столь  важно) сотворил достойный восхищения шедевр в Ранзбурге - скульптуру эксцентричного прозаика с элозийскими корнями Вадима Бокова, до начала второй мировой войны преподававшего гомериканский, которым владел превосходно, в одном из французских университетов, перебравшегося с женой и маленьким сыном в Нью-Моргкс после того, как проклятые нацисты двинулись захватывать на Югославию, прославился благодаря своим провокационным романам, изобличающим людские пороки и на склоне лет вернувшимся в Эвропу, чтобы до самой смерти заниматься энтомологией, переводами, снимать номер в непритязательном четырехзвездочном отеле и умереть в неполные шестьдесят четыре года от инфекции, так и не завершив последнюю новеллу, опубликованную жадными родственниками вопреки завещанию писателя сжечь черновики, журналистка Глория Торрадо написала великолепную статью, посвященную Марни Морион, Виттория Кляйнедди завершила карьеру танцовщицы и перебралась обратно в Гомерику, наследница огромного состояния Рейна Винтер, слетев с катушек, кокнула опекавшего ее (психотерапевта? психоаналитика?) Рудольфа Торреса и скончалась от передозировки «Грисселином», Клара Веллединь загремела в реабилитационный центр из-за того, что папарацци опубликовали серию снимков модели, шествующей по велосипедной дорожке вдоль шоссе в тоненьких носках, Гвиневра Ланкастер, переставшая сниматься, равно как и пропавший с радаров Джонатан Драйден, Айрин Мориарти прилетела в Иудалию на частном авиалайнере, пробыла там меньше суток и вернулась в Тандерру, Тайриз, окончательно навлекший на себя гнев тем, что устраивал оргии, не имевшие никакого отношения к сакральным мистериям, прославляющим Молоха, был казнен посредством четвертования Соломоном, Ирэн, забеременев от Хэфнера, напрасно пыталась прервать беременность, принимая горячие ванны и запихивая в себя острые предметы, - плод оказался живучим, и теперь она почти не выходила из дома, жалуясь на отечность, несварение, резь в желудке и непрекращающиеся позывы к мочеиспусканию, а Лемм, державшийся молодцом и подбадривающий нас прибаутками, Лемм, которому я подарила свой первый поцелуй, заявив, что никто, кроме него не посягнет на эту часть моего лица, Лемм, никогда не рассказывавший, что с ним творит подонок Ортега, умер на моих руках от внутренней кровопотери, взяв с меня обещание, что я непременно выберусь отсюда и проживу долгую и счастливую жизнь и за него, и за Амелла. Отказываясь верить, что глаза Амброзия закрылись навсегда, я попыталась сделать искусственное дыхание, несколько раз ударила кулаком по груди в надежде завести corazon, расстегнув рубашку, ужаснулась тому, что на туловище молодого человека не осталось живого места, прикладывала его кисть к своей щеке, умоляя не бросать нас, и когда вызванный заслышавшей мои крики Мисселиной Соломон, грубо отпихнув меня, схватил юношу за ногу и поволок прочь так, будто тот был мешком с картошкой, я, взвизгнув «будьте вы прокляты», закрылась в туалете, кусая пальцы, лупила себя костяшками по голове и успокоилась только когда Лемаршаль, выбив хлипкую дверь несколькими ударами, окатила меня ледяной водой из ведра и прошипела, что если не захлопну варежку, она позовет Кабреру, и я, изумленная внезапной жестокостью подруги, безучастно наблюдавшей за творящимся в «Toro Sagrado» беспределе, совершенно спокойно восприняла новость о том, что Снэр, выбравший меня в качестве очередной подстилки, желает, чтобы я навестила его в спальне немедленно, вновь бесплотной пичужкой выпорхнула из cage of body, позаботившись, правда, о том, чтобы Черрил-младший не позволял себе лишнего и снабдив автопилот надлежащими инструкциями, поэтому когда в страстном порыве мужчина, приоткрыв рот, наклонился, дабы скормить мне слюну, rubber doll, своевременно отвернувшись, подставила ключицу, и прежде чем забраться под одеяло, проронив «все в норме» щурящимся из-за резко включенной лампочки соседям, я, стоя в душевой кабинке, открутив распыляющую water брызгалку, направила тугую струю, хлещущую из шланга на клитор, смывая остатки спермы, продолжающие стекать по бедрам и решила, что утоплюсь сразу же, как только выясню, что залетела. Лемм и Эли являлись ко мне every night дивными сновидениями: я имела удовольствие наблюдать их на чудном тропическом острове в пестрых купальных халатах, валяющихся на шезлонгах под неагрессивными лучами мертвого солнца, строящих из белого как первый снег песка башенки, потягивая кокосовую воду из трубочки, вставленной в покрытое коричневыми ворсинками яйцо птеродактиля, фотографируя на гигантские по сравнению с нашим афйончиком смартфоны линию горизонта, разделяющую небесную лазурь от прозрачного аквамарина, вздымающегося бурунчиками, мерно выдыхающим waves на берег, распугивающих юркую стаю бурых рыбех, снующих на мелководье с целью цапнуть зазевавшегося ныряльщика за размякшую пятку, почти неотличимую по цвету и консистенции от хлебного мякиша. Я не особо задумывалась о том, что ожидает нас post mortem, не отрицая, впрочем, наличия прерывающей fil de la vie, как некоторые религиозные фанатики с желейной массой вместо brain, заменяющие «dead» нейтрально-синонимичным «left us», умозаключив, что раз когда-то Ости Брекенридж не существовало, и, следовательно, я уже, в общем-то, познала сию бездну, из которой вынырнула after birth, то бояться следующего погружения в эту субстанцию глупо, because, как любил повторять в своих произведениях мистер Боков, vida - всего лишь затяжной кувырок из «ничто» в «nothingness», that’s why моя скорбь по близким, при всей ее глубине, не поддающейся измерению эхолотами, тем не менее ограничивалась одной-единственной брешью, пронзающей насквозь и потому не имеющей дна: с точки зрения любого из выходов противоположное отверстие являлось входом, и все, что сгинуло безвозвратно в Черной дыре, чисто гипотетически (реверанс в адрес Наоми Харрис, учебник авторства которой, залитый в электронную библиотеку, я изучила вдоль и поперек) может выскользнуть наружу через дыру Белую, в отличие от своего близнеца, поглощающего свет, ведущую себя прямо противоположным образом, а значит, бабулечка Анастабот, Амброзий и малыш Амелл останутся в этом мире, пока есть я, и когда маятник перестанет качаться, когда ходики окончательно заледенеют, хвосты странствующих метеоров отмерзнут, хаотичные нейтрино прекратят прошивать space, они уйдут, подвластные закону необратимого рассеивания энергии вместе со мной, поелику даже там, в беспощадном вихре энтропии я не буду одинока, и значит, благодарить судьбу злодейку стоит хотя бы за то, что я встретила замечательных людей, не утративших человечности в месте, считающимся филиалом Ада на бедной, населенной гнусными в большинстве своем паразитами планете. Дождливой апрельской ночью я, разбуженная скрипом пружин, вскочила, намереваясь помочь схватившейся за живот Ирэн, но та, не включая ночника, схватив меня за предплечье, довольно резво для находящейся на последнем триместре особы потащила в кладовку, швырнула футболку детского размера (сгодится в качестве топа) и шорты, когда-то бывшие джинсами, и пока я, не рискуя задавать вопросов, безропотно переоделась, прошептала, что Лемму с Теридамадом удалось построить мостик, пригодный лишь для одноразового использования ввиду тотальной ненадежности креплений, приказала сунуть ноги в галоши, украденные у Себастьяна, безапелляционном тоном потребовала ни в коем случае не ломиться в полицейские участки, так как завербованные Маурисио крысы снуют по всему Сан-Фалассару и, шикнув «совсем дура, я почти девяносто килограмм вешу» на предложение составить мне компанию, сунула в карман смятую купюру, переданную Гелларом, иногда выбирающимся в город и доставшим для меня нормальную одежду, выпнула на скрипнувшее крыльцо, объяснив, как добраться до места, на котором меня ждет путь к freedom, и я, шлепая по лужам и закрываясь от атакующих ресницы тяжелых капель, летящих наискосок, оскальзываясь на мокрой траве, добежала до березы с раздвоенным стволом, размахнувшись, перебросила на другой берег сначала одну, затем другую галошину и, скомкав роящиеся в черепной коробке думы, осторожно, балансируя вытянутыми в стороны руками, перебежала по двум узким поленьям, связанных чем-то светлеющим в темноте, и как только одна моя нога ступила на влажную землю, bridge с громким «хрясь» проломился; обломки, кружась и виляя, унесло течением, а я, выдернув почти коснувшуюся воды вторую стопу прижала к груди обувь и кинулась наутек, спеша оказаться как можно дальше от поклоняющихся быку сектантов, миновала заброшенный поселок с коттеджами, вытаращившимися мне вслед ослепленными окнами, выскочила на оживленный проспект и, сотрясаемая истерическим хохотом, выронила галоши, обняла неисправный, подмигивающий каждые три секунды фонарь так, точно косплеила героиню убогой мелодрамочки, наконец-то воссоединившуюся с bel ami, ушедшим на фронт добровольцем из-за того, что строгие родители невестушки не одобрили его кандидатуру сразу.