Глава пятая

«СКВОЗЬ ВСЕ ГРАНИЦЫ И ЗАПРЕТЫ В МОЕЙ СУДЬБЕ, С ОТЧАЯНЬЕМ ЗАМЕРЗШЕЙ ПТИЦЫ ЛЕЧУ К ТЕБЕ»

    Острой нужды договариваться с руководством одной из школ и посещать занятия, дабы нагнать сверстников, не было ввиду того, что, во-первых, я, попавшая в логово сектантов уже сформировавшейся личностью, не подверглась давлению со стороны язычников, помешанных на возведении в абсолют давно канувшей в Лету религии, а во-вторых, архивы видеохостингов регулярно пополнялись подкастами намного более подробными и интересными, нежели лекции замученных бесконечным составлением учебных планов педагогами, that’s why мне удалось ассимилироваться с лос-демоньосцами, и только излишняя нервозность и нулевая терпимость к резким звукам могла выдать в Ости Брекенридж девчонку, неоднократно подвергавшуюся физическому, моральному и сексуальному насилиям. Освоив в совершенстве искусство нанесения макияжа, я, умело пользуясь хайлайтером и тенями, изменила, насколько это возможно с помощью косметических средств черты лица, придав ему недостававшей строгости (акцент на скулы, иллюзорная трансформация круга в ромб), а вьющуюся мелким бесом желтовато-рыжую от природы шевелюру выпрямляла воняющей скисшим пивом сывороткой, тонировала в ярко-гранатовый оттенок и, смотрясь в зеркало, созерцая в отражении холеную молодую особу с непроницаемым взглядом, умозаключила, что прихвостни Черрила-старшего и Ортеги, пущенные по моему следу, едва ли признают в экстравагантно одевающейся стервочке затюканную беглянку, страшившуюся лишний раз поднять голову и немилосердно заикавшуюся во время публичных выступлений, организуемых для услаждения взора Мастера затейником Себастьяном (будь он проклят, как, впрочем, и все остальные) every fucking month. Устроившись компаньонкой к Роксане Пэмбертон, старой деве, разъезжающей на инвалидной коляске (перелом шейки бедра, отказывающийся срастаться), раздраженно клацающей зубами даже когда я с тихим стуком ставила серебряный поднос со стаканом лимонного чая на прикроватную тумбочку и неимоверно гордящейся тем, что была крайне разборчивой невестой и, в отличие от распутной сестрицы (вышла замуж, перебралась в Рио-де-Феврейро, скончалась во время пандемии), отказывала мужчинам в свиданиях, ждала сказочного принца на белом коне и в конечном счете состарилась в одиночестве, следуя заветом восточного мудреца, завещавшего не совать в рот что попало даже при наличии сильного голода, я искренне наслаждалась обществом эрудированной дамы, великодушно, несмотря на мелочность к бытовым деталям, позволявшей заимствовать книги из огромной библиотеки, наполненной талмудами в роскошных коленкоровых переплетах, с непритворным интересом выслушивала истории из ее молодости, не обижалась на то, что она в сердцах обзывала меня «дурехой», осознавая, что климакс вкупе с подкрадывающейся деменцией обезображивают даже самых интеллигентных господ, заставших аграрную революцию, приученных вскакивать со стола при появлении женщин и с благоговением прикладываться к тыльной стороне надушенной ладони (ах, как же иногда хотелось хотя бы на секундочку очутиться в эпохе, когда filles носили высоко подпоясанные платья до пола с квадратным декольте, сияли не бездарно подражающим бриллиантам фианитами, а самыми настоящими рубинами, жемчугами и сапфирами, а джентельмены не имели права оставаться с избранницами наедине до свадебной церемонии), и пока моя подопечная, приняв лошадиную дозу снотворного after dinner, набиралась сил перед вечерней истерикой («я знаю, это ты стащила латунные кубки моего зятька, мерзавочка! дождалась, пока я сделаю вид, что уснула, засунула их себе в подол и, переваливаясь на своих коротких лапах как пингвин, поковыляла прочь!»), я забиралась на софу в самом дальнем углу и, частично скрытая тяжелой портьерой, погружалась в придуманные умершими за несколько веков до моего появления на свет миры, ускользая от суровой, мало вдохновляющей действительности в иные измерения, где на первый план выходит любовь, требующая огромных жертв, но и щедро одаривающая взамен феноменальным pleasure, изучала биографии Лигора Соччини и Шэрон Бовэ-Кляйнедди, написанную помешанными на конспирологии публицистами, на разные лады утверждавшими, что Марни Морион, дескать, не покончила с собой, - гениальная актриса работала со спецслужбами и была устранена по приказу правительства, но самое сильное впечатление оставил после себя сборник повестей неизвестного автора (немая обложка светло-коричневого колера со слепком отворачивающихся друг от друга полумесяцев по центру, совершенно пустой титульный лист, как будто у матрицы случился сбой, and this book попала сюда по воле рока или недоразумения) о мальчике из Глиттершира, тронувшимся рассудком из-за того, что подруга детства, долго болевшая, скоропостижно скончалась, и о двух враждующих сестрах, одна из которых после смерти сделалась вулкодлаком и отомстила причинившей ей немало горя злодейке. Постепенно путавшаяся реальность с одолевающими мозг наваждениями Роксана, вскрикивающая, что никогда не спит, а затем и вовсе запретившая употреблять при ней этот глагол, словно на подсознательном уровне понимая, что сон - репетиция приближающейся смерти, стала вспыльчивей, капризничала как младенец, по утрам выпивала запрещенную кружку кофе с десятью ложками сахара, делала пи-пи на подстеленную клеенку и хихикая, наблюдала за тем, как я, отдуваясь, меняю простыни, спрашивая, какой сегодня день, спорила, что нет, не четверг, потому что она хочет вторник, требовала немедленно пригласить свору юристов, чтобы переписать завещание и не оставить ни сентаво ни разу не навестившей ее племяннице, категорически не желала подписывать счета, объясняя отказ тем, что не помнит покупок, а следовательно, мы все хотим одурачить ее, однако когда пригожим сентябрьским утром (духота постепенно спадала, но деревья еще не сменили наряд) она умерла, мне стало так грустно, что я, давясь рыданиями, сочла необходимым пожать холодную, покрытую складчато-пятнистым пергаментом лапку с болтающимся на мизинце кольцом, вернуть на полки books и, сложив в несессер мелочи вроде зубной щетки, тюбика тонального крема и пудреницы, покинула гигантский особняк на Холланд Драйв и, приведя в порядок скромную могилу мистера Шеппарда (строгая гранитная плита с каллиграфически выведенными инициалами и датами), отправившегося, как выразилась пасторша «на аудиенцию к Самому Главному», в прошлом году, едва мне исполнилось восемнадцать, перебралась обратно в крошечный домик дядюшки Юргена, продавать который его отпрыск не спешил, милостиво разрешив оставаться here, пока they не выкроят time для созвона с риэлторами. Теряя дорогих сердцу people, я напрасно пыталась уберечь от боли poor heart, - нисколько не привыкнув к потрясениям, оно вновь и вновь привязывалось к замечательным людям, не пугаясь перспективы обзавестись еще одним шрамом, и я, твердя себе, что такова цена за положительные эмоции, согревающие нутро, с самозабвением камикадзе, совершающего последний вираж, воскрешала мертвецов и транспортировала их на прелестный островок к Амброзию и Эли, куда когтистая длань всесильной госпожи La Mort (миль пардон, Камилла!), ленивым полукивком повелевающей затухнуть фонтанирующим на пределе спектрограммам бурных мгновений, предшествующих total silence, протиснуться не способна, ибо законы придуманного мной monde ее наличия не предусматривают, так что за роскошной барной стойкой располагалась галдящая четверка: разливающий шипучее золото по перевернутым конусам Лемм - загорелый, с ожерельем из цветов, обучающий ехидно щелкающую клювом розовую попугессу фразе «кто цяй не пьот, тот цьмо» Амелл, дядюшка Шеппард, помолодевший, полный сил, в соломенном сомбреро и, разумеется, обмахивающаяся веером мадемуазель Пэмбертон, также подвергнувшаяся глянцующей любую материю ретроспекции и похожая на выпускницу балетного училища - с горделивой осанкой, чопорную, неулыбчивую, но чрезвычайно харизматичную, и где-то в отдалении, не оформившаяся окончательно, маячила шумной галлюцинацией Ирэн Лемаршаль, покачивающая ноющего младенца, готовая в любую секунду воплотиться полностью, увековечиться в глубинах моего сознания вне зависимости от своего статуса кошки Шредингера, находящейся в суперпозиции, однако пока я еще не заглянула в страшную коробку, пока неясно, пришел ли в действие молоточек, разбивший колбочку с синильной кислотой, смею, с нахальством муравья, бросающего вызов диплодоку, смею надеяться на то, что она в относительном порядке и не нуждается в оцифровке на персональный, не подвластный никаким хакерам компьютер.
    Эвдром, владелец фешенебельного бара недалеко от пятизвездочного отеля «Гэлдон», принадлежавшего отцу светской львицы, прославившейся страстью к джинсам с низкой посадкой и дредам из канекалона, приятельствовавший с Аннелиз и частенько забегавший проведать страдающего гипертонией Юргена (состояние здоровья ухудшалось молниеносно, скорую приходилось вызывать дважды в неделю), узнав о том, что Роксаны больше нет, настоял на том, чтобы я поработала в его заведении кем-то вроде менеджера, поскольку новые сотрудники доверия не вызывали и требовали постоянного надзора, посему, активировав свое резюме на сайте, я драила посуду в «AlcoMania», прикидываясь начинающей официанткой, поскольку у хозяина возникли не лишенные оснований подозрения, что кто-то из барменов (Вальтер или Ноэ) опустошает запасы коньяка, а ценящий приватность своих клиентов, Топпин не мог установить камеры, помогала освоиться неуклюжей Матильде, которую, подозреваю, поколачивал убогий папаша, и показывала Дагу, куда сгружать контейнеры с замороженными закусками, и поскольку собеседование на должность горничной у четы Риббентроп я провалила («вы владеете только гомериканским? как же так, у нас принято изъясняться по-хелльмански, вы нам не походите, ко-ко-ко»), Эвдром, полистав свою записную книжку, предложил замолвить за меня словечко своему бывшему сослуживцу (некоторые граждане соединенных штатов любого пола добровольно уходили на службу в армии в основном для получения стартового капитала, ибо платили военным очень хорошо), который, по слухам, нуждается в экономке, ладящей с детьми, and though я заготовила вполне правдоподобный миф, опирающийся на истину в некоторых местах как квадрат, помещенный чертежником в чрево занимающего значительно большую площадь треугольника, соврать Диоскурию я не сумела и, стараясь не выдать замешательства, выложила как на духу все не только потому, что считала важным известить о возможном риске слежки за мной молодчиков из общины, поклоняющейся Молоху. Высокий, широкоплечий, с очень темными волосами, двумя поперечными черточками, перерезающими лоб, необыкновенными бирюзовыми глазами, шрамом на верхней губе, мистер Клейвелл вызвал в моей душе целое торнадо доселе неизведанных feelings; получивший в наследство от матери бессонницу, он имел вид замотанный, в свои тридцать выглядел лет на шесть старше: чтобы мужчина не умер из-за постепенного снижения иммунитета, каждые сорок восемь часов приходящий на дом врач вводил его в кому, и так как mother недавно скончалась, недуг, увы, не поборов, отец после смерти жены из-за редкого заболевания детей бросил, а его сестра, восьмилетняя Эсмеральда, страдала аутизмом и требовала к себе особого подхода, особенно в часы, когда her brother лежал в своей спальне под капельницей, насильно ввергнутый искусственно в анабиоз, он безуспешно пытался отыскать чуткую и терпеливую девушку, спокойно реагирующую на общающуюся посредством записок девочку, и мне казалось важным открыться ему полностью. Презирая себя за измену Амброзию, чувства к которому на фоне охватившего soul пожара при каждом взгляде на Диоскурия скукожились, откатились в сторону тлеющим угольком, я, стараясь лишний раз не таращится на экзаменующего меня визави, испытывая раскинувшееся брюхоногой запятой, вынуждающей раширять предложения до бесконечности, нагружая его деепричастными оборотами с целью увиливания от постановки бесповоротной точки томление, я, стыдливо стиснув кулаки коленями, упомянула и о спровоцированном препаратами выкидыше, поделилась мыслями касаемо того, что попросту не смогла бы ничего дать ребенку, зачатому подобным образом и, готовая услышать «спасибо, я вам позвоню», обозначающее непреклонное «прощай», встала, уставившись на невидимую точку на дальней стене и, не скрывая сомнения, сцепившегося в узел с громогласным ликованием, объятым огнем коловратом пронесшимся по внутренностям на его сочувственно-заискивающее «когда можете приступать?» ляпнула «да хоть сегодня», вложила в широкую мозолистую ладонь свою липкую от пота лапку и, приободренная мягкой улыбкой и проникновенным «здесь вы будете в полной безопасности, Ости», отправилась знакомиться с подопечной, со скоростью четыре слова в минуту выводящую что-то в большом ежедневнике, написала печатными буквами  на чистом листе бумаги свое имя, презентовала заранее заготовленный леденец на палочке, примостилась на маленьком табурете с намерением почитать в молчании, пока девочка не привыкнет к моему присутствию, и когда малышка, бочком подойдя, показала мне записку «aloud, please», исполнила просьбу, не повышая голоса, и спустя четыре дня Эсми позволяла заплетать себе косички, показала любимых кукол с оторванными головами («мне не нравятся их пустые глаза» - «а кому такое нравится, крошка?») и присобаченными на их место с помощью скотча кусочков ваты. Каждый день, с одиннадцати утра и до трех с девочкой занимался гувернер Гарпал Финниган, приводивший с собой единственного друга малышки, девятилетнего мальчика из малоимущей семьи, чьи родители были не в состоянии оплатить его обучение в школе, и пока шли занятия, я, постигая азы кулинарного ремесла, колдовала над яйцами «Бенедикт», подаваемыми на завтрак королевским особам в позапрошлом столетии, прогоняя silly thoughts about his hair, eyebrows, бледно-розовых из-за анемии губ и все равно ловила себя на том, что предаюсь идиотским мечтам как текущая по ниппонским и корейским айдолам фанатка, строчащая слащаво-пубертатные фанфики о том, как объект вожделения затащил мэрисьюшечку в свой лимузин на первом же свидании, трам-пам-пам, - дальнейшее, полагаю, очевидно, в более подробном освещении порнографии графического толка, изобилующий клишированным «рычал», «изгибалась как анаконда» и прочей хренотенью смысла ноль. Благодаря собирающими все сплетни в городе Топпину я, не ставя перед собой подобной цели (гнусный самообман), выяснила, что девушка Клейвелла, некая Цецилия, променяла доброго, мягкого, заботливого Дио на альфонса, промышляющего воровством ювелирных украшений у содержащих его старух, заявив, что не нанималась нянькой для недоразвитой имбецилки, и я, с энтузиазмом вникающая в сюжетные перипетии недетских рассказов, выдуманных Эсмеральдой, с перманентным негодованием думала о том, что если у кого-то и есть проблемы с башкой, то явно не у this clever girl, способной в витиеватости изложения своих мыслей переплюнуть Вадима Бокова и Джона Шейда вместе взятых, а тот факт, что ей нравится тишина, она ненавидит разговаривать и тяжело сходится с незнакомцами, не должен ставить клейма на выделяющейся из интеллектуально ограниченного стада баранов персоне. Пятнадцатого октября, закрыв дверь за Хобелло, задержавшимся в детской, чтобы полистать энциклопедию про динозавров, я, с тревогой проследила, как скрывается за поворотом заверивший, что доберется домой засветло малыш, накрыла на стол и, покормив девочку, спела сочиненную самой Эсми колыбельную про маньяка-лунатика, выходящего на промысел только когда на небе светила full moon, слишком поспешно для приличной девушки согласилась составить компанию смотрящему какой-то спектакль в записи мужчине, недавно пробудившемуся, в черных брюках и черной же рубашке, подчеркивающий выпуклость каждой мышцы усевшийся на диване с ведерком мороженного. Играющий роль принца Аэлл Стернхаген, неубедительный, погрязший в нарциссизме, шастал по сцене, патетически бормотал невнятные реплики, и кажется, я самую малость задремала, а когда Морфеус, пощекотав мои веки, отступил, обнаружила, что my legs покоятся на коленях Диоскурия, и он, не то на автомате, не то действительно не придавая этому особого значения, легонько массирует мои стопы, а большой палец интимно касается выпирающей косточки. Отлично соображая, что происходит, я, убежденная, что отвратительный опыт в «Toro Sagrado» cо Снэром и Соломоном не помешает созданию новых, более драгоценных воспоминаний, тем более что тогда хозяйка тела попросту отсутствовала, и, следовательно, имела полное право не причислять данные инциденты к сакральному, воспеваемому помешанными на романтике поэтами и, главное, взаимному притяжению, придвинувшись ближе, несмело провела подушечками пальцев по длинной спинке прямого носа, прошептала «да» на восхищенное «are you sure?» и, сбросив к собачьим лебедям осточертевшие маски, телепатически послала ему мысли о том, как сильно хочу близости именно с ним, и Клейвелл, приняв передачу, развернувшись всем корпусом, медленно моргнул, на долю секунд пряча отвоевывающий у радужки больше пространства зрачок, затем неуловимым движением разложил диван (возмущенно скрипнув, спинка неуклюже дернулась и приняла горизонтальное положение), удержал меня, завалившуюся вбок и, обхватив обеими руками my head, держа ее с умиляющей лилейностью, мало вяжущейся с маскулинным обликом; я почувствовала себя хрустальной чашей и, расслабившись, утонула в ocean of his eyes, в этих прозрачно-бирюзовых, но бесконечно теплых как термальные источники Посейдонах, симметрично удвоенной планеты номер восемь, настолько прекрасной, что все остальные меркли на ее фоне, тускнели, расплывались туманными кляксами и растворялись, растворялись без остатка, врастая в исполинские и четкие, как под окулярами микроскопа, молекулы монооксида водорода, водооксида модорода, оксидовода родомода.