Глава шестая

«И В ЦЕЛОМ МИРЕ, ТЫ ПОЙМИ, ВСЕГО ДОРОЖЕ МНЕ ТО ОБЕЩАНИЕ ЛЮБВИ НЕОСТОРОЖНОЕ»

    Из-за нависшей над Лос-Демоньосом пелены туч, отражающих огни ночного города и рассеивающих темноту, я, зараженная бессонницей, заставляющей мое сердце даже сейчас накручивать фуэте, стараясь дышать мерно, различала даже самую крошечную деталь убранства его комнаты; прикидываясь спящей затем, чтобы продлить эту ночь на случай, коль утром он, как герои просмотренных мной мелодрам (надрачивание одних и тех же тропов бездарными сценаристками ведь небезосновательны, - данные клише базируются на опыте), охладеет и начнет вести себя так, будто произошедшее недавно - ошибка, единоразовая акция, помешательство, пагубное влияние тестостерона на pure crystal of mind, эскапизм от одиночества, не стоящие пристального внимания и детального обсуждения, хотя Диоскурий, вместо того, чтобы подчеркнуто вежливо оставить меня на диване или благородно довести до my room, закутав в свою рубашку и приобняв за талию, повел к себе и, согревая в своих объятиях, прошептал, что будет охранять мой сон и, смежив веки, погрузился в медитацию, помогающую набраться хоть немного сил за двое суток между рутинными погружениями в кому, а я, все не до конца осознавшая своего счастья, переполненная зародышами ликования, не решающимися разрастись в нечто грандиозное и раздербанить this world на атомы, прижимаясь щекой к мягкой, чуть влажной груди возлюбленного, с обсессией окрщика скрупулезно переносила в тома долгосрочной памяти все мелочи, не упуская ни одной детали, чтобы затем, вне зависимости от future, даже если оно готовит миллион неприятных сюрпризов и разочарований, в особенно ненастные дни бродить по персональной галерее и заново переживать все то, ради чего появилась на этот свет, как бы пафосно это ни звучало. В отличие от насильников, объективизировавших Ости Брекенридж и получавшим противозаконный доступ к телу юной девушки, толком не постигшей науку коитуса даже теоретически и довольствовавшихся синтетически податливой, но пустой оболочкой, Клейвелл, контролируя процесс, спрашивая, все ли в порядке каждые пять минут, заглядывающий в глаза, чтобы убедиться в правдивости фраз, произнесенных с хриплым надрывом, практически не нарушающим странного умиротворения под запекшейся корочкой of passion (друг другу они, как ни странно, не противоречили), целовал меня медленно и тягуче, невесомо лаская my shoulders, и я, обхватив его шею, привстала, чтобы оказаться на одном с ним уровне, повинуясь инстинктам задействовала язык, заставив его судорожно выдохнув, отстраниться, набрать в легкие побольше воздуха и продолжить углубление, с ненасытностью и застенчивостью, напором и податливостью, давая мне возможность вести и в нужных моментах ненавязчиво направлять, нисколько не упиваясь наличием опыта; его бедные, мягкие, блестящие от меда губы, смыкающиеся с моими, ощупывающие с аккуратностью пчелки, усевшийся на лепесток цветущей сакуры, лишали воли и вместе с тем - противоречие на противоречии - наполняли кипучей энергией, щекотными пузырьками толкающимися в гортань; за короткий промежуток времени, что Дио, опутывал меня web of kisses, я успела расстегнуть его ремень, избавить нас обоих от половины одежды и, вернув his lips на законное место, на созданные special for him уста, я не разрешала ему отстраниться так долго, что почти задохнулась, мечтая отныне и навеки заменить кислород более необходимым right now углекислым газом, попадающим в мой рот и будоражащий вкусовые рецепторы сладостью, вызываемой тесным контактом с прекраснейшим из мужчин, существовавших когда-либо на Эмбле. Поначалу Клейвелл нависал надо мной, опираясь на расставленные по обе стороны от моих плеч руки, но я, хотевшая ощутить тяжесть его тела, притянула, почувствовала неуверенный трепет его лопаток под моими ладонями, точно из них готовились прорваться невидимые крылья и унести нас to the heaven, не удержавшись, слизнула капельку, балансирующую на виске, уткнулась носом в складку на шее: он пах черносливом и цветами распускающихся груш, - пыльноватый, терпко-ненавязчивый аромат, которым невозможно насытиться вдосталь, нюхая который жалеешь, что у тебя всего лишь две ноздри, - примечательно, что Диоскурий не пользовался ни парфюмом, ни дезодорантами, а умывался в основном бруском хозяйственного мыла, так как Эсмеральда спадала в ступор, если трогали ее «клубничку», покоящуюся в сетчатой колыбельке сбоку от рукомойника в общей ванной на первом этаже. Мне нравилась его мимика: как подрагивали брови, пуще заглушаемых поцелуями стонов сообщая о том, что он получает удовольствие, как рвано, неравномерно двигается массивная челюсть (колкость свежесбритых «пенечков», отрастающих со стремительной скоростью - бонус, провоцирующий такой взрыв экстаза, что всех никакие слова не способны передать его графически в полной мере), нравилось то, как обходителен он в любых, даже кажущихся стороннему наблюдателю необузданными прикосновениях, нравилась та церемонность, с которой он поцеловал кисть моей руки, непроизвольно прикрывшей оголенную грудь и, терпеливо дождавшись, пока раковина отъедет в сторону, продолжил лобызать покрывающуюся мурашками кожу, не акцентируя свой интерес только на сосках, исследуя my body целиком, не разграничивая его на более или менее привлекательные зоны. Забываясь, я впивалась пальцами в затылок партнера, не прося, требуя большей отдачи, большего пыла, чтобы мы, как два легких ядра, объединившиеся в одно тяжелое, поспособствовали высвобождению колоссального количества энергии, превосходящие даже термоядерный синтез, сравниться с которым способна разве что исполинская Бетельгейзе, дремлющая в тумане собственных испражнений в шестистах / семистах / восьмистах световых лет от нас, и Клейвелл внял моим просьбам, одним широким мазком кисточка его tongue прорисовав несколько незамысловатых узоров на моем животе, ринулась вверх, протиснулась between my lips, возобновляя прерванное занятие, импонирующее мне пуще остальных и, пробормотав «let me go on, sweetie», встал на колени и стал вытворять со стопой и пальцами такие вещи, что я, признаться, decided, что слечу с катушек прямо там, потому что так хорошо мне не было было, и, соответственно, справляться с наплывом столь острых feelings я не умела и, дабы не разбудить Эсми, закусила свое запястье и провалилась в беспамятство, ослепленная чародейством моего волшебника, поставившего перед собой цель свести меня с ума бесповоротно, развоплотить и заключить в себе, имплантировать вместо печени, селезенки или тимуса, и представляя крошечную копию себя, несущуюся наравне с тромбоцитами по сосудам, наполненным его кровью, я тихонько засмеялась, покорно раздвинула ноги, соглашаясь с его инициативой, попробовала покончить с анализом, расслабиться и не думать ни о чем, но спохватившись, вскочила и, хмыкнув «my turn», затеяла игру с атрибутом его желания, целиком и полностью полагаясь на интуицию и надеясь, что ему придутся по душе мои не шибко умелые приголубливания, и по тому, как вскидывал он мне навстречу свой таз, как бормотал «oh my goddess», я поняла, что миссия выполняется с успехом, змеей заскользила наверх, через пупок к указывающему на потолок затупившейся стрелой подбородку, одарила еще несколькими, малость скомканными поцелуями, и лишь спустя длившихся целые эпохи прелюдии специфически цилиндрический меч оказался в ножнах, и раззадоренная, балансирующая на грани madness, я ощутила упоительную негу наполнения, переплела лодыжки на его пояснице, а Дио, мой милый, кроткий Дио, не сбавляя темпа, но и не спеша, раскачивал меня на качелях, убаюкивая и раззадоривая, и прежде чем дойти до финала, вдруг остановился, запинаясь, задал вопрос, не ответила ли я взаимностью из чувства жалости, и я, наплевав на правила приличия, подразумевающие признаваться в любви не сразу, сообщила, что it was love at first sight, и только тогда он, успокоенный, удовлетворенный my answer, двинул бедрами, вдавливаясь в меня, и затем мы, все еще соединенные его посохом, потные, лежали обнявшись, по-прежнему ненасытные, целовались, говорили о чем-то несущественном просто чтобы enjoying music of our voices, и положив свою пылающую кисть на мою спину, он предложил подняться к себе в спальню, и теперь я, сплетясь конечностями с Клейвеллом, блаженствовала на его постели и страстно желала, чтобы часы остановились, и эта ночь кончилась лет через триста, когда я, убедившаяся, что this night не плод моего воображения, усилием невероятной воли оторвусь и постараюсь отвлечься, ежеминутно приказывая memory вновь и вновь воспроизводить кино на широкоформатном экране для одного-единственного зрителя.
    Нелепые подозрения насчет Диоскурия не оправдались абсолютно: next morning, когда я, все-таки заснувшая на сорок минут перед самым рассветом, пробудилась оттого, что за стеной с хрустальным перезвоном скатывалась вниз по кафелю вода и не преминувшая opportunity составить компанию принимающему душ мужчине, он, стоя смирно, пока я вытирала себя и его огромным белым полотенцем, а после обласкивала обмакнутыми в питательный крем пальцами, любуясь очаровательной ямочками на ягодицах, округлостью мышц, круто нависавших над коленями, ладностью икр, напрягшимся животом, острыми - тронь, и порежешься - лезвиями выпирающих ключиц, выглядел свежим и отдохнувшим, словно инсомния, вспугнутая poder del amor, оставила моего славного рыцаря, и за завтраком не только не скрывал моего изменившегося статуса, но и всячески его демонстрировал насупившейся сестре, обжигая меня такими sights, что, казалось, вжихнет поблизости спичка, и я заполыхаю как пролитое на сковородку масло, а вечером, подарил серебряный браслет, усыпанный изысканными топазами, приняв который, я автоматически сделалась членом его семьи, и переживая из-за выкрутасов Эсмеральды, обиженной на то, что мы утаили от нее свой роман, я написала малышке длинное письмо, в котором обещала заботиться о ней и ее брате, принесла клятву на мизинчиках, что перережу себе глотку, коль оступлюсь хотя бы раз, освободила от своих вещей домик Юргена и, поставив Клейвелла в известность, что денег за времяпрепровождение с his sister более не приму, принялась постепенно обустраивать жилище, наполняя его вазочками с бумажными цветами, развешивая гирлянды для создания уютной атмосферы, подарила Хобелло светильник в форме тыквы в честь приближающегося Хэллоуина и не сомневалась, что впереди меня ждет столько joy and happiness, что все плохое позабудется как дурной сон, однако, as we know, предполагать можно все, что угодно, тем самым рассмешив уже составившего точный план Демиурга, записавшего оный на картоне небрежным почерком еще до того, как познакомиться со своим творением, узнать его поближе; вот же оказия: пока мы с Диоскурием лишь приблизительно обозначенными эмбриончиками плавали в околоплодной жидкости вынашивавшей идею несколько месяцев Автора, наша судьба уже была предрешена, и ни вспыхнувшая к героям симпатия, ни коннект с той, от чьего лица ведется повествование, не смягчили вынесенного нам троим вердикта: персонаж обязан, подчиняясь телекинезу, проделать путь от точки А к точке В лишь с несущественными отклонениями от изначальной задумки, обусловленными непостоянством текущих мыслей. Ранним ноябрьским утром последнего дня, возмутительно-выразительного (или выразительно-возмутительного) показывали небо в полосочку: clouds, выстроившись в несколько горизонтальных рядов, ассоциирующихся с бисквитом, промазанным взбитыми сливками (причем самые нижние слегка розовели понизу - как обмакнутый в малиновый сироп чизкейк), и беспечные думы вроде той, что люди, живущие восточнее на несколько миль, уже вовсю лицезреют выползающего из-за горизонта круглого желтого жука, роились в моей черепушке, не подозревающей о близости неотвратимого конца, знаменующее начало чего-то нового, но уже не для меня, не для Клейвелла, не для малютки Эсми. До безобразия скучая по погруженному в анабиоз Дио, я, повинуясь безотчетному порыву прогуляться по пустынным улочкам, заглянула в круглосуточный магазинчик, увидев на кассе разноцветные коробочки с надписью «TOY BOX», приобрела две, и ту, что предназначалась сестре моего ненаглядного, убрала в карман, а вторую, оранжевую, открыла сама, ностальгируя о досектантском детстве, когда бабушка Анастабот, получив пенсию, давала мне ровно десять таллеров, как она любила выражаться, «на ерунду», и я обожала трясти разноцветные параллелепипеды и брать ту, в которой что-то многозначительно и тяжело перестукивало. Сорвав непослушными из-за холода fingers зашуршавшую недовольно обертку, ванговала, выпадет ли мне коллекционная фигурка с мышонком, брелок-звездочка или пластмассовые сережки, загадав, что если безделушка мне понравится, щелкнула замком футлярчика и, вытащив воняющий сладковатой гнильцой ластик с напечатанным на одной из сторон силуэтом дамы в балахоне и с косой, досадливо поморщившись, подумала о том, что тарологи, заводящие каналы на MyTube твердили, that карта La Mort означает перемены, и бояться всадницу на костлявом коне не стоит, успокоенная двинулась в обратном направлении, переступила порог, размышляя о том, чем порадовать members of my new family, вскрикнула от неожиданности, различив подозрительно массивную тень возле перил (чугунные виноградные лозы обвивали балюстраду кокетливо тянулись к поручням), щелкнула выключателем и остолбенела: на ковре в луже крови валялся Диоскурий с проломленным виском, а подле барной стойки полулежала с разодранным подолом ночного платья огромная кукла с вымазанным чем-то бурым запястьями, в которой я с ужасом узнала Эсмеральду. Кабрера, поигрывая бронзовым подсвечником, который, яснее ясного, и послужил орудием убийства, пророкотал «game is over, baby», схватил за волосы, поволок к припаркованной у соседних ворот машине и, швырнув на заднее сиденье, рыкнул, что не отстанет от Кенея, пока тот не даст разрешения образовать пару и переселиться в отдельный флигель, а я, обескураженная тем, что этот подонок, по недоразумению зовущийся человеком, воспитанный не менее мерзопакостным Черрилом, выследил меня, но вместо того, чтобы ограничиться возвращением беглянки в лоно «Toro Sagrado», проник на частную территорию, напал спящего парня, надругался над маленькой девочкой и гордится, что поступил так, как велел Мастер, судорожно стискивая кулаки, переносила Клейвеллов на island paradise и, желая причинить Соломону хотя бы отголосок гложущей мои кости боли, выплюнула, что лучше снова отдамся Снэру, нежели разделю ложе с ним, удовлетворенно ухмыльнулась, отметив, как скривился сукин сын, как побелели костяшки пальцев, вцепившихся в руль, and when автомобиль проезжал мимо крутого обрыва, за которым рокотал Пангейский океан, свирепствующий в это время года, я, на ходу выскочив из машины, перекувыркнувшись, ударилась лбом об асфальт, вскочила и ринулась к краю скалистого уступа, нависающего над рокочущей стихией, развернулась так, чтобы увидеть растерянную физиомордию чудовища и сделала шаг, отделяющий меня от телепортации в трансцендентальность, где поджидают целые и невредимые Диоскурий и Эсмеральда. Сквозь вязкое, обладающее анестетическими свойствами оцепенение я, оскалившись, игнорируя покалывание в расцарапанной скуле, вспомнила передачу «WildLife», которую мы с моей подопечной смотрели по воскресеньям, отстраненно провела параллель между собой и зеброй, пересекавшей мутный водоем и угодившую в пасть крокодила; с наполовину откушенной мордой, отчаянно отбивавшаяся от хищника, она боролась до последнего, но одержать победу, к сожалению, не смогла, однако упрямство травоядного, сопротивлявшегося своему губителю, вызвало уважение, ибо я даже приблизительно не представляла, насколько адские муки обжигают нервные волокна при столь серьезных травмах. Сделав шаг назад, незамедлительно ощутила позвоночником грубую длань ветра, напрасно пытающегося вытолкнуть меня обратно с небрежностью издергавшейся акушерки, принимающей пятнадцатые за сутки роды и (разве с гравитацией поспоришь?) понеслась вниз, тараща слезящиеся очи на больное, изнуренное катарактой светило, на cielo, накренившееся не то влево, не то вправо, на расползающиеся швы мироздания, вообразила себя в сверкающем парео, совершающей неспешный моцион по пуст…
    Так и быть, окончу повествование иначе, выдрав (немного упорства) свой похрустывающий скелет из перекореженного трупика алокудрой Ости Брекенридж, ибо негоже оставлять читателя наедине с вводящим в ступор многоточием, обрывающим не фразу даже, а слово (напрягите извилины и попрогнозируйте, что за word I wanted to use - «пустота», «пустыня», иль, может быть, прилагательное «пустынный» относящееся к сероунылому пляжу в Центре Притяжения?), поскольку смерть, как известно, накладывает вето не только на voice, но и на thoughts. Итак, волны, запыхаясь, окатывают пеной мертвую девушку (спрыгнуть на острые камни с высоты в десять метров и остаться в живых - фокус, подвластный только сверхъестественным существам), дрейфующую на ставшей последним пристанищем мелководье, раскинувшую конечности в разные стороны (stella di mare); Кабрера (поставим-ка мы этого негодяя на четвереньки!) впивается в гравий своими некрасивыми перстами с крошечным желтоватым овалом псориазного ногтя, окруженным вспухшим розовым мяском, мистер Финниган (бедняжечка!) загремит в больницу с нервным срывом (очень ранимый young man, балующийся акростихами метросексуал с шикарными ресницами и фальшивой бородкой), миссис Куннис, мать Хобелло, давая показания, всплакнет и возьмет на себя организацию похорон, Илай Лэймур и Ликотт Хэндлер, of course, осветят данное происшествие в рубрике «Crime Time», ну а дальнейшее вы уже знаете, если ознакомились с прологом, который, по-хорошему, следовало бы переработать и переделать в эпилог, но пускай все остается таким, ведь именно шероховатость несовершенства обособит и законсервирует для меня this day and this autumn, и я буду обращаться к себе сегодняшней с ироничным «как быстро времечко промчалось», тянуть разбросанные там и сям якоря и по кусочкам восстанавливать хронометраж своей молодости, если, конечно, доскриплю до столь преклонных лет.