Крестник Господа. Воплощение N 83. Психушка

"Надо быть заботливым и любящим мужем, но чтоб тебе всегда было немножечко наплевать на свою жену" – я то думал, что это всего лишь сформулированный мой афоризм, а оказалось, вселенская мудрость! Влюбляюсь я в своих жен, и через это чувство терплю страшные неприятности и нервные потрясения. Так я и объяснил доктору природу своего болезненного состояния.
Вообще, любовь признана психическим заболеванием и занесена в международный реестр заболеваний организации здравоохранения под идентификационным номером F63.9, наряду с такими отклонениями, как наркомания, алкоголизм, игромания, поджигательство и что-то там еще.
Сейчас я, одержимый этим недугом, набираюсь философского опыта в психушке, куда попал, как следует из самой первой записи в истории моей болезни, из-за развода с третьей женой. Вообще-то, у меня диагностировали нервный срыв, и я должен был стать пациентом отделения нервных заболеваний, но там все места оказались занятыми, и мне предложили временно лечь в психиатрическую палату, гарантировав перевод в профильное отделение не позднее, чем через неделю. Пару дней спустя одна из сестер поделилась со мной невероятно поразившей меня информацией – мест в отделении «нервяка» нет, не только потому, что у нас слишком чувствительные и душевно ранимые граждане, и их так много, но определенное количество коек занято самими работниками клиники, которые ложатся туда, чтобы попросту отдохнуть! Такой своеобразный дополнительный отпуск. Офигеть! Хотя…
Но история с нервным срывом  – это официальная версия. На самом деле я просто спрятался здесь от душивших меня кредиторов, а с путаницей в отделениях мне просто повезло, ведь там, куда я попал, режим намного жестче, а посещения вообще разрешены только самым близким родственникам. Не подумайте – от долгов я не отказывался, мне просто нужно было выиграть время, чтобы деньги, поступления которых я ожидал в ближайшие месяцы, а может и недели, дошли, наконец, до адресата. Но те, кому я задолжал весьма приличную, во всяком случае для меня, сумму ждать не хотели. Вот и пришлось разыграть нервный срыв. Это было тем проще, что я действительно сильно переживал из-за очередного распавшегося брака, а уже имевшийся опыт подсказывал, как наилучшим образом убедить врачей в моей болезни. Короче, как бы там ни было, но на время мне удалось ускользнуть от преследователей. Я понимал, что рано или поздно меня найдут, но надеялся, что за время моего здесь нахождения, необходимые мне средства прибудут, и окажутся достаточным основанием, чтобы меня оставили в покое. Главное при этом, чтоб в окончательном эпикризе не поставили диагноз, что я реально умалишенный, безнадежно больной дебил, а то как потом на работу устроишься?   
Распорядок дня, даже здесь, в психушке в целом спокойный и умиротворяющий. Образцовым пациентом считается тот, кто проснулся по команде «подъем», позавтракал и опять лег в кровать – дальше, там, спать, или книжечку почитать. Так и живу, по образцовому графику: сплю, ем, читаю, карандаш вот дали коротенький – записки пишу, наблюдения. И чего б не полежать так недельки три, а может и месяцок? Я начинаю понимать здешних сестричек с их плановыми отлежками.
А что, почти все философы проходили через сумасшедший дом, а многие вдобавок и через тюрьмы. Самые известные примеры – граф Джузеппе Калиостро, умерший в августе 1795-го года в итальянской тюрьме, а так же аббат Фариа, самый популярный сумасшедший, из числа заключенных замка Иф (если, конечно, принять на веру его существование, все-таки литературный персонаж).
Вообще, скажу по опыту, что самое верное средство от скуки в больнице – это сама болезнь. Если у тебя реально что-то болит – неважно, душа или тело – скучать тебе некогда. Ты страдаешь от недуга, борешься с ним, глотаешь пилюли, сдаешь анализы, проходишь обследования, и совсем не думаешь о том, как хорошо за стенами больницы. Совсем другое дело, когда ты чувствуешь себя здоровым. Вот тут ты начинаешь думать о доме, о друзьях, о работе, начинаешь рваться на волю. Тебе уже мало спать, есть и читать – хочется общения, хочется дышать не спертым воздухом больничной палаты, а свежим послегрозовым озоном, а желание пройтись не от стены до стены, а по широкой, пусть и забитой машинами улице, становится непреодолимым. Хочется суеты, хочется окунуться в постановку новых задач и решение старых проблем. И если ты испытываешь всю эту гамму желаний – значит, ты точно выздоровел. Но я еще пока болею, и мне даже не приходится играть эту роль.
Угораздило меня материализоваться в психиатрической клинике на территории современной России (не хочу раскрывать ее точное местоположение, и поверьте – на то есть свои причины, да это и неважно). Зовут меня теперь Алексей, фамилию я выговорить не могу, только написать: Парабандья.
Со мной вместе обитает еще одиннадцать человек переменного состава разной степени тяжести заболевания. Мне до них нет никакого дела, им, похоже, до меня тоже. Несмотря на потерю четырнадцати  килограмм веса из-за невротического состояния последних двух месяцев – я в прекрасной физической форме, чего не скажешь о душевном состоянии. А психи – они не дураки, а потому меня не задевают, сторонятся даже, вроде как чувствуют – не с их я «бронепоезда», и десятка не робкого. А если что ко мне и возникает, так это вежливые вопросы. Да, если честно, тут ребята тихие лежат, спокойные, и их нестандартность бросается в глаза не сразу, присмотреться надо, и не один день. Но так как я в палате уже почти две недели, то мнение на каждого успел составить.
Но тихие они, или не очень, а все-таки сумасшедшие. Вот, один вчера зачем-то стену обоссал, нянечка очень ругалась, но мыть все равно ей пришлось – привлекать больных к работе категорически запрещено.
А другой, тезка мой, Алексей, палец себе отрезал – не в больничке, на воле еще – вроде как из солидарности то ли с братом, то ли с другом – тому кисть на работе вентилятором посекло. Хватило все же ума положить отрезанный кусок в морозильную камеру, а здесь на хирургии врачи пришили, даже гнется, и незаметно совсем, во всяком случае, если не вглядываться.
Ну, а в обмороки часто падают, и в эпилептических припадках бьются – это факт. Но головы о стены никто не расшибает, и сами стены не зеленого и не желтого цвета, а отделаны каким-то красноватым пластиком. И подушками их никто не оббивал.
Как-то за вечерним чаем мне нянечка рассказала, что раньше эти помещения были женским психиатрическим отделением, и каждая палата, ныне рассчитанная на четверых, была отведена лишь на одну страдалицу. Женская «шиза» – страшная штука, там что ни пациентка, то в тяжелой форме. Вот они-то как раз голову себе частенько норовили размозжить. Тогда и подушками стены обкладывали, и смирительные рубашки применяли, и к койке привязывали.
Здесь почти все запрещено: деньги, часы, своя одежда, ручки для письма, украшения, бриться исключительно под присмотром медсестры, ногти стричь тоже и так далее. Запрещен не только выход в город, но даже за пределы отделения, дверь держат постоянно запертой. Да и просто хождения по отделению не приветствуются – есть у тебя койка в палате, так и сиди на ней. И вот, что заметил: я, конечно, знал, что человек привыкает и приспосабливается к любым условиям жизни, и к этим я на второй день уже привык, а как через недельку предложили мне перейти в отделение нервных расстройств (место освободилось, а слово врачи держат), так я только плечами пожал – мол, зачем? Режим мягче? Так, я к этому приспособился. Посещения разрешены? Так, меня и посещать некому, а те, кто это хочет сделать, мне здесь совсем не нужны, я от них и спрятался. А тут или там – все лучше, чем на работе сидеть, вперив невидящий взгляд в стену или пол, в полной отрешенности от мира, и ждать очередного появления коллекторов. А есть ли у тебя деньги, часы или золото на пальцах, конкретно здесь – ни какой разницы. В кладовой они, в опечатанном шкафчике, и точно там останутся до конца «лечения». А на воле, их у меня быстренько бы в счет долга отобрали. И кстати, если бы не мои финансовые проблемы, я, вполне возможно, стал бы клиентом этого заведения не по трезвому расчету, а реальному нервному диагнозу. Наложение проблем зачастую делает ту, что менее значима и болезненна, несущественной.
Главное здесь – соблюдать два правила: не нарушать действующие и не ссориться с персоналом. Нянечки тут (их по-разному называют – сестры милосердия, медсестры, санитарки) прекрасные, в большинстве своем пожилые дамы. Они хоть и устают от выполнения своих обязанностей, но рады любой работе, потому что им самим до смерти скучно, и в этом плане от нас они отличаются только тем, что утром уйдут домой, и несколько дней не будут появляться на службе.
Они с удовольствием поддерживают разговор (если его заводит не конченный идиот, но даже с такими говорунами держаться любезно и терпеливо), и таким образом убивают так медленно тянущееся в больничных стенах время. И больным веселее.
Однажды одна санитарка, в отличие от большинства ее напарниц достаточно молодая, лет сорока, может, чуть больше, открыв своим ключом дверь отделения, плюхнулась на стул, прямо напротив меня. Я как раз, устав валяться на койке, решил почитать Джерома Клапку Джерома сидя в коридоре.
  – Устали, барышня? – Оторвался от книги, и улыбнулся нянечке.
Она внимательно посмотрела на меня, и видимо, узнав во мне случайного клиента отделения, сказала: «А-а», и доверительно сообщила мне:
– Я только что из женского отделения.
Я изобразил полнейшую сосредоточенность и интерес к услышанному, тем более что это так и было.
– Пробыла там чуть больше пятнадцати минут, и чуть сама не сошла с ума! Жуть!
– Что ж так?
– Они орут! – Она удивленно вскинула брови, как будто только что узнала об этом, – орут и воют, истерят, одним словом. Причем все пятеро одновременно. Я-то ненадолго зашла, а как там медсестры сутками сидят – ума не приложу.
– Их всего пять в отделении?
– Да, но этого больше, чем достаточно. Воет даже та, у которой уже нет ни на что другое сил – чокнутая анорексичка.
– Здесь и таких держат?
– А где ж их еще держать? Анорексия относится к нервно-психическим расстройствам, проявляющимся навязчивым стремлением к похудению.
– Я знаю, но мне казалось, что вовсе неплохо, если человек следит за своим весом.
– До определенных пределов, безусловно, – сестричка налила воды из графина и сделала несколько глотков, – но этой женщине тридцать семь лет, а весит она всего тридцать два килограмма! Ее каждый день взвешивают, как ребенка, и если обнаруживается привес в сто-двести грамм, это большой успех лечащего персонала. Таких, вообще-то, редко удается вытащить.
– Куда вытащить? – не понял я.
– Не куда, а откуда – с того света. – Ответила медсестра, допила воду, поднялась и ушла в смотровую.
Я был поражен.
Врачи клиники, были, конечно, построже, но тоже люди приятные и обходительные. Панибратских отношений они, понятно, не допускали и требовали беспрекословного себе подчинения, но рук никогда не распускали, и вопреки распространенному мнению, санитаров на это тоже не подписывали. Чего стоит только заведующая отделением – женщина в звании полковника запаса – служила в Военно-медицинской академии; конкретная, обязательная, прямолинейная, но не хамка, «базар фильтрует». Я и мужиков-то в последнее время таких не встречал.
Франсуа Мари Аруэ, более известный, как Вольтер, сказал: «Торжество разума в том и состоит, чтобы уживаться с людьми, не имеющими его». До поры до времени, это мне вполне удавалось в повседневной жизни, но я совершил ошибку, приведшую меня сюда. Здесь мне стало очевидно, что и с умалишенными не в переносном, а в прямом смысле, я могу спокойно ладить. И это тем проще, что люди они безхитростные, открытые – если только замкнутость не предмет их болезненного состояния, и не стремятся навязать тебе свое мнение, не пытаются тобой командовать.
Я год назад написал небольшую книжку, называется «Биография одного алкоголизма». В ней я провожу параллель между тихими алкоголиками и профессиональными спортсменами, экстремалами, альпинистами и другими идиотами. Там я на конкретных примерах доказываю, что алкаши неизмеримо меньше подвергают свою жизнь и здоровье опасности, чем вышеперечисленные категории любителей рисковать физическими кондициями.
Не хочу здесь повторяться, но что вы думаете? В психушке вдруг нахожу очередное наглядное подтверждение доказательствам и выводам, сделанным в книге. Ко мне в палату положили парня тридцати четырех лет, профессионального хоккеиста, мастера спорта, с полной потерей интереса к жизни. Когда с ним начинали разговаривать врачи, его почему-то начинало тошнить. Никакие таблетки, капельницы, уколы и беседы с психологами и психиатрами ему не помогали. Он чувствовал себя сумасшедшим и сам заявлял об этом во всеуслышание.
Саша – так звали хоккеиста – перестал ощущать себя в этом мире. Он мог выйти из дома, например, в магазин, и очнуться через три часа где-нибудь в поле, совершенно ничего не помня и не понимая, как он сюда попал.
И ведь ничего страшного с ним не произошло: никто не умер, жена не бросила, дети здоровы, зарабатывал, опять же, неплохо. Во всяком случае, до момента, как осознал, что с ним что-то не так. А началось все с болей в голове, а сами боли начались (с его собственных слов) от часто попадания клюшками и шайбами по шлему. Его лечили полгода где-то в Новосибирске – никакого толку; в конце концов, перевели сюда. Пока положительного результата не видно, но подождем. Кстати, для сравнения – delirium tremens – белая горячка проходит за несколько часов, просто надо хорошенько выспаться.         
Есть у нас на отделении и свой Мессия. Я, безусловно, делаю скидку на весеннее обострение, но появился он здесь задолго до меня, и об этом тогда речи не шло – зима была. Это был мужчина лет под пятьдесят, с проплешиной, невысокий, щуплый, представился, как Геннадий. Я спросил его за завтраком, почему он не ест яйца.
– Я вегетарьянец, – пояснил он.
– Но яйца, кажется, не входят в запрещенные для употребления в пищу вегетарьянцами?
– У меня свое мнение на этот счет.
Разговорились.
То, что он мессия – это его собственные слова, он, дескать, на себя все грехи человечества взял, но на Голгофу не похоже, чтоб стремился. Впрочем, туда и Иисус не по собственному желанию шел – гнали. А Гена нес какую-то ахинею про мировое правительство (не иначе, телика насмотрелся), говоря о Боге, почему-то все время упоминал реинкорнации, непонятные круги чистилища. Походу, у него в голове православие, католицизм и буддизм смешались в кучу, даже девять Дантовских кругов Ада умудрился в свои рассуждения вплести. Может, конечно, я что-то не так понял, но в башке у него такой форшмак – мама не горюй! Это хорошо, что он сам по себе маленький и тихий, а то знаете, бываю такие воинствующие религиозные фанатики – зарежут ради своих убеждений и глазом не моргнут. А с самих, как с гуся вода – потому что у них есть Бог, который им все прощает.
Кстати, этот Геннадий расширил своей, так сказать, властью, десять заповедей Божьих до сорока восьми! Я уж не стал уточнять их суть, канонических-то толком не помнил.
Но надо же, как повезло! Ведь не Рамзеса, не Наполеона, не столь популярного у либеральных демократов предмета для постоянных нападок – Иосифа Виссарионовича Сталина встретил. Самого Мессию узрел, да не только видел его, а еще и беседу имел. Да я, знай заранее, только за это сюда бы без всяких причин лег.
Как бы там ни было, но курс лечения мне был прописан, и приходилось его придерживаться. Впрочем, был он весьма щадящим и рассчитанным явно не на психа: пил я антидепрессанты атаракс и коаксил, да по врачам меня водили, а чаще всего, те сами ко мне приходили. После беседы с психологом, и заполнения соответствующих тестов, выходило, что я несколько заторможен, расчетлив и педантичен, болезненно воспринимаю перемены в жизни. В целом, все верно, я и так это знал, и такая оценка не выходила за рамки принятой нормальности. Но вот, что меня обеспокоило, конечно, как Алексея Парабандью, а не как путешественника во времени и пространстве, проживающего день за днем чужие жизни, так это откуда-то внезапно вылезшая агрессивность. Врачиха с удивлением смотрела на меня и говорила, что, судя по результатам тестирования, я готов убить другого человека с вероятностью в восемьдесят пять процентов.
– Наврали, наверное, где-то в ответах? – Доверительно спросила она.
– Наврал – это грубовато, – ответил я, слегка подкатив глаза и разведя руки, – ошибся – вполне может быть.
И широко улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, собрала свои записи и ушла – казалось, что довольная, но сестры и врачи отделения через некоторое время стали смотреть на меня как-то иначе. Впрочем, это продолжалось недолго – вел я себя, по понятиям врачебного корпуса, образцово.
Через пару дней вызвала меня к себе Надежда Васильевна, та самая женщина-полковник, заведующая отделением.
– Как вы себя чувствуете, – поинтересовалась она.
– Благодарю, уже лучше, сны только беспокойные сняться, да страхи немотивированные периодами накрывают, – ответил осторожно.
Мне стало тревожно, я вовсе не хотел, чтобы меня выписали, это вообще не входило в мои планы.
– Я хочу отправить вас пройти нескольких врачей. Как вы на это смотрите?
– Надо, значит надо. Нормально смотрю, только…
– Что только?
– Между корпусами надо ходить по улице, не могу же я в этом коричневом рубище по городу перемещаться.
Я подергал за воротник пижамы.
Надежда Васильевна улыбнулась.
– Ну, раз вас это беспокоит – значит, идете на поправку.
– Вы же знаете, что я не идиот, и как бы я не ушел в себя из-за нервного срыва, выглядеть на людях хотелось бы нормальным человеком.
– Конечно, – заведующая перестала улыбаться, – вам выдадут вашу гражданскую одежду. Кроме того, вас будут сопровождать две медсестры-практикантки.
– Тем более хотелось бы выглядеть нормально.
– Идите в палату, скоро они зайдут за вами. Переоденетесь в кладовой, и идите по врачам, история болезни будет у них на руках.
Я прошел к себе и сел на койку.
– На волю? – Спросил хоккеист.
– Ага, – ответил я, – подышу свежим воздухом в компании двух студенток.
– Завидую, – он отвернулся к стене.
Минут через пятнадцать появились молоденькие, лет по девятнадцать, сестрички. Вместе с ними я прошел в кладовую, где мне выдали мою повседневную одежду. Переоделся: мягкие кожаные полусапожки, джинсы, синяя расшитая узорами рубашка, кожаная куртка под крокодила. Поднял воротник, небрежно накинул шелковое кашне, надел золотую цепь, часы и перстень с бриллиантом. Придирчиво осмотрел себя в зеркало, остался доволен. Вышел.
Сестрички с интересом осмотрели меня – метаморфоза удалась.
– А вам сколько лет? – Спросила та, что повыше.
– Сорок три, – ответил.
– Ничего себе, – искренне удивилась девушка, – я бы и тридцати не дала!
Я потупил глаза. Чего уж там – было приятно. Мужчина вообще долго находится под впечатлением, которое он произвел на женщину. Пока ходили по врачам, я соловьем заливался, рассказывая студенткам разные забавные истории из своей жизни. А они проявляли неподдельный интерес, что следовало из того, что, слушая раскрыв рты, успевали задавать уточняющие и наводящие вопросы.
Время похода по врачам пролетело незаметно; мы подошли к входу в основное здание, где находилось отделение психиатрии. Народу на улице было немного, и я сразу заметил двоих рослых парней, метрах в тридцати от дверей. Они внимательно рассматривали нас, а точнее меня, и один из них тыкал пальцами в какую-то бумажку, зажатую в кулаке, что-то объясняя товарищу, и указывал на меня пальцем.
Я, конечно, не питал иллюзий, что больничные стены надолго оградят меня от преследования кредиторов, но и такой оперативности от них не ожидал. И как только они меня вычислили?
Двое здоровяков двинулись в мою сторону.
– Девочки, – я подтолкнул медсестер к дверям, – нам срочно надо в отделение.
Мы нырнули в помещение клиники. Краем глаза заметил, что парни заметно ускорили движение. Через несколько секунд они будут здесь, и я ни на секунду не сомневался в том, что никто и ничто не помешает им выволочь меня на улицу, запихнуть в машину и увезти туда, куда велено.
– Быстрее, сестрички, быстрее, – торопил я.
– Куда мы так летим, – удивлялись они.
– Чувствую приближение приступа, – припугнул я, сам не понимая, что это значит, но подействовало – неискушенные девчонки испугались, и темп движения заметно увеличился.
В холле перед психиатрическим отделением народу скопилось много, человек двадцать.
«Это хорошо, такое количество свидетелей, здорово осложнит работу коллекторов, – подумал я, когда сопровождающие захлопнули дверь, отрезающую вольный мир от мира ограничений и строгого распорядка».
Это было хорошо, но бандиты, несомненно, видели, куда меня увели, и теперь точно знали, где меня искать. Через несколько минут я уже сидел на своей койке в больничной палате. Почти сразу меня навестила заведующая, которой я честно признался, что выдумал все про приступ, а просто отвык подолгу ходить и очень устал, но не хотел показывать этого перед девушками.
– Не делайте так больше, – строго сказала Надежда Васильевна, – здесь не то место, где можно вводить в заблуждение лечащий персонал. Вы очень их напугали.
– Простите, пожалуйста, больше не повториться, – покаялся я.
    – Очень на это надеюсь.
Врач вышла из помещения.
– Как погулял? – Повернулся ко мне лицом спортсмен.
– Душевно пошлялись, – я скорчил приторную мину, – но концовка прогулки все испортила.
И я, вдруг, неожиданно для самого себя, выложил все Александру про то, что явилось настоящей причиной моего здесь нахождения. Слушал он внимательно, а потом сказал:
– Я бы с удовольствием поменялся с тобой местами – мне твои заботы с бандюками, тебе мои провалы в памяти. Лучше чувствовать себя дичью, чем идиотом.
– Спорный вопрос, – не согласился я, – но по любому, каждый из нас останется на своем месте. Что мне-то делать?
– А что делать? – Хоккеист пожал широкими плечами, – здесь тебя никто не достанет.
– А потом, когда выпишут?
– Попросишь выйти через черный ход, я видел дверь в кладовке. Да из клиники их вообще много, штуки четыре. Вряд ли к каждому соглядатаев приставят.
На этом беседа закончилась.
После ужина немного пообщался с психами, выпил вечернюю порцию лекарств (сделал вид), потом лежа на кровати, почитал пару часиков и, наконец, залез под одеяло и собрался отойти ко сну. Сосед по палате все это время где-то пропадал, наверное, по врачам водили, и появился, когда я уже находился в состоянии сладкой полудремы.
– Леха, – толкнул он меня в плечо.
– Ну, чего тебе? – Я недовольно открыл глаза.
– Я тут к хирургу ходил, так в холле видел двоих, похоже те, которых ты видел. Пасут тебя.
Сон, как рукой сняло.
– И что? Так там и сидят?
– Пока сидят, а что потом – не знаю, скоро уж все врачи свинтят, и их должны на выход попросить.
– Будем надеяться, – я отвернулся к стене.
Сон, еще минуту такой близкий и желанный, теперь казался чем-то недостижимым. Я долго ворочался с боку на бок, считал от единицы до ста и наоборот, старался думать о чем-нибудь хорошем – ничего не помогало. Но все же, как это часто бывает, незаметно отключился.
Проснулся я от ощущения того, что кто-то сел на кровать скрипнули панцирные пружины, матрас заметно опустился вниз. Разлепив глаза, повернул голову, и в то же момент, большая тяжелая ладонь накрыла нижнюю часть лица, не давая мне вскрикнуть, и сильно вдавив голову в тощую подушку. Дышать через нос тоже оказалось затруднительным – он был перекрыт ребром ладони, зажавшей мне рот руки. Одновременно с этим еще кто-то сел мне на ноги, полностью обездвижив их. Руки были спрятаны под одеялом, которое так же фиксировалось массивными телами коллекторов (в этом у меня сомнений не было), так что я оказался как будто спеленованный.
– Тихо, гнида, – услышал я сиплый шепот, – не рыпайся – задушу.
Я и не рыпался, тем более что перед глазами у меня вдруг появилось широкое лезвие большого, по всему выходило охотничьего ножа.
– Спрятаться решил? – Продолжил монолог ночной визитер, – не выйдет, мы тебя из-под земли достанем. Где бабки, сука!
Я замычал, глазами указывая на закрывавшую мне рот руку.
– Только тихо, – сказал бандит и, убрав ладонь с моего лица, поднес указательный палец к губам.
Я узнал его, это был здоровенный жлоб из людей Филина – погоняло того, у кого я занял четыре миллиона рублей. С процентами выходило уже на пол ляма больше.
– Желток, – я несколько раз глубоко вдохнул – выдохнул, кислород мне перекрыли в буквальном смысле, – я же не отказываюсь от долга… Мне просто нужно время, деньги будут… Даю слово.
– Нет у тебя больше времени, – ощерился рэкетир, – а слово свое в жопу засунь. Сейчас поедем к нотариусу, квартиру свою на хозяина перепишешь, и свободен – живи в психушке, раз так нравится.
– А может…
– Не может! – Оборвал Желток, – Филин разрешил кончить тебя в случае, если не согласишься. А хата твоя никуда от нас не денется, без тебя все оформим.
Острый клинок коснулся подбородка, задрал голову вверх.
Бац! Ногам стало свободно, на них явно больше никто не сидел. Желток недоуменно повернул голову назад. В тот же момент сильные пальцы схватили его руку с ножом за предплечье, отведя клинок от горла, и мой неожиданный помощник зажал его шею локтевым сгибом свободной руки. В темноте было плохо видно, но я все же разглядел лицо  Сашки – хоккеиста.
– Батон, – прохрипел рэкетир, – мочи их…
Желток был крупный, тренированный и накачанный парень, но против профессионального спортсмена его силы оказалось недостаточно, зрачки поплыли вверх, он стал терять сознание. В этот момент с пола поднялся его подельник, сбитый железным кулаком моего соседа по палате несколькими секундами ранее. И вполне вероятно, что расклад мгновенно бы изменился в другую сторону, тем более что в правой руке у него тоже оказался нож, но тут вдруг из коридора выскочил мой тезка Алексей, помните, тот, что палец себе отрезал. В руке у него был зажат армейский тапок из кожзаменителя, у них еще каблук такой острый по краю, и как из железа; я в армии им орехи колол. Вообще-то, на отделении выдавали мягкую войлочную обувь, но ее на всех не хватало, и в данной ситуации это было здорово.
Хрясь! Нож упал на пол, а коллектор схватился за разрубленное чуть ли не до кости рантом тапка предплечье.
– У-у, – взвыл он, сам переходя в атаку, – падла!
Был он большой и могучий, покрупнее даже Желтка, и напугать одним своим видом мог кого угодно. Но психи – особая категория людей, мысля не адекватно, они абстрагируются от страха, а хорошо известно, что враг не боящийся смерти – непобедим.
Тапок описал дугу и врезался в скулу Батону. Голова мотнулась, на щеке мгновенно взбух красный рубец. Бандит схватил Леху за грудки, притянул к себе и резко ударил головой в лицо пациенту психбольницы. Попал в нос, послышался противный звук, что-то типа «крх-х», нижнюю часть лица, пижаму и пол мгновенно залило кровью, в темноте она казалась черной. Но Алексей будто не заметил сломанного носа и боли. Он рванулся, что было сил, но освободиться не смог. Тогда стал наносить удары тапком куда придется, и несколько раз удачно попал в голову. Батон «поплыл», он грузно осел на пол, Леша тут же оседлал его и продолжил наотмашь наносить удары.
– Убью, сволочь! – Орал он, – и мне ничего не будет, потому что у тебя нож, а я псих!
Я был поражен железной логике пациента психиатрической клиники, которого считал безнадежным идиотом.
– Беги отсюда, – услышал я голос хоккеиста, – дверь отделения они открыли, спрячься где-нибудь в другом месте.
– А как же вы? – Я быстро вылез из кровати.
– Нормально все, – Саша стянул с потерявшего сознание Желтка куртку и брюки, бросил мне, – мы с Лехой обо все договорились еще с вечера, сдадим этих гадов ментам. А ты поторопись, сейчас на шум медперсонал прибежит.
Он придержал товарища за руку.
– Хватит, – сказал ему, – еще и вправду убьешь.
Я натянул чужую одежду – она оказалась великовата, но не в пижаме же мне было по ночному городу идти – такой поход до первого полицейского. А вот обувь Желтка оказалась как раз по ноге.
– Спасибо, мужики, – я горячо пожал руки обоим моим спасителям, – никогда не знаешь, где встретишь настоящих друзей.
Я выскочил из отделения. Тихо прошел через холл, мимо пустого гардероба. Дверь была закрыта изнутри, но, слава Богу, только на засов. Откинул щеколду, толкнул тяжелые створки.
Ночная прохлада ранней весны мгновенно охладила разгоряченную голову. Обернувшись назад, посмотрел через стекло проходной: по коридору бежали охранники. Издалека послышалась сирена полицейской машины. Я быстро зашагал в противоположном направлении, повернул за угол, прошел еще метров сто, нырнул в подворотню. И куда мне теперь? Меня разыскивают кредиторы, а теперь еще и полиция подключится – псих сбежал! Домой нельзя, там наверняка ждут.
Был у меня давний друг Димка Кочнов, человек во всех отношениях надежный и проверенный. Не хотел я его в это дело впутывать, но ничего не поделаешь – ходить ночью по улицам в верхней одежде на два размера больше, надетой на голое тело – это до первого патруля. И денег у меня нет. А дружок жил здесь недалеко. Да мне только до утра и надо перекантоваться, а там на поезд и в деревню, где вся молодость прошла, и до сих пор в гости зазывают, вот и приеду наконец. Пересижу какое-то время, а придут деньги – занесу Филину, брошу в почтовый ящик или еще каким образом передам, глядишь и отстанут.
Минут через тридцать я уже жал кнопку звонка Диминой квартиры. Открыли не сразу – понятно, три часа ночи.
– Кто.
– Димон, открой, это Леха.
Возникла недолгая пауза, потом щелкнул замок.
– Ты? – Кочнов казался растерянным, – ты как здесь оказался.
– Долгая история, – я боком протиснулся в помещение, – мне надо до утра у тебя пересидеть. Чаем напоишь?
Его жены и дочери дома не оказалось – очень кстати уехали к маме, так мне Димка объяснил. Перекусив бутербродами с колбасой и выпив кружку растворимого кофе, я вкратце пересказал другу произошедшие со мной события. Он казался весьма озабоченным.
– Леха, ты извини, но мне не нужны неприятности, – сказал он, протягивая мне свою рубашку и старенькие джинсы.
Одежда пришлась впору.
– Я все понимаю, – вздохнул я, – и скоро уйду, вот только денег у меня совсем нет. Мне немного надо, я отдам, ты же знаешь.
Кочнов скрылся в соседней комнате, а я сел на диван, вытянул ноги и откинулся на спинку. Чертовски хотелось спать, и я как-то незаметно задремал. Разбудил меня звонок в дверь. Я открыл глаза и вскочил на ноги. Посередине комнаты стоял мой друг с зажатыми в ладони несколькими пятисотенными купюрами.
– Извини Леха, – сказал он потеряно и опустил глаза, – они грозились Тамарку того… ну…
Дослушивать я не стал, выхватил у него из рук деньги, плюнул на пол и, подскочив к окну, распахнул створки. Дмитрий жил на третьем этаже. Внизу никого не было, видимо бандосы решили, что с высоты десяти метров никто прыгнуть не решится. Но мне терять было нечего, и как Лехе Парабандье и уж тем более как путешественнику в пространственно-временном континууме.
– Ну, и гад ты, – сказал я напоследок, не очень чувствуя свою правоту,  и сиганул вниз.
Повезло, ничего не сломал и даже не вывихнул, локоть только сильно ушиб – рука повисла плетью, но скорости передвижения это не мешало. Я рванул в ночь.

В дружбе ли счастье или в любви?
В этих понятиях столько долгов,
Но предают всегда только свои,
Так что себе я желаю врагов.

Писал я на клочке бумаги, сидя на жестком сиденье пригородного поезда, уносящем меня подальше от города, в места, где прошло мое беззаботное детство. Жены меня предавали, родственники тоже, теперь вот друг. Сельские жители в этом плане более надежны – ничего: живы будем – не помрем!
… Деньги пришли через восемь дней. Все это время я жил во времянке у друга своего детства в деревне с неопрятным названием Муднино. Весна выдалась на редкость теплой, и отсутствие печки не сильно меня беспокоило. По ночам, конечно, было прохладно, но два одеяла, выданные мне женой моего кореша, вполне решали эту проблему. Рука за это время зажила, и я даже помогал приютившей меня семье колоть дрова.
Пришедшей суммы едва хватило, чтобы рассчитаться с долгами, а еще через недельку я решил вернуться домой. Мои надежды оправдались, никто меня не караулил, пару дней я прожил тихо и мирно; понемногу успокоился совсем. Жизнь вошла в привычное русло. И вот в один прекрасный день я решил навестить клинику – надо было легализоваться, забирать документы и вещи. Не буду заострять на этом внимания, скажу лишь, что с этим больших проблем не было. Возможно, здесь сыграли роль купленные на последние деньги бутылка шампанского «Bosco» и огромный торт? Впрочем, вряд ли, мелковато как-то.
С Надеждой Васильевной разговор был хоть и не долгий, но очень серьезный, но так как я изначально был не их клиентом, все устроилось как нельзя лучше. Подарки она приняла, и даже улыбнулась мне, желая удачи на прощание.
В отделении после моего бегства контингент сильно изменился, знакомых лиц осталось всего трое. Не было видно Геннадия-Мессию, куда-то подевался Леха, тот самый, что тапком сражался с навестившими меня коллекторами. Оказалась пустой и моя палата. Расспрашивать я ничего не стал – все и так понятно.
Забрав свои вещи из подвальной кладовой, я поднялся наверх, и в холле перед отделением нос к носу столкнулся с хоккеистом. Пожали друг другу руки, чуть помедлив, обнялись.
– Знаешь, Леха, – доверительно сказал он, когда мы присели на диван, – после того случая я на поправку пошел, недели не прошло, а все приступы прекратились, в голове прояснилось, и через несколько дней меня уже выписали.
– А что здесь делаешь?
– Так, дневной стационар на месяц предложили – присмотр врачей, успокаивающие транквилизаторы, сеансы релаксации, капельницы, ну и все такое. Вот, хожу.
– Рад за тебя, дружище! – Я хлопнул его по сильному плечу и поднялся, – у меня тоже все устроилось. А тебе большое спасибо за то, что выручил меня в ту ночь. Если бы не ты и Леша этот беспалый, не знаю, как бы оно там сложилось. Кстати, не знаешь где он?
– Он тогда впал в какое-то неистовство, – Александр тоже встал, – его два дня держали привязанным к койке, а потом перевели в другую «дурку», для буйно помешанных.
– Понятно, – я покивал головой, – жаль парня. А с теми двумя, что стало?
– Их менты приняли, минут через десять после твоего ухода подъехали. Там санитары прибежали, охрана, так что они сидели не рыпались.
Я еще раз пожал руку храброму спортсмену.
– Слушай, я уж скоро отчалю до дома, – неожиданно сказал он, – будешь в Новосибирске, заходи, посидим, выпьем. Вот адрес и телефон домашний и мобильный.
Он протянул мне сложенный пополам листок бумаги, я сунул его в боковой карман. Теперь я точно знал, что в далеком Новосибирске у меня есть надежный товарищ, а еще я прекрасно понимал, что никогда туда не поеду, но пообещал:
– Обязательно, Санек, обязательно.
Отстегнул золотой браслет и протянул ему часы.
– На память. Денег ведь ты все равно не возьмешь, да и нет их у меня сейчас.
– Да ты что! – Он задохнулся от возмущения.
– Не обижай меня, – сказал, вкладывая в широкую ладонь дорогой хронометр, – я ведь от чистого сердца.
Кивнул и пошел к выходу.
Я шел и думал, что люди не бывают однозначно плохими или хорошими, просто действуют сообразно сложившейся обстановке. Одни решительные, другие нет – страшно бывает всем, но один умеет преодолеть свой страх, а другой вжимает голову в плечи и закрывает глаза. Но, как говорил классик – в жизни всегда есть место подвигу. Психи, как огня боявшиеся окрика заведующей отделением, не испугались двух здоровых вооруженных бандитов, а Димон, с которым дружим больше тридцати лет, сдал меня им с потрохами. Анализировать все это можно, а вот осуждать не стоит – жизненный эпизод, может быть в другой обстановке все повели бы себя иначе. Да что там – я и за себя-то не уверен.
Зашел в первую подвернувшуюся кафешку. Последнего мятого стольника хватило на сто грамм «Перцовки» и пол стакана томатного сока – будь здоров, Леха!
В голову вдруг что-то ударило, она закружилась, и я навсегда исчез из этого времени.