Секрет на много лет

     Они сошли с электрички, и отец отпустил Лидочкину руку. Можно было бежать, подпрыгивая, обегать папу, смеясь и шаля, но в этот раз Лида шла рядом и молчала: мама осталась там, даже не дома, а в больничной палате, где Лида с папой были накануне вечером и попрощались на два дня. В последние три дня, когда квартира словно опустела, стала, казалось бы, темней и неуютней, потому что в ней не было мамы: её голоса, взглядов, нежных прикосновений, напевов, Лида впервые в своей семилетней жизни почувствовала мучительное нытьё в груди, ещё не зная определения этого чувства – тоска. И теперь, идя по знакомой песчаной дороге в лесу, вдыхая особенно свежий, ароматный воздух, она не могла избавиться от этого неведомого раньше чувства. Зато обострился слух, и она услышала чёткий стук по дереву, знала, что это дятел, крики и щебет птиц, тихое – шёпотом, шуршание песка под отцовскими и её ногами.
     Дорога привела к реке, они свернули в «правильную» сторону, то есть вправо, куда указывала правая рука, пошли вдоль берега к мосту. Перешли на другой берег и повернули в «ленивую» – левую сторону. Такие названия придумала мама, чтобы Лида легко запомнила их, ещё когда ей было только три года – давно-давно!
Мост и гористая деревня, с хатами меж холмами, остались позади, и отец с дочкой подошли к своему крохотному дачному домику. Они очень любили и небольшой огородик с малинником у забора, и сад с парой груш, вишнями, сливами и яблонями – всех по три, и небольшую открытую веранду вдоль безоконной стены, пристроенную отцом прошлым летом…  Они вошли в дом.
     — Устала, доча? Проголодалась? – отец приобнял Лиду за худенькие плечики и чмокнул в макушку.
     — Ага-ага, – на оба вопроса разом ответила она.
     — Сбегаю за водой, а ты пока разбери рюкзак, еду на стол выложи.
     Скоро они, помыв руки, уселись за стол в кухонном отделении. И тут отец ушёл за штору в комнату, пошербуршил там чем-то и вышел с бутылкой в руке. Лида вся сжалась, даже зажмурилась на секунду, словно её что-то укололо.
     — Папочка! Не надо! Не пей эту отраву!
     — Ты что, доча, какую отраву? Это мне – лекарство. Я подустал, по маме скучаю, надо маленько здоровье поправить,– веселым, возбуждённым голосом ответил отец.
     — Не надо, папочка, я тебя прошу! Мама тебе тогда говорила, что это отрава. А дома ты что делал? Выпил целый стакан и стал ругаться! Кричал, что всё плохо и все соседи, все люди плохие!.. А мама когда ещё не в больнице была, мне уши закрывала! Не пей, папа! Я тебя тогда боюсь!
     — Да… научила тебя мама… Не бойся, Лидуся, я капельку, вот эту маленькую рюмочку только, два глотка… – поспешно, взволнованно приговаривал отец, откупоривая бутылку и наливая, чуть подрагивающей рукой неприятно пахнущую жидкость в рюмку.
     Лида снова зажмурилась. Но отец начал жадно есть, весело поглядывая на неё, и она, немного успокоившись, тоже принялась за еду. Вдруг подняла глаза от тарелки. Отец решительно и поспешно снова наполнил рюмку, и проглотил содержимое в один глоток. Потом ещё и ещё. Лида вышла из-за стола, зашла за свою занавеску в углу комнаты, легла на кровать и тихо заплакала.
     Июльский день выдался тёплым, но не солнечным. Ещё в воздухе держался запах сырости после дождей. Лида услышала, как отец стукнул бутылкой о стол, потом резко встал и ушёл во дворик. Она вскочила и побежала к окошку. Она увидела, что с молочным бидончиком в руке он шёл вниз с холма, на котором приютился их домик. «А… пошёл молока купить! Обрадовалась она. До деревни идти минут пятнадцать, мама говорила,, обратно столько же, там поговорит с дедушкой Ваней…» Она взглянула на стол: бутылки там не было. Потом пошарила взглядом по полкам на стене. Высоко, и с табуретки не достать, почти ополовиненная бутылка стояла наверху. Лида вышла на крыльцо. Сразу вокруг лица запели комары. Она убежала в дом, побрызгала лицо, руки, ноги жидкостью от комаров, отыскала мамину старую шаль и снова вышла на воздух. Но тут услышала вдали голос отца: «По диким степям Забайкалья!..» «Папка пьяный! Не поёт – орёт!» – пронеслось в голове. Бросив шаль на крыльце, Лида вбежала в комнату и снова забралась в кровать, накрыла голову одеялом. Услышала, как отец вошёл, проклиная кого-то, ворча, заглянул к ней и вышел из дома. Она снова глянула из окна: покачиваясь и что-то бормоча, со злым лицом он сидел на лавке. Лида вернулась на кровать.
     Вскоре началось. Хлопнула дверь, застучали ножки табуреток, – он пинками передвигал их с места на место, ругался, плевался, стучал кулаком по столу.
     — Эй, Лида! Лидия Павловна! Ты чего разлеглась? Вот в школу пойдёшь, днём спать некогда будет, уроки надо делать. Вставай! А что ночью будешь делать? Без порток по дому бегать! – захохотал не весело – зло. Встань, выслушай отца! Я человек прямой! Я правду говорю! Дед Ваня хороший человек? Хороший, на войне воевал, сыном полка был… Мы с ним это дело отметили. А другие? Где они были? Я, ладно, тридцать лет назад только родился, работаю. Да? Доча, я работаю, я пролетарий, строитель! Я дома строю… И мама твоя работает, в детсадике, деток растит… А что мы имеем? А? Что? Говори!
     — Квартиру, папа, дачку…
     — И всё. На электричке катаемся! Машину не могу купить! А у них не по одной, и каких!.. А скоро у тебя братик будет, мама в больницу легла, чтоб был. Тогда всей семьёй и на дачу не поедем. Как? Ха-ха – на электричке?..
     — Мама говорит, не надо завидовать. Папочка, ложись спать, не кричи ты больше!
     — Какой тут спать! Ещё… сколько, сейчас в телефоне погляжу. Что? Полшестого? А электричка в семь? А… это ж завтра. А я что, младенец  в шесть часов спать ложиться? Ха-ха-ха! Шутишь, доча? Спать рано, а прилечь можно!
     Скоро послышался густой, противный храп. Лида не могла успокоиться: полбутылки «отравы» стояло на полке. Она попробовала двинуть стол, но ничего не получилось. Тогда она вышла на крыльцо. Мамина шаль, словно в обмороке, лежала на скамье, опустив края, как обессиленные руки. Лида взяла её, прижала к лицу. Шаль пахла мамой. Снова в груди застонало, заныло, и девочка пошла с крыльца, с холма, к мосту через речку. Она постояла, опершись на перила, глядя на воду, потом перешла на другой берег, повернула на левую сторону и пошла вдоль леса по луговине. Шла и строила планы: «Дойду до остановки, сяду в электричку и сразу залезу под лавку. Вечером вагоны почти пустые. Когда приедем в город, у какой-нибудь тётеньки с добрым лицом попрошу на проезд и на троллейбусе приеду домой. Ключ мой, вот он – на шее висит. А утром пойду к маме». Она шла и шла, думала и думала и вдруг остановилась. «А где тропка к большой дороге?» Так же можно на электричку опоздать! А… вот она», – облегчённо вздохнула и свернула направо.
     Тропка ей показалась более извилистой, чем прежде. Солнце, весь день не видное, теперь садилось, заливая красным край неба, Лида так устала, что присела у куста калины и неожиданно задремала. Гортанный крик птицы заставил девочку вздрогнуть. Сырой сумрак разливался по лесу. «Ой, опоздаю! Бегом надо!» Она побежала по виляющей тропке изо всех сил! Стало жарко, шаль мешала бежать, и она её повязала, как огромный пояс, на талии, закрутив концы вдвое. Бежала-бежала и вдруг, в сгустившихся сумерках увидела поросший клоками травы песчаный берег и тонкий, мелкий ручей. Лида замерла. «Где я? Куда пришла? Где большая дорога? Где остановка, где рельсы?» – страх охватил её, обнял и зашептал ей в ухо: «Заблудилась! Заблудилась!» Лида на подгибающихся от страха ногах подошла к ручью, умыла разгорячённое бегом лицо, попила из горстей холодную, видимо, ключевую воду. Так объяснила ей однажды мама, почему в жару была в маленьком озерце ледяная вода. Лида попыталась отыскать тропу, по которой сюда пришла, но не было возможности что-нибудь различить: стало совсем темно, так темно, как не бывает нигде, где есть пространство, людское жильё… Она тихо заскулила, залившись слезами, но спохватилась, вдруг услышит какой-нибудь зверь, умолкла, глотая слёзы, села на песок. Он ещё сохранял слабое дневное тепло. Она подняла взгляд в небо, и на время оно заворожило её. Звёзды казались большими, очень яркими, мерцали, словно что-то говорили друг другу, и вспомнилась песня мамы: «И звезда с звездою говорит…» – такие там были слова.  Но тут голос из глубины леса гукнул, ухнул. Стало жутко, захотелось спрятаться, но куда-то идти, она понимала, было опасно. Лида развернула шаль. Мама называла шалью довольно большой, тонкий, словно шерстяное кружевное покрывало, платок. Сидеть под этим платком, словно в маленьком шатре, ей было не так страшно.  Она на несколько мгновений задрёмывала в своём, окружённом комариным писком, убежище, вздрагивала, приходя в себя, немного меняла позу, тёрла занемевшие руки, ноги и снова на краткие миги впадала то ли в сон, то ли в забытьё.
     В этот раз она проснулась от холода. Приподняла завесу своего шатра и поразилась перемене вида: точнее, почти ничего не было видно – густой туман пеленой окутал всё вокруг. Она протянула руку вперёд, и пальцы словно растворились в густом воздухе. Но холод не давал сидеть на месте. Она встала и начала прыгать, вспомнила про бег на месте, делала, какие помнила, физкультурные движения. Чуть-чуть разогрелась и закуталась в шаль. Комары, как сошли с ума, лезли в глаза, в рот и нос, кусали в голову! Она хлестала себя по лицу, по голове, потом снова с головой закуталась в шаль, в отчаянии, заревела в голос! Вдруг замолчала от ясной, серьёзной мысли: а ведь скоро утро! Стало светать, маленький, как будто от крыльев бабочек, прилетел ветерок, заколебался и стал рваться в клочья туман. Стали проступать деревья и кусты, вот уже и ручей можно различить. Лида подошла к воде и, несмотря на холод, омыла покусанное комарами лицо, глотнула воды из ладошки. Она стала вспоминать свой путь из дома, словно прокручивая в памяти кино, и вдруг поняла! Она ошиблась, шла совсем не в ту сторону, не те руки указывали ей путь, а совсем наоборот! Зато теперь она знала, в чём ошибка, и надежда на правильность обратного пути заставила забиться сердечко в робкой радости.
     Она боялась поспешить, стала ждать настоящего рассвета. Проснулись птицы, послышались их голоса, разные, с разных сторон. Стало ещё светлее, виднее, и Лида подошла к начальному краю пляжа. Трепеща и надеясь, начала всматриваться в редкие пучки травы и увидела, да-да! свои следы! Вот и тропинка, влившаяся в песок! Она, волнуясь, встала на тропу и сначала осторожно, потом смелее и смелее пошла вперёд, потом и побежала, разогревая дрожащее от холода тело. Она узнала куст калины, под которым задремала на закате, и теперь уверенно то шла, то бежала по виляющей тропке. Вдруг вдалеке услышала зов: «Ли-и-и-даааа!!!» И хотя голос был совсем охрипшим, всё равно это был папин голос! Лида хотела снова побежать, но сил не стало. Она всё-таки крикнула в ответ: «Папа! Я здесь!», ноги её подкосились, и она села прямо на тропу, мокрую от обильной росы.
Павел услышал детский голос. Теперь он бежал по тропе навстречу. Поднял на руки дочку, крепко обнял её, прижал к себе и понёс домой, шепча: «Ребёнок мой дорогой! Слава Богу! Прости меня, доченька, прости…»
     Они спали полдня на широкой родительской кровати, проснулись от голода. Отец нагрел воды на плитке и в электрочайнике, Лида умылась тёплой водой, доели все домашние продукты, запили кипячёным молоком, всё молча. Потом отец взял дочку на руки, отнёс на кровать, прилёг рядом и тихо заговорил:
     — Доча, ты испугалась меня? Потому ушла?
     — Да, папа. Ты был злой.
     — И куда ты пошла?
     — Хотела на электричке уехать и …(она всхлипнула) заблудилась. Не в ту сторону повернула.
     — И как ты там… ночью. Боялась?
     — Сильно боялась, папа.
     — Прости меня, детка! Я, честное слово, больше не буду пить эту «отраву».
     — Никогда?
     — Ни-ког-да.
     — Правда-правда никогда?
     — Честное слово!
     — Я тебя люблю, папочка! – Лида вдруг сильно закашлялась.
     — Ой, доча, неужели ты простудилась! Эх, я негодный! Дай-ка лобик! Есть, есть температура! Лидок, я сейчас, надо тебя полечить!
     Он вскочил, ринулся в кухню, Лида услышала, что он двигает табурет, вся напряглась, и тут отец вошёл с бутылкой в руке.
     — Папочка! – закричала она, зарыдала в голос! – Не надо, папочка! Ты же обещал!..
     — Доченька, не думай, я… это не мне, это я тебя разотру, разогрею, чтобы не болела! Видишь, я на полотенце выливаю, не пью. Дай-ка сначала спинку разотру, теперь оберну тебя. Мокровато? Но ничего, скоро станет тепло-тепло. Не думай, красавица моя, я поклялся не пить, и не буду. Честное-пречестное слово! Ну, всё. Теперь пойду, малинки поищу, немного ещё должно быть. Чай с малиной – первое дело при простуде. Он вернулся быстро. Зазвенела чайная ложка по чашке, чайник засвистел. С чашкой отец подсел на край кровати.
     — Пей, доча, потихоньку, а то горячо. Ну, тепло тебе?
     — Жарко, папочка. Хорошо…
     И Лида снова уснула. Павел смотрел на любимое личико дочки, оно разрумянилось, дыхание было ровным, еле слышным. И жуткая картина снова встала перед глазами, когда, проснувшись часов через шесть пьяного сна, в темноте он захотел напиться. Включил свет на кухне, залпом проглотил стакан воды и на цыпочках подойдя к занавеске, заглянул в уголок дочери, а там… там её не было! Павлу показалось, что остановилось сердце! Он заметался по домику, выбежал на крыльцо и начал громко звать дочку. Ночная деревенская, непроницаемая, в отличие от городской, тишина была немым ответом его зову. Он в ужасе побежал в деревню. Там стучался в каждый дом, их было двадцать три, обошёл все. Лиду никто не видел, о ней никто ничего не знал. Люди, одни маломощные старики, сочувствовали, но помочь не могли. Бегая от дома к дому, он кричал, звал до полной хрипоты. В совершенном бессилии он взошёл на мост, лёг грудью на перила. «Где ты, маленькая моя? Что случилось, мой ребёнок? Я, я виноват! Я тварь и пьянь! Ухнуться бы с моста, чтоб память потерять, от мыслей с ума можно сойти! Господи! Помоги! Если обойдётся, клянусь всей своей жизнью, ни глотка «отравы» не сделаю больше»! Никогда!». Он поднял глаза в небо. Сквозь туманную дымку блеснула далёкая звёздочка. Подул ветер, начал терзать туман на куски, пробрал его разгорячённое метаниями тело до озноба, но он не мог двинуться с места. А куда идти? Что делать? И, уже не зовом, криком объятой отчаянием души, он, сквозь рвущие горло рыдания, закричал, неудержимым воплем:
     — Ли-и-и-даааа!!!
     И вдруг издалека, с другого берега, из лесной чащи раздался чуть слышный, но такой родной голосок: «Папа! Я здесь!»
     … Лидочка проснулась, чувствуя себя бодрой. А через час они собирались в обратный путь. Отец набрал в саду всего, что нашлось, наполнил доверху рюкзак, ещё и в пакет насовал того-сего.
     — Лидуся, залезай ко мне на закорки, на рюкзак сядешь, я и понесу.
     — Не, папа, ни за что! Тебе и так тяжело, я сама пойду. Только чтобы не сильно спешить. Мне уже хорошо. Потрогай лоб.
     — Правда, лобик холодный. Вроде и кашля нет. Слава Богу! Спешить не будем, должны и так успеть. Замки закрыты. Впёрёд!
Когда они дошли до песчаной дороги, было ещё немало времени до поезда, присели на брёвнышко отдохнуть. Павел покашлял, как-то неловко, смущённо начал.
     — Лидок, ты у меня уже большая, умная… Я хочу тебя попросить: не рассказывай маме, что было этой ночью. Ей нельзя волноваться, и потом, когда малыш будет питаться грудным молочком, ей тоже нельзя будет переживать. Младенчики всегда от маминого волнения плохо спят.
     — Ладно, папа. А если мама спросит, я просто не скажу, и всё.
     — Правильно. Обманывать нельзя, а промолчать можно, чтобы не навредить. Давай, у нас с тобой будет большой секрет на много лет! Цепляй мизинчик за мой.
     Они трясли сцепленными руками и дуэтом повторили три раза: «Большой секрет на много лет, большой секрет на много лет, большой секрет на много лет».
                *    *    *
     … Лида окончила школу с серебряной медалью, знала, что будет учиться на врача. В тайне от всех хотела быть доктором, который вылечивает тех, кто стал алкоголиком. В эти выходные они решила поехать на дачу. Миша в свои почти одиннадцать лет очень любил эти поездки. Они все любили их домик-крошечку. Машина уже стояла у подъезда, папа терпеливо ждал. К деревне построили новую дорогу со стороны трассы, ехать меньше часа. И приехали. Миша первый выбежал во дворик и помчался в сад.
     — Павлуш, я так рада, что у нас и дочка, и сын! А ведь Миша помог тебе бросить всякие выпивки! После его рождения, ты не притронулся к рюмке даже в компании! Даже, когда его принесли домой и все наши собрались! И не уговорить тебя было!
     — Ниночка! Ну, сколько можно вспоминать мои грехи!
     — Это я от радости! Сын вылечил отца! Ай, да сыночек! Молодец! Просто чудо сотворил малыш!
Она не заметила, как переглянулись муж и дочь.
     — Да, Ниночка, дети – это лучшее, что может быть у человека! Сын и дочь – наше счастье.
     Вошли в дом, и, в который раз, мама насмешливо спросила:
     — Павлик! Сколько будет стоять на полке эта «полбутылка»? Зачем она? Ты говорил, вдруг простудимся, растирание поможет… Но ведь, наверняка, водка вся выдохлась, надо бы вылить.
     — Кому она мешает? Пусть стоит. Это не бутылка – памятник.
Мама весело засмеялась:
     — Последняя, как ты её называешь? Ну, что ж, пусть стоит.