Лесничий

-1-
Леший водил по кругу. В седьмой раз я выходил на ту же поляну с большим замшелым пнём посредине и двумя молоденькими берёзками подле него. В состоянии полного опустошения я опустился на пень. Смеркалось, и этот факт навевал тревожные мысли. Перспектива ночевать здесь, по соседству с пнём, не вдохновляла. Нет, серьёзных зверей, кроме кабанов да лосей, в этом лесу отродясь не водилось. Зато всегда хватало комаров, мошки, слепней и прочих любителей человеческой кровушки.
 
Впрочем, не это обстоятельство было главным. Тяготило другое – что матушка моя будет изрядно волноваться за непутёвого сына, который ушёл в лес и пропал. Наверное, весь день себе места не находит. А предупредить её о столь досадном приключении было невозможно – мобильник мой по закону подлости разрядился ещё до полудня.

Всего три дня назад я приехал погостить в деревню к родителям. И вот, немного пообвыкнув, решил сходить спозаранку по грибы. День для похода специально выбирал рабочим, чтобы конкурентов в лесу было поменьше. Расчёт оказался верным. Лишь поутру я пересёкся с двумя одиночными грибниками, а всё последующее время не встретил более ни одной живой души. Леса эти были знакомы мне с детства, потому ничего не предвещало неприятностей. Неспеша, набрал я полную корзину подберёзовиков и боровиков и пошёл по тропе, которая должна была вывести в деревню…

Когда я второй раз, преодолев огромный крюк, вернулся на знакомую поляну, меня разобрал саркастический смех: заблудиться в лесу, где когда-то знал каждое дерево – смешнее не придумаешь. Солнце стояло в зените, и в ту минуту я нисколько не сомневался, что найду дорогу домой.

После четвёртого круга ноги гудели, а чудесное настроение улетучилось. Уже не радовали ни пьянящий лесной воздух, ни разноголосье птиц, ни ласковое солнце…

       Какое-то время я отрешённо сидел на пне, вытянув уставшие ноги, и машинально отмахивался сломанной веткой от гудящего облака кровососов. Багровый закат, меж тем, медленно опускался за верхушки деревьев. Определять снова, где север, а где юг, не имело смысла. После длительного хождения по кругу я уже не понимал, с какой стороны пришёл в это лес. Наконец, собравшись с силами, я поднялся и направился в сторону обратную той, в которую уходил семь раз. Интуитивно сворачивая на развилках тропинок то вправо, то влево, я старался заглушить растущее тупое раздражение собой. Кто вёл меня в те минуты – проведение или тот же леший – не знаю. 
       Сумерки сгущались. Вдруг впереди и справа между деревьями мелькнул огонёк. Как завороженный, рванул я через заросли в его сторону. Я не смотрел под ноги, боясь потерять из виду маячок надежды. Только из предосторожности вытянул вперёд руку с корзиной, дабы случайно не напороться лицом на незамеченную ветку. Огонёк не исчезал, а постепенно вырастал в размерах и представлял уже чёткие очертания освещённого окна дома. Сердце моё радостно забилось. Но в этот момент раздался басовитый лай, и из полумрака на меня выскочила огромная лохматая собака. Я резко остановился и инстинктивно опустил перед собачьей мордой корзину с грибами. Пёс понюхал грибы и сел передо мной, лёгким рычанием предупреждая любое движение. Шевелиться под взглядом такого зверя сразу расхотелось. Только злорадная усмешка промелькнула в голове: «Ну, ни одно – так другое».

       - Гром, что случилось? – Послышался низкий мужской голос, и от дома отделилась тень человека.
Человек подошёл. Он был невысок и худощав, но в поведении и в движениях его явно ощущалась скрытая энергия. Незнакомец окинул меня пытливым взором с головы до ног и, глядя в упор, спросил настороженным голосом:
        - Здравствуй мил-человек! Куда путь держишь?
        - Здравствуйте! – Ответил я. – Да уж теперь и не знаю куда. Как не смешно – заблудился я.
       Видимо, мой расстроенный вид развеял его подозрительность. Он строго приказал псу:
        - Гром, всё в порядке – свои. Ступай домой.
Кобель нехотя поднялся и, о чём-то недовольно по-собачьи ворча, засеменил к дому. Человек проводил пса недолгим взглядом и затем протянул мне открытую ладонь:
        - Николай, местный лесничий.
        - Иван, бывший местный житель села Кащинево – В тон ответил я и пожал его крепкую мозолистую руку.
        - Да это ж минимум вёрст пятнадцать отсюда будет! – Присвистнул лесничий и тут же подытожил. – Ну, до света всё равно дороги не сыскать. А поутру могу довезти тебя до большака. Там сядешь на автобус и через полчаса будешь дома. А пока, коли так случилось, прошу в хату.

-2-
      Небольшой с виду дом внутри оказался достаточно просторным. По правую руку устьем ко входу располагалась настоящая русская печь вкупе с небольшой кухонькой. От печи поперёк горницы под потолком тянулись полати, занавешенные белыми шторами. С боку к белокаменной была приставлена короткая деревянная лесенка, по широким ступеням которой, видимо, взбирались наверх. За печью виднелась полуоткрытая дверь в другую комнату. У левой стены стоял длинный деревянный стол и две скамьи по обе стороны.  Ноздри сразу защекотало смесью печных углей, домашнего хлеба, парного молока, домотканых половиков, дерева, пакли – полузабытых запахов деревенского уюта.

      Пёс, проскочивший в дом вперёд нас, улёгся слева от двери на рогожине и продолжил добросовестно следить за мной. Лесничий плотно закрыл дверь и, поправив марлевый полог, закрывающий весь дверной проём от кровососов, обратился к маленькой женщине, что мыла в эмалированном тазике посуду:
       - Маша, познакомься с нашим гостем. Это Иван из Питера. Когда-то жил в наших краях.  – И уже обращаясь ко мне. – А это, Иван, моя супруга, Мария.
       - Здравствуйте Мария! – Произнёс я. – Приятно познакомиться.
       - Здравствуйте! И мне приятно. – Коротко взглянув на меня, вежливо ответила хозяйка.

        Вслед за хозяином я снял у порога обувь и ступил в чистую горницу.
        - Проходи Иван, садись. – Пригласил лесничий и снова обратился к жене. – Маша, собери что-нибудь на стол. А то человек весь день по лесу блуждал, голодный, небось.
        Я ни словом не намекал новому знакомцу о еде – слава богу, что приютил – потому его чуткость тронула меня чрезвычайно. Не от желания воспользоваться проявленной благосклонностью, а по чистой необходимости я попросил у хозяина зарядку для телефона и через минуту уже звонил матушке. Рассказал о своём приключении, кое-как успокоил её и пообещал завтра до обеда быть дома.

        Тем временем на полатях послышалась возня, и из-под шторок между перил почти одновременно просунулись три мальчуковых головы мал мала меньше. Три пары глаз с любопытством рассматривали меня. Наконец, один из мальчишек, по виду старший, не выдержав, спросил:
        - Пап, а нам можно с вами маленько посидеть?
        Николай взглянул наверх:
        - Сынок, во сколько отбой в войсках ПВО?
        - В девять.
        - А сейчас сколько?
        - Девять двадцать. – Посмотрев на ходики, ответил сын.
        - Тогда какие могут быть вопросы, боец? – Уже строже переспросил отец и добавил. – Быстро всем спать! Чтобы я вас больше не слышал.
        Три головы мгновенно исчезли, и через несколько секунд шорохи наверху прекратились. Николай повернулся, и напускная строгость на его лице сменилась добродушной улыбкой.

        Между тем на столе уже стояла сковорода с жареной картошкой. Прямо на деревянной разделочной доске лежали тонко нарезанные ломтики сала. В плетёной хлебнице теснились краюхи ароматного домашнего хлеба.
        - Маш, - Тихо позвал жену лесничий. – Ты уж позволь нам сегодня посидеть маленько. Гости ведь у нас не так часто бывают.
        Женщина проникновенно усмехнулась, мол, я так и знала, но ничего не сказав, вышла в сени. Через пару минут она вернулась и поставила на стол бутылку водки и поллитровую банку с солёными огурцами. Затем принесла ещё одну тарелку и вилку для хозяина.
        - Посуду сам помоешь. – Тихо молвила она супругу. – Я спать. Да не сидите долго. Твой друг наверняка устал.
        - Хорошо, постараемся. – Так же тихо ответил ей Николай…

        Когда хмель изрядно затуманил головы, хозяин позвал на улицу покурить. Мы прошли в маленькую беседку за домом, и я, одолеваемый любопытством, спросил:
        - Николай, это все твои пацаны, что ли?
        Лесничий ответил не сразу.
        - Нет. Мой – который старший. А мелкие – это внуки.
        Он затушил сигарету в жестяной банке, достал другую и снова закурил. В моменты затяжки вспыхивающий сигаретный огонёк освещал его глубоко сосредоточенное лицо, словно он решал сейчас очень важную проблему. Что-то тяготило его и, видимо, давно. Может выпитая водка развязала язык, может я показался ему подходящим собеседником, которому можно, не опасаясь, излить душу – не знаю. Но той ночью лесничий поведал мне свою непростую историю, которую я пересказываю вам, читатель, от его лица почти без изменений.
-3-
Шестнадцать лет назад пошёл я в примаки* к женщине с ребёнком. Работал тогда инженером в тепличном комбинате – там Машу и встретил. Настолько она мне глянулась, что не посмотрел я ни на родных, ни на друзей, ни на трудности, что мне пророчили. Дочку Машину звали Настенькой. Настеньке тогда только-только четыре исполнилось, но была она не по годам смышлёной и бойкой.

Расписались мы с Марией по весне. Через положенный срок удочерил я Настеньку, и зажили мы втроём настоящей семьёй. Квартира у Маши находилась в небольшом посёлке рядом с комбинатом. Дом панельный, но тёплый. Квартира двухкомнатная со всеми удобствами: газ, канализация, водопровод. Хотя, мне эти удобства без особой надобности – я цивилизацией не испорчен. Но, если уж так жизнь сложилась, не бежать же теперь от этих удобств – пусть будут.

Души в названной дочери я не чаял, привечал, как родную: и гулял с ней ежедневно, и сказки на сон читал, и подарками одаривал. И она мне отвечала взаимностью. Со временем стала папой величать. Случалось, и наказывал, но всегда объяснял за что, чтобы понимала свои ошибки и больше не повторяла.

Через три года пошла Настенька в школу. Нередко случалось, сидел с ней по вечерам за уроками, объяснял, что непонятно было. Ходил на родительские собрания, состоял, как отец, в родительском комитете. Интересная такая жизнь у меня началась в те годы – каждый день что-то новое.

Учиться Настеньке нравилось, правда, усидчивости не хватало. Оттого во втором классе приносила иногда и тройки, и двойки в дневнике. Тем не менее, переходила дочка из класса в класс без проблем.

На десять лет, помню, закончила она год без троек, и мы с Машей подарили ей подростковый семискоростной велосипед. Вот радости было у ребёнка! Ни у кого на нашей улице такого не было.

В том же году Маша родила сына, Алёшку. Теперь в семье был полный комплект – и девочка, и мальчик. Прибавилось счастья, но и забот прибавилось. Только такие заботы в радость. С рождением сына, будто крылья за спиной выросли. Мне казалось тогда, что горы могу свернуть. Только жизнь штука такая – не даёт вдоволь нарадоваться, обязательно сюрприз преподнесёт.

Случилось так, что некие деятели от власти решили продать тепличные земли под застройку жилья. Для них вопросы – нужны народу к столу свежие помидоры, огурцы, зелень, и нужны ли люди, которые всё это выращивают – не представляли существенного значения. Если гордыня и алчность главенствуют в каком-либо человеке, то чаянья и судьбы других людей, зависящих от его решений, не принимаются во внимание. Подумаешь, тысяча, другая безработных прибавится. Вон их сколько по стране. Тысячей меньше, тысячей больше – какая разница. Когда проданы душа, совесть и честь – не до сантиментов. В конечном итоге, тепличный комбинат обанкротили и развалили.

Алёшке ещё года не было, когда я остался без работы. А кормить семью надо было. Месяцев пять перебивался случайными заработками, пока не устроился токарем в одно небольшое НИИ. Вроде бы всё опять наладилось: зарплата стабильная, уверенность вернулась – а оскомина на жизнь осталась. 

На шестнадцать лет подарили мы дочери натуральную мутоновую шубу. Вместе ездили, выбирали. Уж как сияли глаза у Настеньки, когда примеряла обновку. Маша за неё нарадоваться не могла, даже прослезилась. Ну и мне, само собой, тоже было приятно.

Через неделю в субботу отпросилась дочка в клуб на вечернюю дискотеку. Дело было зимой, морозец градусов за десять. Ну и уговорила нас, чтобы в новой шубе разрешили пойти. Понятно, хотела подругам нос утереть. Так вот, ушла Настя в клуб в шубе, а вернулась около полуночи без неё. Трясётся вся от холода, зубами дробь выбивает. На вопрос – где шуба? – только разрыдалась. Кое-как успокоили ребёнка. Потом рассказала дочь, что шубу с неё снял Петька-Кидало из соседней деревни и сказал при этом:
- Нечего такой бздыкалке шиковать. Есть люди подостойнее.

Знал я этого Петьку. Много за ним водилось грехов разных ещё со школы: то деньги у кого отнимет, то изобьёт кого. И как-то сходили с рук ему все эти дела. Из родных у него одна мать была, которую он давно уже ни во что не ставил. Парень статный, высокий – да видно весь ум в рост ушёл.

-4-
Не стал я дожидаться утра. Зарядил двустволку, встал на лыжи и напрямки через снежное поле в ту деревню.
На стук дверь открыла мать.
- Здравствуй тётка Аграфена! Показывай, где твой сынок отмороженный.
Тихонько отодвинул женщину в сторону и шагнул в избу. Нащупал на стене выключатель, зажёг лампу под потолком. Тут тётка Аграфена обогнула меня и встала спереди:
- Здравствуй Сергеич! Ты б не будил его. А то он хмельной вернулся. Кабы не осерчал.
- Ты, мать, сейчас другого бойся – как бы я не осерчал безудержно.
Кровать у стены заскрипела пружинами. Под толстым одеялом кто-то зашевелился и недовольный голос рыкнул:
- Мать, ты пошто свет среди ночи включила!? Совсем сдурела што ли?
Я подошёл к кровати и, скинув на ходу ружьё, ткнул им лежащего парня в бочину:
- А ну вставай, сучий потрох!
- Шо такое? – Протянул увалень и, откинув одеяло, медленно переместился в сидячее положение. Он ещё не отошёл от хмеля и сна и силился понять, что происходит.
Только сейчас увидев в моих руках ружьё, тётка Аграфена упавшим голосом запричитала:
- Ой, люди добрые, что деется в моём доме!
- Не верещи, тётка! – Оборвал её я. – Сядь лучше в сторонке, чтоб хуже не случилось.
Внутри меня всё клокотало. Целый год мы с женой экономили, на чём только могли, чтобы сделать дочке подарок. А этот подонок в один момент присвоил его себе.
- Где шуба, что ты сегодня в клубе снял с моей дочери? – спросил я, отчётливо выговаривая слова.
Увалень, кажется, начал приходить в себя. Он уставил на меня мутный  тяжёлый взгляд и с кривой усмешкой произнёс:
- Слушай мужик, если ты сейчас же сдриснешь из моего дома, то обещаю, что гоняться и бить тебя я не буду.
- Где шуба моей дочери? – Повторил я вопрос.
- В пи…де! – Выругался увалень и начал вставать с кровати.
Я поднял ружьё поверх его головы и выстрелил с одного ствола в потолок. Затем быстро направил ствол на парня:
- Следующий выстрел твой, урод!
В глазах промелькнули растерянность и страх. Не успев полностью выпрямиться, увалень рухнул назад на кровать и закрылся скрещенными руками.
- Убили! – В тот же миг заголосила Аграфена.
- Не верещи тётка раньше времени! – Повторил я ей.
- Мать, - Наконец, вымолвил ошарашенный сынок. – Принеси ему из шкафа шубу.
Та метнулась в дальний угол к шкафу, торопливо сняла с плечиков шубу и поднесла мне, растерянно глядя в глаза:
- Эта? Извини Сергеич. Не знала я.
Злость по-прежнему клокотала во мне, но присутствие матери подавило желание ударить злыдня прикладом. Не спуская глаз с неуклюже замершего противника, я прижал шубу левой рукой к телу, а правой продолжал держать его на прицеле.
- Запомни, гнида, если ещё раз обидишь мою дочь – разговаривать больше не буду. Приду и застрелю. Ты всё понял?
- Понял я всё. Понял. – Кивнул головой увалень.
Не поворачиваясь, я отступил спиной к двери и вышел прочь.

-5-
За месяц до восемнадцатилетия родила Настя первого сына. Где нагуляла, с кем – нам не раскрыла, только плакала по ночам долго. Один раз, правда, матери проговорилась, мол, убили его, отца ребёнка. Похоже, горюшко у неё было серьёзное. Не стал я тогда допекать с расспросами – как сложилось, так сложилось.
Живём мы уже впятером в двухкомнатной квартире. Да ничего, в тесноте – не в обиде. Главное, крыша над головой есть, поесть чего есть, да и с голым задом не ходим. В общем, всё как у людей. Только беда подкралась с другой стороны – начала выпивать дочка наша. Видимо, отец ребёнка для неё действительно был потерей. Учёбу, а училась она тогда уже в лицее на втором курсе, забросила. Устроилась на работу в овощной ларёк. Оттуда через пару месяцев её уволили по пьяному делу.
Женский алкоголизм пострашней мужского будет. Сколько мы с ней разговоров переговорили на эту тему, ко скольки врачам водили – всё без толку. А через полтора года принесла нам дочь ещё одного пацана в подоле. Вот с этого момента жизнь наша сильно поменялась.
Квартира, в которой мы жили, когда-то принадлежала Настиному отцу, биологическому, как сейчас говорят. Тот после развода с Машей официально подарил жильё дочери, а сам уехал куда-то на Дальний Восток, где и затерялся. Ни слуху, ни духу за все эти годы от него не было. Насте о той дарственной было известно – Маша от неё ничего не скрывала. Но вопросов по этой теме раньше никогда не возникало.
В тот год наш губернатор включился в борьбу за повышение рождаемости. То ли денег ему из центра выделили, то ли чё – но начал он платить матерям-одиночкам по десять тысяч за ребёнка каждый месяц. Получила Настя первый раз за двоих и обомлела. После этого что-то у неё в голове произошло. А, может, надоумил кто – не знаю. Только однажды вечером пришла она выпивши домой и заявила:
- Я себе на жизнь теперь заработала. А вы меня достали. Всё воспитываете и воспитываете. Туда не ходи, этого не делай. Зае…али! Я взрослый человек, я сама уже мать и буду делать то, что хочу. А вы съезжайте на х… с моей жилплощади! Сейчас же. Это моя жилплощадь!
Мне было страшно смотреть на жену. Такого вероломства она никаким образом не заслуживала. Черты лица её в миг обострились, в глазах застыло непонимание. Тем ни менее, она пыталась спокойно вразумить дочь:
- Настенька, ты матом не ругайся в доме. Тут дети всё-таки.
- А что дети? Они что, не русские что ли? Пусть знают, что такое мат.
- Прекрати паясничать! – Попытался я её приструнить. – Ты думаешь, что говоришь? Куда мы сейчас пойдём с ребёнком – зима на носу?!
- А ты вообще помолчи, праведник хренов! – Оборвала она меня. – Ты мне вообще никто. Вот батя мой хоть квартиру мне оставил. А ты что мне дал по жизни? Только учил всё время, так не делай – это плохо, а делай вот так – так хорошо. И где мне пригодилась, твоя наука? Где в жизни твоя честность, где порядочность? А? Каждый только и норовит нае…ать ближнего.
Она замолчала, а мы с Машей стояли, как пришибленные, не веря в происходящее. Но это было ещё не всё.
- Хорошо. – Сказала после паузы Настя. – Так и быть, потерплю я вас до весны, но не просто так. Будете платить мне за съём жилья десять тысяч каждый месяц. А по теплу съезжайте на х… А если не согласны платить –съезжайте на х… прям сейчас.
В голове не укладывалось, что все эти слова были сказаны ребёнком, который больше пятнадцати лет называл меня папой, который делил со мной и радости, и неудачи, который стал для меня родным.
- Мы ответим о своём решении завтра. – Подытожил я разговор. – А сейчас давайте спать.
Была надежда, что слова дочери – это пьяный бред, и завтра Настя просто извинится за своё поведение. Но надежда рухнула уже поутру.
- Ну, что решил великий синод? – С этими словами дочь вошла на кухню.
Вот так просто – ни доброго утра вам, ни здравствуйте. Маша даже не обернулась от плиты на её слова. Уж ей то было намного горше, чем мне. Я стоял возле окна и смотрел в глаза дочери. Мне хотелось поймать в них хоть каплю сожаления. Но нет, они блестели тусклой вызывающей наглецой.
- Мы решили остаться до весны. – Сказал я. – Мы будем платить тебе каждый месяц по десять тысяч рублей. Если найдём жильё раньше – уедем раньше. Но поверь, Настя, когда-нибудь тебе станет стыдно за то, что ты сделала.
- Не станет. – Она даже не моргнула. – Сейчас каждый живёт за счёт другого. Чего ж тут стесняться? Не мы такие – жизь такая. И избавь меня от нравоучений. Папаша выискался.
Она издевалась надо мной. Но мне хватило сил сдержаться. Не выдержала всегда тихая и спокойная Маша. Она резко развернулась от плиты. Глаза горели.
- Замолчи дрянь! Как ты смеешь так говорить? Ты забыла, кто тебя вырастил и выкормил. Разве такому мы тебя учили? Ты родную мать готова из дома выгнать. За что?
- За то, мамочка, что вы не можете мне нормальную жизнь обеспечить. Ну, кормить и растить меня вы по-любому должны были. Тут вашей заслуги особой то и нету. А дальше-то что? Я из-за вас не живу, а существую.  Батька мой, какой-никакой, а квартиру мне подарил. А от вас чего ждать? Вы лузеры! Так и помрёте нищебродами.
Настя злорадно рассмеялась. Я успел ещё внизу перехватить Машину руку с половником, иначе случилась бы беда. Рука её мелко дрожала. Я притянул жену к себе – она дрожала вся.
- Тише, тише. Успокойся. – Шепнул ей на ухо.

-6-
Вот так наша размеренная семейная жизнь рассыпалась в прах. Но если так произошло, значит, я что-то делал неправильно. Что? Я мучился и не понимал, где допустил ошибку. Ведь старался прививать только доброе, только хорошее. Но чем больше я копался в себе, тем дальше уходил от ответа.
Потянулись серые беспросветные дни. По уму, разрубить бы этот узел одним махом, чем терпеть унижение. Но куда я поведу Машу и Алёшку – на улицу? Снять квартиру нам было не по карману. Я получал тогда двадцать тысяч, да жена двенадцать. Квартиру тогда меньше, чем за двадцатку было не найти. А жить на что? «Терпи, Коля, терпи», - Говорил я себе и терпел. Терпел месяц, другой, третий. Каждый раз, как получит Настя детские, напьётся и гонит нас из дома, не стесняясь в выражениях. Пыталась Маша уговорить её на лечение, так ещё хуже вышло. Дочь решила, что мы хотим от неё избавиться, чтоб квартирой завладеть. Получили очередной скандал. Так что, отдавали мы Насте каждый месяц червонец, а на остальные жили. Да ещё внучат тащили на себе, так как мать вспоминала о них только в минуты просветления. Но внуки то свои – не бросишь на дядю.
Вдруг после Нового года предложили мне работу лесничего. Зарплата, правда, поменьше – зато жильё, но в лесу. Съездили мы с женой, посмотрели на избушку лесничью. Дом добротный – понравился. Ну, а то, что удобства на улице, нам не привыкать – не графьё. Давно ли мы стали теми удобствами пользоваться? Зато банька есть – настоящая русская.
В общем, устроился я на новую работу, и мы переехали, не дожидаясь весны. До посёлка недалеко, минут тридцать на машине. Утром отвожу жену на работу, сына в школу. Возвращаюсь, иду зверям корм по кормушкам задаю, заодно смотрю, нет ли худых людей в лесу. Вернусь, свою скотинку покормлю: обзавелись мы со временем курами да козой. Затем уже и сам обедаю. После обеда беру Грома и иду в обход участка. Ну, а в конце дня еду своих забирать. Вечером ужинаем, делимся новостями, да готовимся к следующему дню. Вот так деньки и проходили. Привыкли мы уже так жить – человек ко всему привыкает – только вот свербело внутри постоянно, будто что-то важное забыл сделать. Да, оказалось, не у меня одного. Уже по теплу говорит жена, мол съездил бы, проведал дочь со внуками, а то сердце не на месте.
Приехал я в полдень. Дверь не заперта. Вошёл. В первой комнате внуки мои по полу ползают чумазые и голодные. Меня увидели, заплакали. Умыл я их по очереди. Сварил каши, посадил есть. Зашёл во вторую комнату. Настя лежит в кровати с каким-то мужиком. На тумбочке бутылка водки початая и закуска. Потемнело у меня в глазах от гнева. Вынул я этого мужика из кровати да, в чём был, спустил его с лестницы. Затем дочку прямо в ночнушке в ванную, и голову под ледяную воду.
Заверещала:
- Ты что делаешь, козёл! Пошёл на х…!
Не выдержал я, хлопнул её слегка по щеке, чтоб привести в чувство:
- Заткнись! И слушай сюда. Если не прекратишь, доченька, такой образ жизни, если ещё раз увижу внуков голодными и неухоженными – я тебя лишу родительских прав. И жить тебе станет не на что. Ты меня поняла?
Вид у Насти был в тот момент, как у облезлой кошки. Глаза мутные и бессмысленные. Я тряхнул её за плечи:
- Ты меня услышала?
Она стянула с верёвки сохнувшее полотенце и, вытирая волосы, раздражённо ответила:
- Услышала я тебя, услышала.
Я оставил её в ванной, попрощался с внуками и уехал.
Другой раз поехали мы с Машей вдвоём. Взяли десяток яиц свежих, пару литров молока козьего. Всё повторилось почти как в прежний мой приезд. Настя лежит одетая на неразобранной кровати. На столе грязная посуда с остатками еды. Под столом пустая бутылка дешёвого вина валяется. Меньший внук, Артур, сидит в одних ползунках на холодном полу и ревёт в три ручья. А старший, Валера, стоит у кровати и теребит спящую мать:
- Мама, проснись, мы есть хотим! Мама дай нам поесть!
Когда мы вошли, Валера обрадовался и бросился к нам:
- Баба, деда, как хорошо, что вы приехали. А то мама всё спит и спит, а мы с братиком есть хотим.
Я подхватил его на руки. Внук прижался ко мне и спросил:
- Деда, а что ты так долго не приезжал?
А мне и ответить нечего. Впрочем, он и не ждал ответа. Он радостно закричал вниз:
- Артур, вставай! Дед с бабой приехали.
У Маши потемнело лицо. Она вся сжалась словно пружина. Чтобы её не рвануло, я поспешил поставить внука на пол и сказал:
- Валера, бери Артура и бабушку, и идите умываться. А я пока на кухне похозяйничаю.
Через десять минут внуки уже уминали манную кашу на козьем молоке. Смотрел я на малышей в тот момент и думал, что оставить их снова на такое существование не смогу. Когда они уж ложки облизывали, я поймал взгляд жены и произнёс:
- Валера и Артём, а мы хотели вас в гости позвать. Поедем, посмотрите, как мы живём. А живём мы в волшебном лесу, где поют райские птицы и гуляют сказочные звери. Там растут диковинные деревья и цветы красоты невиданной. А ещё там много вкусных лесных ягод. Мы с бабушкой всё это вам покажем.
Маша улыбнулась моим словам, а у внучат загорелись глазки.
- Тогда давайте одеваться. Заедем сейчас за вашим дядей Лёшей в школу и домой…
Вот так и живут у нас внуки уже целый год. Дочь за этот год ни разу не объявилась. Да и мы к ней ни ногой. Самое главное, что ребятишкам здесь нравится. Воздух свежий, питание натуральное, игрушек хватает. С ними в доме веселее стало, да и светлее, что ли. Затянут меня порой в свою игру, так сам в детство впадаю. Жене, правда, пришлось на этот год с работы уйти. Теперь думаем к осени определить Артёма в ясли, а Валерку в садик. Так будет правильно. Что двоих возить в посёлок, что четверых – всё одно. А там – вернётся Маша на работу – вообще заживём.

-7-
Николай замолчал и чему-то улыбнулся. Небо по-над деревьями начало светлеть – близился рассвет. Я с удивлением смотрел на лесничего. В этом далеко не богатырского сложения человеке была заключена величайшая душа и огромная сила духа! Он принадлежал к редкой уже породе русских мужиков, которые на себе испытали – почём фунт лиха, которые ведают цену труду и всегда готовы стоять за правду. Такие мужики в самый трудный час без стенаний и жалоб будут тащить до конца на своих плечах дом, семью, а, доведётся, и страну. Слава Богу, что такие люди ещё есть. Глядя на Николая, я мысленно благодарил судьбу за иронию, по воле которой познакомился с этим человеком.
        Поутру лесничий, как и обещал, довёз меня на старенькой «восьмёрке» до большака. На краю лесной дороги объяснил, где остановка, да ещё повинился:
        - Извини, Иван, дальше с таким выхлопом не могу.
        Прощаясь, я крепко пожелал ему руку:
        - Дай тебе Бог, Николай Сергеевич, сил и здоровья, а твоей семье достатка и благополучия.

* Примак - мужчина, который пошёл жить в дом жены