Думай о хорошем! Продолжение - гл. 8, 9

        Глава 8. Моя сорок вторая

        Много лет подряд  во время праздничных семейных сборов  я произносила тост «За нашу сорок вторую!» И собравшиеся за столом  меня  понимали.  Невозможно описать всех, кто, так или иначе, причастен к нашей замечательной квартире номер сорок два. А сколько  наших друзей детства и юности бывало  здесь!
        Семья Шванке  была большой и шумной. Состав её менялся на протяжении многих лет.  Домочадцы  взрослели, женились-разводились, уезжали-возвращались, появлялось новое поколение детей. Мать семейства Елена Болеславовна унаследовала от отца-поляка благородство характера и весёлый общительный нрав.  До революции вся сорок вторая квартира принадлежала семье жениха юной Лёли. Жених – Сергей Иванович Шванке –  родом был из давно обрусевших немцев. Отсюда и необычная фамилия наших соседей. Обряд венчания проходил в комнате, которая, в конце концов, досталась молодой семье Потаповых.


        У тёти Лёли было шестеро детей: Олег, Людмила, Галина, Ирина, Сергей и  самый младший – Митька, на пару лет старше меня. Сергей Иванович занимал какой-то ответственный пост в издательском деле, был интеллигентен и образован. В семье появлялся  редко, но материально её обеспечивал. Сергей Иванович умер в сорок шесть лет от инфаркта. Я помню некролог о его кончине в газете «На страже Родины».

        Самый старший  сын   тёти Лёли   Олег пришёл из армии и привёз с собой деревенскую Марусю. И вскоре у всех жильцов появились вши. Мама вычёсывала  из наших волос эту мерзость частым гребешком, серые мелкие жучки падали  на белый лист бумаги… Мама  возмущалась:
        – Манюня наградила!
 Обошлось без стрижки наголо, но голову керосином мазали.
 Помню двух маленьких дочек Олега.  А потом  произошёл какой-то, непонятный для моего детского понимания,  скандал.  Вроде, Олег закрутил шашни с кем-то на стороне, и тётя Лёля отлучила своего старшего от семьи.  Олег исчез. И Маруся с детьми уехала в свою деревню. Никто из них больше никогда не появлялся в сорок второй.


        Люся Большая   вышла замуж. С бывшим фронтовиком Михаилом Фёдоровичем Парфеевым Люся Большая познакомилась в той же «Лавке», где  Миша  на грузовике  развозил то книги, то писателей по дачам.  Без его участия  не обходились и похороны знаменитостей.
        Миша гордился тем, что с автоматом в руках брал Берлин.  Миша пил горькую,  видимо, снимая поствоенный синдром, но, будучи шофёром первого класса,  он ни разу не стал виновником дорожной аварии. В редкие часы трезвости   он много читал и любил поговорить о политике.

       Мне было десять лет, когда из роддома принесли Андрюшку.  Судьба ребёнка, рождённого от отца-пьяницы  оказалась трагичной.  Андрюшка  учился в спецшколе для умственно отсталых, с трудом  адаптировался в социуме, благодаря неимоверным усилиям матери, но прожил всего тридцать лет.
 
       К тому времени фактически Люся Большая стала главой семьи. Ежедневно она выдавала  своей матери   на хозяйство пятьдесят рублей. (После денежной реформы 1961 года они превратились в пять рублей). И тётя Лёля шла по магазинам. Обычно, она ходила часа три. На обратном пути останавливалась, отставляла в сторону тяжёлые сумки  и подолгу беседовала с каждым встреченным знакомым. Тётя Лёля тратила  всю выданную сумму до копейки. Она говорила:
 – Это мой принцип! Даже если осталось хоть 35 копеек, то куплю на них свои  любимые  карамельки-подушечки   к чаю!

 
       В этой многочисленной семье  постоянно что-то  праздновалось. Михаил Фёдорович   был полным ровесником Великого Октября, о чём говорил с гордостью. И его день рождения  (7 ноября 1917 года)  отмечала вся   квартира, не забывая, конечно, выпить и  за революцию.
 В самый последний момент, когда  гости уже сидели за накрытым столом,  тётя Лёля  торжественно провозглашала:
       – Семейство Потаповых! Нина, Володя и их детки!

      Мы с Иришей  семенили следом за родителями, и даже когда «деткам» было уже по 12-13 лет, этот ритуал оставался неизменным. Нас и самого младшего Митьку пристраивали в конце длинного стола.  Долго сидеть  не разрешали, хотя мне нравилось развесить уши и слушать взрослые разговоры.  Но, поели и вперёд! И мы втроём  удалялись.  В нашем распоряжении был  тёмный  коридор, где мы играли в придуманную мною игру «Тихо в лесу по ночам».  Неизменно Митька и Ирочка назначались зайцами, а я была лисой. Я за ними охотилась!  Ловля зайцев  сопровождалась нашим жутким визгом на всю коммуналку, иногда вызывая раздражение гостей:
      –  И что вы там возитесь в темноте? Что за дикие игры с криками?
И мы снова появлялись среди взрослых, которым было уже не до нас.
 

     …В подпитии  Миша красочно  рассказывал забавные истории из военного прошлого, и его хвастливые байки о приключениях с хорошенькими немками тоже имели место. Иногда Миша пел романс  «жалобно стонет ветер осенний», с остервенением терзая  струны  на моей гитаре. Люся Большая с умилением его слушала. Кстати, гитару «на день рождения в восемь лет»  мне подарили они же – любимые соседи.  Обычно Миша напивался до одури, и Людмила с уговорами уводила мужа  в спальню. Вся компания с облегчением желала ему спокойной ночи и  продолжала веселиться. Включали музыку, начинались танцы, кто-то выходил в кухню на перекур, а кто-то затягивал популярную песенку. В те времена  в застолье всегда пели…Поздно вечером  наиболее стойкие гости шли  на салют, благо до набережной Невы, где собирался народ, было недалеко.

       Однажды папа притащил  проигрыватель,  у которого звук усиливался через радиоприёмник. По тем временам – сложная конструкция, в отличие от  патефона у тёти Лёли, но музыка у нас гремела на всю катушку. Как-то мама купила на барахолке  (такие рынки   есть и сейчас)  гибкую пластиночку с модной в пятидесятых годах  песенкой про Мишку.  Меня, второклашку,  это незатейливое  «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня»  ошеломило, и я в отсутствие родителей  без конца слушала  полюбившуюся песню. Соседи  не протестовали.

        И  никто из жильцов нашей квартиры не протестовал, когда  в кухонное окно  влетел сизый  голубь и стал жить между рамами.  Всю зиму мы его кормили, а весной  он  прилетел с  голубкой.   Голуби  свили гнездо и по очереди  высиживали  птенцов. Весна была холодной, и тогда  на  высоченном старинном  шкафу было оборудовано новое жилище для голубиного семейства. Сердобольная  Ира Большая  (моя сестрёнка соответственно была Ирой маленькой) перетащила гнездо на шкаф, и вскоре там появились птенцы.  Восемнадцатилетняя тёзка моей сестрёнки  кормила птенцов  изо рта пережёванной кашей,  совершенно не испытывая брезгливости. Подросшие голубочки  вставали на крыло  в нашей мрачноватой кухне. Летом окно открыли, голуби улетели на волю, но регулярно  возвращались и радостно летали по кухне. Эта история с голубями длилась лет пять, пока в кухне не сделали ремонт.

 
           Маленькая тусклая каморка   именовалась  по старинке – уборной. Густой налёт ржавчины на унитазе, сливной бачок с прикреплённой к цепи ручкой, за которую надо было дёрнуть, чтобы с хрюканьем вылилась  порция воды.  На   продолговатой  ручке из белого фарфора   красовалось загадочное «RULL».  Теперь-то мне понятно, что  эта сантехника не менялась со времени постройки дома, то есть с  1874-го года. Прибитый двумя гвоздями  холщовый  мешок-торба с аккуратно нарезанной газетой был чем-то само собой разумеющимся. Иногда из торбы торчал «Блокнот агитатора» – неизменный   атрибут советских партийных работников.

           О существовании туалетной  бумаги, как и об освежителях воздуха,  мы  даже не подозревали. Тётя Лёля иногда  доставала  из торбы коробок спичек,  скручивала в жгут газету,  и  поджигала её. Этот процесс  в нашем быту  был как нечто само собой разумеющееся. На какое-то время запах горелой бумаги заглушал  одуряющее  амбре – вносили свою лепту и курящие соседи. Однажды из уборной на всю коммуналку раздался рёв моей  сестрёнки.

          Мама с тётей Лёлей ломанулись к запертой изнутри на крючок уборной. Из дверных щелей валил дым. Когда после недолгих уговоров Ирочка всё же открыла дверь, то мы  ( я же тут как тут, конечно, на месте события ) увидели плачущую  сестрёнку   и пылающую торбу на стене…Помню, как тётя Лёля отважно схватила горящий мешок и швырнула его в унитаз. Оказалось, что  Ирочка таким образом решила по примеру тёти Лёли  прожечь в уборной.
 Наша мама  каждый день  наводила чистоту в этой ужасной каморке, едва освещаемой лампочкой Ильича.  Мамочка преуспевала в своих трудах,  и только лишь рыжие разводы на белой эмали  не исчезали. Радикальные средства  для удаления ржавчины  появились значительно позже вместе с туалетной бумагой и освежителями.

       По выходным дням  взрослое население нашей коммуналки совершало походы в кино. Детей, конечно, не брали. Я и сейчас помню заманчивые для девчоночьего слуха названия: «Дама с камелиями», «Тереза Ракен», «Возраст любви». Иногда папа с мамой ходили в театр. Нас оставляли  под присмотром  Иры Большой.  Соседка заглядывала к нам, убеждаясь, что у нас порядок, и убегала к себе. Однажды она нам  читала вслух. Едва Ира Большая произнесла название «Наша книга», как я тут же возразила:  «Нет! Книга наша!» Это был сборник стихов для детей. Ближе к ночи мы с сестрой устраивались на родительской кровати. У нас банка сгущёнки на двоих и  книга  профессора Мясникова  по медицинским болезням.

      О знаменитой династии врачей (потомок династии, доктор Александр Мясников и сейчас блистает на центральных телеканалах)  мы в то время, конечно и не знали. Книга, наверняка случайно оказалась в нашей семье. Цветные картинки в фолианте с  описанием  диагнозов  вызывали  любопытство с примесью  брезгливого страха.   Чего там только не изображалось: и увеличенные микробы, и человеческие внутренности, и голые больные уродцы!  Весёлых картинок там точно не было! Как мы всё же засыпали, не дождавшись прихода родителей, уже не вспомнить.

       В сто двадцать первый раз пересматриваю фильм «Девчата». И уношусь снова в 1961 год…Фильм в то время вышел на экраны.  И тётя Лёля повела нас в кинотеатр.
Не знаю, какое впечатление произвёл фильм на Митьку и на Ирочку, но  с  того первого просмотра  я во всём стала подражать главной героине фильма – весёлой и гордой Тоське.

       Мне тоже хотелось быть красивой, чтобы  знакомые мальчишки столбенели и «сами собой в штабеля укладывались»…И косички стала заплетать такие же, в подражание Тоськи... И мальчишкам от меня доставалось за малейшее проявление симпатии. Моя реакция на любые ухаживания  одноклассников  была ужасной. Однажды во время очередного сбора макулатуры  в школе шестиклассник из параллельного класса чмокнул меня в щёчку.  И тут же последовала  оплеуха бедному ухажёру.  Немногое  от взрывного характера Тоськи  осталось и до сих пор, хотя давно ушла из жизни  актриса Надежда Румянцева, да  и  влечение сильного пола к моей особе стремительно уменьшается год от года.

        Я перешла в восьмой класс, и накануне  первого  сентября  примеряла  школьное коричневое платье. Тётя Лёля хлопочет у плиты, а я верчусь  в кухне и чуть не плачу:
       – Ох, как же я растолстела за лето! Ужас! Что делать? И мудрая  тётя Лёля совершенно серьёзно мне сказала:
       – Жизнь такая длинная, Люсенька! Ты ещё будешь всякой:  и толстой, и худой. Не переживай! Ты всё равно симпатичная!
       В мой пятнадцатый  день  рождения тётя Лёля, как всегда, долго ходила по магазинам.  По возвращении вытаскивает из сумки продукты, смеётся и  протягивает мне  солонку из зелёного гранёного стекла:
 – Не могла удержаться! Купила тебе, Люсенька, подарочек! Поздравляю тебя! На всю жизнь память будет!
         
       А вскоре тётя Лёля заболела и попала в больницу.  Её не стало. В те годы мне она казалась старой, а ведь ей  было чуть  за пятьдесят.


       Глава 9. Митька

          Школу я не любила. С радостью вспоминаю  только уроки пения  в младших классах, уроки  литературы  и  физкультуры. А вот четыре с половиной года  дневного обучения в  техникуме  оказались самыми весёлыми и беззаботными. Помимо занятий в секции спортивной гимнастики, были и  походы по Ленобласти с палатками, гитарой и прочими атрибутами  туристической романтики, процветающей в середине шестидесятых годов.

          Я училась на втором курсе техникума, когда  Серёга и Галя Шванке   ввели  меня  в компанию своих друзей, выезжающих по выходным дням  за город покататься на лыжах. В Токсово  я перепахала все горки и как-то даже сломала лыжи,  осваивая  крутые склоны среди сосен.
 
         …Серёге  было  23 года, он отслужил в армии, и   в  один прекрасный день  он  привёл  симпатичную,  крепко сложенную  молодую женщину в тёмных очках от солнца и поставил  тётю Лёлю перед фактом:
        – Клава будет жить у нас!
     С Клавдией мы сразу нашли общий язык.  Она оказалась бойкой хохотушкой и за словом в карман не лезла. В тот же день мы узнали её нехитрую историю: Клава ушла от мужа, который напоследок и разукрасил ей лицо. Какое-то время пришлось носить тёмные очки. Клава была на десять лет  старше Серёжки, но это не помешало им впоследствии прожить долгую совместную жизнь. Они даже не регистрировали свой брак, и через некоторое время переехали жить отдельно.
   
         В компании Серёги я считалась малолеткой,  но общаться с его друзьями  мне было интересно.
         Я нравилась и Свире (Вите Свирину), и Клескуну (Володе Клескунову).  Володя Пипинов  по прозвищу  Пипин   совершенно серьёзно  предлагал  мне  руку и сердце.  Мне  исполнилось семнадцать,  и   предложение Пипина вызвало весёлое  недоумение.  Я встречалась со своим почти ровесником Славиком. Потом проводила его в армию. Ждать не собиралась. Окончила техникум,  поступила в институт. Меня отчислили на первом же курсе. Сломалась, когда началась начертательная геометрия.  Я ничего не могу представить в пространстве! Именно поэтому всю жизнь страдаю врождённым топографическим кретинизмом.

   
         С Галиной  виделись не часто –  в гостях у Люси Большой или у нас, уже на Петроградской,  а вот с Серёжей и Клавдией  мы общались долгие годы.  Но самым верным  другом детства и юности был, конечно же,  младшенький Митька.   
         В младенчестве  Митька, как утверждали  взрослые, был похож на маленького Ленина с Октябрятской Звёздочки (были такие значки для первоклашек). И  многие годы   Митька  оставался  кудрявым блондином, в отличие от  сестёр-шатенок и Серёжки-брюнета.

         Митька родился после войны,  его детство не было омрачено  событиями, связанными с блокадой и эвакуацией.  В семье его, как самого младшенького, баловали, и Митька рос хулиганистым.  Когда у тёти Лёли пропали очки, то подозрение первым делом пало на сыночка-второклассника.   Митька категорически отнекивался. Тогда нас троих – Ирочку, Митьку и меня – построили  в ряд и устроили строгий допрос. Грозили даже милицейской овчаркой, дескать, собака нас обнюхает и выявит  виновника.  Мы держались стойко! Очки так и не нашлись…Через три года очки совершенно случайно обнаружились под нашим шкафом…И снова никто не признался в содеянном.

         И только, когда мы совсем стали взрослыми в какой-то момент моя сестра вдруг вспомнила, что это она когда-то утащила у тёти Лёли  очки, решив, что они от солнца и летом пригодятся. Ирочка клялась, что она  просто забыла о своём поступке. Ребёнок так был напуган неминуемым наказанием, что всё вылетело из головы.  Вполне возможно!

         Часто после очередной проказы сыночка, тётя Лёля  гонялась за ним со шваброй в руках по всей квартире. Митька быстро заскакивал в уборную и закрывался там. Тётя Лёля колошматила в дверь с воплями:
         – Открой сейчас же! Митька дверь не открывал, пережидая бурю.
Тётя Лёля была женщиной эмоциональной, вспыльчивой,  но и отходчивой. Через пять минут на всю квартиру раздавалось:
         – Сыночек, выходи! Съешь котлетку, а то остынет! Митька вылезал, съедал котлетку и шёл к нам.   
 
         У нас с Ирочкой за шкафом  был  кукольный уголок. Мы упоённо играли в дочки-матери,  разыгрывая целые сценки с нашими куклами. Митька, разлёгшись   на полу,  наблюдал  за кукольной жизнью и вставлял свои комментарии. Мы  состязались в остроумии и придумывали наиболее смешные ситуации. Иногда Митька находил где-то на свалках выброшенные игрушки и одаривал ими нас. Однажды он притащил в наш уголок  газовую плиту с искривлённой ножкой. Это была великолепная игрушка!  Митька для достоверности  поджёг в игрушечной духовке  целый коробок со спичками. Стреляло и горело классно! Конечно, мы испугались, но пожара не случилось.  Взрослые так и не узнали об этой проделке.


         Одно из счастливых детских воспоминаний – новый год и зимние каникулы. В последних числах декабря  ранним утром  папа   шёл  на 7-ю линию к  рынку и  с боем добывал ёлку.  Ёлки продавались контрабандой прямо с грузовика. Хвойный запах  припорошённого снегом деревца, которое оттаивает в углу коридора  – что может быть лучше? А ещё папа вручал нам красочные  пригласительные билеты, отпечатанные на глянцевой бумаге. Праздники Новогодней ёлки для детей  устраивались во время зимних каникул вплоть до 11 января.  Дом Культуры им. Серго Орджоникидзе на Большом проспекте  был в ведении Балтийского завода.  Помню  хороводы с притопами-прихлопами вокруг огромной наряженной ёлки  и катание с деревянных налакированных горок, установленных прямо в фойе.

         Помню, как  чернявая тётенька-затейник  разворачивала  длинный плакат с текстом песни, напечатанным крупным шрифтом, и  мы  старательно нестройным хором выводили: «Луна, без нас ты не грусти, к тебе мы скоро прилетим…»
         Но вот и 31 декабря! Зелёное чудо-дерево  возвышается возле окна. На ёлке  висят конфеты! Каждую ночь я просыпаюсь, тихонько двигаюсь к ёлке  и  утаскиваю конфетку в постель. Конечно, «Белочку» и «Мишку косолапого»  можно срывать  и днём, но по ночам конфеты вкуснее. И у Митьки огромная живая ёлка! Мы бегаем от одной к другой, хвастаемся ёлочными игрушками и спорим, у кого ёлка красивее.

 
         Митька  рано остался без отца и матери, и Люся Большая – его старшая сестра – заменила ему мать.
         После седьмого класса он поступил в ремесленное училище. Нам установили телефон в коридоре на полочке перед огромным зеркалом, оставшимся  с дореволюционных времён. Я училась в шестом классе, а Ирочка –  в пятом, когда нам стали названивать мальчишки. Митька снимал трубку и хамил:
       – Ещё раз позвонишь, и я тебе глаз на жопу натяну!
И в тот же вечер он сам  пришёл с фингалом  под глазом – подрался во дворе с моим одноклассником.  Еле сдерживая слёзы от боли, Митька  обрушился на меня с рычанием:
       – Дура! Всё из-за  тебя! И что ты нашла в этом придурке?
Митька был прав!  С  хулиганистым  второгодником у нас была взаимная симпатия, и я не стала выяснять, кто первый начал драку.

   
         Самому же  Митьке всегда нравилась Ириша. Это стало особенно заметно  в нашей юности. Но мы не воспринимали  товарища по детским играм  как привлекательный объект для кокетства. Митька был как нечто само собой разумеющееся! Люся Большая  по блату доставала ему красивые модные шмотки, и постепенно он превратился в высокого симпатичного парня. Голос его огрубел и  приобрёл приятный басовитый тембр.   И Митька в нашей  компании вдруг стал Димкой или Лохматым, что очень шло к его внешности. Димка  не отличался особым рвением ни к чтению, ни к учёбе.    Он почему-то часто повторял, ухмыляясь: 
          – Зачем учиться? Всё равно война!


         Каким образом к нашему другу прицепилась эта циничная фраза – не знаю, но спорить с ним было бесполезно.
И всё же, Димка  получил специальность электрика, в положенный срок честно отслужил в рядах Советской армии в качестве штабного писаря. И не где-нибудь, а в Германской Демократической Республике – ГДР.

          …Незабываемой осталась так  называемая   «отвальная»  – вечеринка друзей и подруг по случаю  его  призыва в армию.
         Димка в красной нейлоновой рубашке  отплясывает танец жизни, как он объявил. Звучит  рок-н-ролл  на всю громкость, а Димка прыгает гигантскими шагами, соразмерными своему  росту, из одного конца комнаты в другой. Его физиономия выражает глубочайшее  страдание. Этим прощальным танцем Димка словно смоделировал свою жизнь.

          После армии женился. Неудачно.  Дочка росла, называя папой другого человека.  Со второй  женой, вроде, повезло.  Родился сынок.  Димка работал электромонтёром  на  пуговичной  фабрике и пил.
К алкоголю он пристрастился   в юности, впрочем, как и вся наша компания.  Парни  с годами остепенились,  но Димка не избавился от дурного пристрастия.  В нашей взрослой жизни мы почти не виделись, разве что на  похоронах родных или в гостях у Люси Большой. Правда, Димка регулярно звонил по телефону и поздравлял  стародавних соседей со всеми праздниками.  Дмитрий Сергеевич Шванке (для меня это звучит неестественно) из жизни ушёл рано, не дожив до шестидесяти. Вообще,  немногие  ребята  из нашего послевоенного поколения оказались долгожителями.

          Долгожительницей стала  Люся Большая. Она стойко пережила  смерть  сына,  мужа,   всех своих братьев, сестёр и племянников. Последние годы Людмилы прошли  на окраине  Васильевского острова, в  Гавани.  С ней остался Кирилл – сын племянницы Светы, рано ушедшей в иной мир.

          Света или Светёлка (дочка Иры Большой) тоже живёт в моей памяти. И с ней тоже связано много. Но я решила себя ограничить в своих воспоминаниях, иначе мой рассказ может быть бесконечным. В ноябре 2023 и Людмила дожила свой нелёгкий век, чуть-чуть не дотянув до 94 лет.  Вся большая семья Шванке – замечательные  наши соседи по  сорок второй квартире,   теперь покоятся на Серафимовском кладбище, и только в моём повествовании  они живы и любимы.