Думай о хорошем! Продолжение - гл. 13, 14, 15

     Глава 13. В статусе  гадких утят

     С маминой работой на Главпочтамте было покончено. Всю зиму мама сидела с нами, а летом следующего 1959 года  родители и наши  соседи  сняли  дачу в посёлке  Мельничный  Ручей. Тётя Лёля  с Митькой и внуком Андрюшкой жили рядом, на веранде.  Эпизоды того, не очень-то памятного лета  остались  на чёрно-белых фотографиях, где  есть и семейство Шванке, и какие-то дачники, и  дети всех возрастов. На  выходные дни приезжали  и папа, и Люся Большая с Мишей.
 
     Ирочке исполнилось десять лет, а мне – одиннадцать. Обе  в возрасте гадких утят: тонконогие, угловатые, в коротких халатиках,  в панамах и  сачками  для ловли бабочек.  Каждый день дачники гуляли, любуясь окрестными  пейзажами.
 И однажды на пути к лесу  мы повстречали группу китайцев.  В те времена такая встреча не вызывала удивления. Иностранцы  восторженно жестикулировали, смеялись и что-то лопотали  по-своему. Я сказала маме:
 – Всё же как странно они разговаривают! Словно коты мяукают!

     Китайцев сопровождал  гид-переводчик. Оказалось, что их внимание  привлёк  годовалый Андрюшка! Попросили разрешения сделать его фотографию  для журнала.    Андрюшка восседал у меня  на руках.  Фотограф  поставил меня вполоборота  спиной к объективу на фоне необъятного поля с иван-чаем.  Получилось, что  в кадр крупным планом попал только  русский голубоглазый ребёнок  со светлыми кудряшками.  А я-то не попала! Было чуточку обидно, но что поделаешь?  Может быть, этот цветной снимок  и  сейчас  пылится  где-нибудь в китайских архивах.
 
     В конце лета  мама  объявила:
         – Я нашла нормальную работу, меня берут кассиром-счетоводом в училище на Среднем проспекте.
          От неожиданности мы с Ирочкой  заревели. Мама продолжала:
        – И нечего плакать! Я с тринадцати лет жила без мамы, и со мной ничего не случилось!
           Горько было узнать,  что  отныне  мы будем приходить со школы, а мамы дома нет. В такой поворот событий не верилось, но в сентябре  мама действительно  вышла на работу.
 
        Страдали мы недолго, и  быстро привыкли к  самостоятельной жизни. Пока мы были в школе, мама по пути из банка или во время обеденного перерыва забегала домой.
        Иногда мы заставали маму, если уроков было мало. Однажды я пришла со школы и возле любимой печки  увидела  почему-то раскрытую  мамину хозяйственную сумку.  Сумка была доверху  наполнена  аккуратно упакованными пачками денежных купюр. Я обалдела:
         – Мамуля, и ты  средь бела дня  разгуливаешь   по городу с таким количеством денег?!
          Мама пожала плечами:
         – Сегодня день зарплаты, и я только вот из банка. Мне, вообще-то,  предлагают  охранника из наших мастеров,   да я отказываюсь. Одной как-то спокойнее!

 
         Мама всегда оставляла  нам что-нибудь вкусненькое, вроде сдобных слоечек   с кефиром. Тётя Лёля часто ворчала:
         – Нина,  ты их постоянно  кормишь  всякими  пындиками, вот  потому твои  доченьки и растут  привередливыми!
         Мама смеялась и продолжала нас баловать.  В отношении еды мы обе действительно капризничали.  Вначале  полагалось  разогреть  и съесть суп, стоящий  на плите, а потом уж браться за  сладкие булочки.  Супы  мы обычно игнорировали. Выручал  верный  Митька, быстро растущий и потому вечно голодный – он уплетал всё!  А как-то раз Ирочка выбросила  сардельку в мусорное ведро.  Этот ужасный поступок сразу же был обнаружен. Скандал был неимоверный, а мама плакала, вспоминая  блокаду.
 
         В 1963-м году в результате очередной образовательной реформы ремесленное училище  № 4 превратилось в ПТУ № 26, а бухгалтерия училища стала Централизованной бухгалтерией  Василеостровского района. Наша мама  была назначена  руководителем расчётной группы, и много лет, до самой пенсии она  занимала эту ответственную должность. Мы  выросли и часто забегали  к  маме на работу. А папа  после окончания судостроительного техника работал  старшим мастером цеха. Он умел руководить коллективом, и  в конце шестидесятых папу назначили на  должность  заместителя директора по производству на опытном Морском заводе, где проектировали и испытывали  судна  на воздушных подушках.

        Мамочка, наконец, вылезла из ломбарда, где она  закладывала то  новое зимнее пальто, то папин  костюм. Наступал срок выкупа и мама перезакладывала эти же вещи. Мама говорила:
        – Ничего! Перекручусь как-нибудь, зато куплю вам туфли!
В свои финансовые затруднения  папу она не посвящала  – не хотела его расстраивать.

 
       Ох, уж этот ломбард на  8-ой  линии! Мне частенько приходилось занимать очередь, пока мама не подойдёт с квитанциями во время своего обеденного перерыва. Родители всегда обсуждали друг с другом все проблемы по работе. Почему я знаю об этом? Повторяюсь, что  с самого раннего детства  Люсенька  обожала развесить уши,  притворяясь, что занята своими куклами или уроками. Я видела и замечала даже то, о чём и вспоминать-то неудобно, не то, что описывать.

       Для нашего папы мама всегда была женщиной номер один. Я не преувеличиваю. Надо было видеть, как папа смотрел на маму, когда огромную часть домашних забот брал на себя. Как он дарил ей цветы, как он трепетно ухаживал за ней, если она болела. Отец часто говорил нам:
 – Девочки, будьте как мама, и всё у вас в жизни будет хорошо!
 Мы не смогли «быть как мама», и у нас с Иришей не всегда всё было  хорошо, особенно, у меня.

       Конечно, у наших родителей  в их долгом  супружестве   бывало всякое.  Идеальными отношения стали ближе к старости. От детского пытливого взгляда   мало что скроется, и  бывало всякое. В молодости  папа  любил выпить, чаще всего, с получки. Бывало, что товарищи-балтийцы  помогали ему подняться на  пятый этаж, провожая до самой нашей квартиры. С годами суровый  характер менялся, благодаря усилиям мамы. Можно сказать, что мама  сама себе  вылепила мужа таким, каким хотела его видеть.
 
        Папа по молодости хотел сына, но родилась вторая дочка. И, как это часто бывает, папа души не чаял в младшей дочке. И Ириша была точно папиной дочкой!  Я была душевно ближе к маме. Как бы там не было, я знаю одно:  папочка  нас любил безмерно, и его чувство долга по отношению к семье было гипертрофированным.


        Глава 14. Токсово

        Токсово  – это  святое. Токсово – это моя первая и самая невинная влюблённость. Мальчик на два года старше меня снился мне до моих тридцати семи. И в этих бредовых снах я была так счастлива, как никогда наяву  за всю жизнь взрослой женщины. Где-то он сейчас?..
 
        Лето-1962  и  лето-1964  стали для двух сестрёнок трамплином из детства в юность. Правда, в 64-ом мы  там  постоянно не жили, бывали эпизодически, и эти два лета в моей памяти слились в одно. Наши родители  по совету  маминой приятельницы  сняли  времянку в полутора километрах от станции Токсово. Екатерина Павловна работала  вместе с нашей мамой. Большая  семья Александровых  много лет снимала дачу на соседнем участке.

         В одно прекрасное утро втроём – Ира, я и папа  сошли с электрички на станции Токсово. Долго шли  по шоссе, затем вышли  на просёлочную дорогу.  Наш папа иногда оригинально решал  житейские задачки.  Вот и сейчас на его плечах с рюкзаком каким-то образом пристроилась и раскладушка. Мы с Ирочкой тоже были нагружены, плелись позади папы и ворчали, что дорога никак не кончается.  Подтрунивая над  папой,  я напевала популярную туристскую песенку:
«Выше нос, и шире шаг…ты турист, а не ишак…» Папа бодрился.

         Наконец, свернули с дороги влево, и  я замерла от восторга!  Торфяная  речка   красиво плескалась по  камушкам  всех цветов и размеров.  Вдоль берега  извивалась песчаная  тропинка. А вокруг деревья и цветы,  пикируют стрекозы, кузнечики верещат, и, конечно, легко дышится! От живой природы  с непривычки закружилась голова. Прошли мимо обустроенного родника, попили водички,  от которой зубы свело. Ещё минут пять,  и мама нас встречает на пороге  времянки, где нам предстояло обосноваться.

         Хибара, как  мы сразу  окрестили наше жилище, состояла из одной комнатки и малюсенькой кухоньки. По бокам вдоль стен – два широких топчана, между ними под оконцем – столик, совсем как в поезде. Оставалось место и для раскладушки. В кухоньке было всё необходимое: стол, навесной шкафчик  и керогаз для приготовления пищи.  В те времена на дачах обойтись без примусов и керогазов было невозможно.

         И примусы, и керогазы (нагревательные приборы, работающие на топливе – керосине) существовали  с незапамятных времён, так же, как и керосиновые лампочки  в деревнях, пока не появилось газоснабжение. И, конечно, керосин надо было покупать. Обычно на дачах за керосином (его привозили в цистернах по определённым дням) посылали детей.  Выстраивалась  очередь,  и толстая тётенька в белом замасленном переднике разливала черпаком тяжёлую вонючую жидкость по бидонам и канистрам.
 
         Сразу же  после обеда  нас отправили за водой к тому самому роднику, мимо которого мы проходили утром. По ведру в руки и вперёд! В дальнейшем этот ритуал  оставался неизменным. На тропинке встретили  рыжего  мальчишку, он тащил два ведра воды.

         Вечером мы  с Иришей пошли  изучать  окрестности. Обнаружили симпатичный подвесной мостик через речку – узкий, деревянный и качающийся!  Мальчишка, встреченный ранее, вертелся тут же, улыбаясь во всю веснушчатую физиономию и с любопытством рассматривая нас. Познакомились. Оказалось, что наш ровесник Серёжка – сын той самой Екатерины Павловны, и что у него есть семнадцатилетняя сестра Инка и двоюродный брат Пашка Балаев.

         Инку мы тоже вскоре увидели. Смеющаяся девчонка в брючках и рубашке в клетку (ковбойке)  мчалась  на  велосипеде. По её спине металась длинная коса. Вскоре  мы познакомились со всеми дачниками.
         Иногда по вечерам мы сидели на крылечке  дома,в
котором жила наша хозяйка тётя Лена с двумя дочками  Раей и Томкой. Рая была значительно старше нас. Она снисходила к нам, видимо, от скуки, но  держалась несколько обособленно.  А Томка  – бойкая с хрипловатым голосом  девица – была душой компании.   


         Некоторые из нашей  компании жили неподалёку от наших дач. Иногда появлялись  две подружки Валя и Лиля. Обе уже слегка повзрослевшие, они  своими  модными нарядами отличались от остальных девчонок. Приходил  чернявый мальчик  Ваня.  Много  позже   имя  Иван вошло в моду, но тогда… Пятнадцатилетний начитанный красавец и балагур Пашка  дразнил беднягу:
         – Кто стучится в двери так? Это я, Иван-дурак!
 Ваня чуть не плакал, а мы  дружно ржали. От Пашки доставалось и мне. Завидев меня в редкие солнечные дни на импровизированном травяном пляже, он  орал:
         – Привет, борцам!

 
         Полноватая, широкоплечая, невысокого роста, в отличие от Ириши с выточенной фигуркой и стройными ножками, я в четырнадцать лет очень страдала из-за своей нескладной фигуры. И только Валентина Павловна – родная тётка Инки и двух братьев, видела во мне нечто другое:
         – Людочка, ты  грациозно двигаешься, и ещё будешь стройной! Поверь мне!
          По утрам на берегу речки мы с тётей Валей делали зарядку, а потом  плавали наперегонки.


         Глава 15. Как бы чего не вышло…

         Валентине Павловне Цветковой, артистке  кордебалета   «Мариинки», в то время было 38 лет, но она танцевала дольше положенного срока. В «Лебедином озере»  блистала  в четвёрке маленьких лебедей.  Значительный факт  творческой биографии балерины – гастроли Мариинского театра  в США. Это было время, когда  Высоцкий пел: «и даже в области балета мы впереди планеты всей».
 
         Я верила этой  элегантной красивой женщине и продолжала заниматься в секции спортивной гимнастики. Тётя Валя водила  «Запорожец», и, как рассказывала Инка, в острых ситуациях на дороге эмоций не сдерживала. По примеру  замечательной тётки и племянница свою речь пересыпала лёгким матерком.

         Наши родители работали,  приезжали эпизодически: привозили  продукты,  давали ценные указания. Лето-1962 выдалось дождливым.  Пляжные дни  были наперечёт. Хозяйка тётя Лена изредка заглядывала к нам. Нами она воспринималась безнадёжно старой,  и неуместная игривость в её поведении раздражала. Верный Серёжка скучать не давал,  он приходил в нашу хибару, и мы до одури резались в подкидного дурачка. К вечеру дождь унимался. Руки  в брюки,  свитер, куртка   –  и на шоссе, что было для местных ребят  вроде  Бродвея.

         Обычный маршрут  –  к деревне Рапполово и обратно.  С наступлением темноты  мы  по узкой тропке  между сосен пробирались на  так называемый  пятачок – небольшую  поляну  неподалёку от шоссе.  Пылал  костёр.  На  скамейке  музыкально хрипел   патефон с единственной пластинкой «Моя родная Индонезия». Взрослые парни  и девушки выпивали, и нам не нравилось их вольное поведение.  Не зря мы недолюбливали Ваньку –  он предательски привёл на  пятачок нашу  хозяйку тётю Лену. Она не увидела ничего крамольного, но эти вечерние сборы  были рассекречены, и  интерес к пятачку пропал.

         Как я уже отметила, в моих воспоминаниях два лета слились в одно. В зените лета 16 июля 1964 года папе отмечали сорок лет. Помню, что и соседи по ленинградской квартире, и друзья родителей   с песнями и  хохотом  ныряли  с мостика  в речку.
Мы с Иришей  удивлялись:
         
         – Надо же, как резвятся!
 
         Бойкая Томка как-то раз сагитировала пойти на танцы в деревню Сярги, расположенную в двух километрах от наших дач. В хибаре мы  наряжались и неумело красились перед единственным зеркалом. С нами потащились и мальчишки, но толку от них было мало, когда в деревенский клуб, похожий на сарай, ввалились пьяные мужики  в сапогах и ватниках.
 
         На заплёванном  полу в полутьме молодёжь топталась  под радиолу.
Среди местных ребят пронёсся ропот:
       – Ну, вот и топографы явились! И когда уедут из деревни? Уже неделю тут околачиваются со своими угломерами и прочими железками! Всё чего-то измеряют…
Конечно, новенькие,   ярко  накрашенные       девчонки   с причёсками  «а-ля Брижит  Бардо»  привлекли их внимание! Топографы стали приглашать нас на танцы и усиленно приставать к нам. Томка  быстро сообразила, чем могут закончиться эти заигрывания.  А нашим мальчишкам что? Они болтались в клубе сами по себе, ничего не замечая.

         Томка скомандовала:
        – Бежим!
Ах, с какой скоростью мы чесали по раскисшим от дождей  тропкам с этих танцев, совершенно напуганные. У Лильки даже туфля слетела с ноги. На следующий день она с  Валей пошли искать потерю, и не нашли. Мы с девчонками долго ещё  нервно хохотали, обсуждая детали этого случая – как мы бежали от топографов, думая, что они гонятся за нами. Больше мы в Сярьги не ходили.
   
        На Инкиной даче появился хозяйский сын,  демобилизовался из армии. Он  был большим меломаном. Мы впервые слушали  пластинки с записями звёздного Френка Синатры. А знаменитую «Голубые канарейки» и сейчас я слушаю, закрыв глаза и  грустно улыбаясь воспоминаниям о Токсово.
   
        Мама боялась  за нас  «как бы чего не случилось».  Папа запретил нам ходить в светёлку к взрослому парню – хорошо, что  музыку было слышно  далеко за пределами  дач. Родителям не нравились и слишком смелые девчонки  Валя с Лилей. Нам не разрешалось поздно  возвращаться с гуляния.

        И когда мы явились  в три часа ночи, думая, что родители не приехали,  мама  взорвалась и замахнулась полотенцем. Ириша проскочила, а мне попало по заднице.

        Эх, мамочка! В то лето мы были такие хорошие и невинные, и с нами ничего  не случилось именно потому, что мы видели неприглядные вещи, и прекрасно понимали, что хорошо, а что плохо.

        В Токсово  у нас с Иришей появились хорошие и надёжные друзья – Владик Соболев и Витя Нечаев. Оба  постарше  и на мотоциклах. Витя, высокий симпатичный блондин,  безнадёжно влюбился в мою сестру. Когда мы вернулись в город, он ей названивал по телефону и писал  письма. Ириша  целый год смеялась над чувствами  поклонника и подшивала   в  папочку  с маркировкой  «ДЕЛО»  его письма со стихами. Запомнилось «снежинки-пушинки на щеках у Иринки».

        Владик, в отличие от высокого друга, был маленького роста, с петушиным  голосом и весёлый. Мы с Владиком и Витей катались на мотоциклах: и на озеро, и  в Юкки, где Владька участвовал в мотогонках  по гаревой дорожке.  Катались и по ночному  Ленинграду. Мама с папой спокойно спали  в  сорок второй,  не подозревая,  что их доченьки  мчатся  мимо родного дома. И ни черта не было страшно! Об этих поездках родители узнали от нас, когда у них появились внучки – наши доченьки.

        С Владькой  мы оставались друзьями много лет.   О влюблённости речи не шло: у Владика в городе была Таня, с которой были  сложные отношения. Оба они  пришли на мой шестнадцатый день рождения.  Таня открыто курила, и  мама с Люсей Большой осуждающе воспринимали этот факт. А чуть позже я была в числе гостей на свадьбе Владика и Тани. Постепенно  Владька  Соболев и Витя Нечаев исчезли  из жизни сестрёнок.

        А Пашке Балаеву я отомстила за  мои девичьи страдания   через несколько  лет, когда  резко  похудевшая после рождения дочки  появилась на дне рождения  Инки. Увидев растолстевшего  Павла в широченных мешковатых  штанах,   я не удержалась:
        – Привет, борцам!
        Пашка был смущён, но его образование и интеллект не позволили  ему обидеться. На том дне рождения была и тётя Валя – как всегда, стильная и совершенно неотразимая.

       Тётя Валя стала моим эталоном женщины на всю жизнь. Долгие годы она преподавала в балетном училище. Последний раз я видела восьмидесятилетнюю Валентину Павловну на похоронах племянника, того самого смешного лопоухого мальчишки. Оба брата моей подруги: и Серёжка, и Пашка  рано оставили земной мир.

       Забегая на многие годы вперёд, скажу, что   Инка  приезжала ко мне  в Крюков-на-Днепре, где я отдыхала с годовалой дочкой.  А когда судьба забросила   в солнечную Армению,  верная подруга  и там была желанной гостьей.  Не обременённая семьёй,  Инка  всегда была легка на подъём.

       Летом  1963 года я отдыхала у бабушки и готовилась к вступительным экзаменам на днепровском пляже. Смотришь в книгу – видишь фигу, как говорится! Вокруг мальчики, вечером парк, но, тем не менее, экзамены я сдала и поступила в популярный тогда техникум лёгкой промышленности.

       И всю жизнь горжусь, что, прежде всего, я – технолог швейного производства.  Приобретённая специальность, ох, как мне пригодилась в дальнейшем! Когда приходилось учить и сопромат, и электротехнику, и основы высшей математики, и девчонки ворчали: зачем это всё нам надо, наш незабвенный математик  и воспитатель  нашей группы Михаил Моисеевич Айзенштадт говорил «Технолог должен знать всё!»

       И тем же августом накануне вступительных экзаменов  я впервые  самостоятельно  ехала  в Ленинград. По недоразумению, на Витебском вокзале меня никто не встретил, но я умудрилась без очереди  словить такси.  Водитель с моего разрешения взял попутчиков –  двух  чернявых дяденек с Кузнечного рынка.

       Я слегка струхнула, но напрасно. Доехала со всеми чемоданами-сетками-корзинками вполне  благополучно.  Дома  был только  один  Серёжка – он и открыл мне дверь. Мы  пили чай с бабушкиными пирогами. Родители пришли только вечером, а на следующее утро почтальон принёс телеграмму, где  сообщалось о моём приезде.