Чувство новизны

Ля минором отзывается в душе тихий перезвон посуды в старом серванте. И дело даже не в ветхости шкафа, он может быть и новым или вообще коробкой на балконе.

Просто этот звук застоя и запах затхлости, что источают грустные вещи, рождает печаль. Они тоскуют по теплоте рук и улыбкам гостей. Им хочется на свет и наполниться новыми ощущениями. Вдохнуть аромат блюд и радоваться жизни.
Но их забыли.

Точнее даже не так: они нужны и не нужны одновременно.
— Куда ты это хватаешь! Это же бабушкин сервиз, она так его любила и берегла.
— Ну мам, бабуля была бы счастлива, если бы мы им пользовались хоть иногда.
— А если разобьёшь?
— Так а чего он просто лежит и занимает место? Давай продадим тогда. Там вон и клеймо есть. Одна тарелка, наверное, тысячи две стоит.
— Как продать? Это же память!

Посуда, затаив дыхание, прислушивалась к спору в надежде вновь обрести свободу. Но опять победила бессмысленная бережливость.

Тоска и разочарование вспыхнули искорками в тишине безвременья и осыпались грустинками в темноте могилы. Похоронены заживо, и нет шанса быть услышанными.

С лоджии глухим кашлем отозвались кипы книг, что занимали почётное место когда-то за прозрачностью стекла советской стенки, а сейчас задыхались от тесноты и пыли. Ворчливо забубнил что-то себе под нос старый ковёр. Он лет тридцать уже стоял в углу, обрастая паутиной, и не мог даже упасть, зажатый со всех сторон какими-то коробками и пакетами с трехлитровыми банками.
— А какие раньше были огурчики? Ты помнишь ли, Петровна? — скрипнула пустая банка, толкнув в бок соседку.
— Ага, ты ещё помидоры вспомни и лечо в придачу, — фыркнула Петровна, напугав громким звуком паука, что удобно устроился внутри неё.
— Да уж. Они сейчас всё в магазине покупают, и мы им теперь не нужны.
— Лучше бы отдали нас кому. Я слышала, что на рынке бабули всё ещё торгуют своим. Вот было бы здорово, — горестно вздохнула старая банка.

С забитых полок кладовки послышался зловещий шёпот сломанного телевизора. Его подхватил потёртый дипломат, лязгнув замками. Гул замученных безразличием вещей нарастал и, прокатившись шквалом негодования по квартире, вылетел через приоткрытое на лоджии окно, напугав голубя прикорнувшего на антенне.
— Чего вы раскудахтались опять? — новенький электросамокат надменно моргнул дисплеем и, слегка сдав назад, толкнул коробку с мягкими игрушками. Та сместилась, и банки в пакете жалобно звякнули. — Вы рухлядь, и пора смириться уже с этим.
— А ты не умничай, — ухмыльнулся из ящика с инструментами молоток, — не заметишь как, станешь тоже никому не нужным хламом. Заменят тебя на какую-нибудь летающую приблуду или я тебе по дисплею случайно звездану.

Самокат обиженно притих. Не желая раньше времени оказаться на свалке, он ощутил, как где-то в глубине аккумулятора зародился страх. И его накрыло общим настроением.

Чувство Новизны зависло у порога. Занеся ногу, чтобы войти, оно осторожно принюхивалось и прислушивалось к шуму за дверью. Поставив полные пакеты подарков, оно решило свериться с адресом:
— Нет, всё верно. Но куда им ещё вещей, места же совсем нет? — пожав плечами, оно направилось к лифту. — Наверное, всё-таки ошибка.

За этот год оно приходило по запросу жильцов уже в пятый раз, но никак не могло попасть внутрь. Видно, не судьба. Странно, что самокат смог просочиться, хотя ведь он для подростка, а у того мозги ещё не захламились. Правда, какие его годы...