На майдане

НА ФОТО ПОКАЗАНА ПЛОЩАДЬ В СОВРЕМЁННОМ ВИДЕ ПОСЛЕ РЕКОНСТРУКЦИИ, ВИДНА КАНАТНАЯ ДОРОГА, ПОХОДЯЩАЯ К СТАРОЙ КРЕПОСТЬ, НО ПРАВЕЕ (НЕ ВИДНО) ФУНКЦИОНИРУЕТ ВАГОНЧИК
ФУНИКУЛЁРА.
             
               ВНИМАНИЕ:БУДЕТ ССЫЛКА НА ВИДЕО В ОДНОКЛАССНИКИ,
      КОТОРОЕ Я СОЗДАМ ПО АРХИВНЫМ СНИМКАМ СТАРОГО ГОРОДА ТБИЛИСИ, ОКОЛО 1900 Г.
                Я СОЗДАМ ЕГО, И ТОГДА Я УБЕРУ ЭТОТ КОММЕНТАРИЙ.
         
                ЕНКОВ ВАЛЕРИЙ. РАЗДЕЛ: ДЕТСТВО
   
                НА МАЙДАНЕ


    ДЕЙСТВИЯ И ОПИСАНИЕ СОБЫТИЙ ПРОИСХОДЯТ В ГОРОДЕ ТБИЛИСИ,
    ЕСЛИ ИНОЕ СПЕЦИАЛЬНО НЕ ОГОВОРЕНО. ЭТО НЕ АВТОБИОГРАФИЯ,
    А РЕАЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ, СВИДЕТЕЛЕМ КОТОРЫХ Я БЫЛ.
    УДИВИТЕЛЬНО, ЧТО НЕКОТОРЫЕ, А ТОЧНЕЕ ДВА КОРОТКИХ МОМЕНТОВ
    СОБЫТИЯ, ДАЖЕ ПОМНЮ КОГДА МНЕ БЫЛО ВСЕГО 2 МЕСЯЦА!

    ПОЯСНЕНИЕ: ПОД СЛОВОМ МАЙДАН ИМЕЕТСЯ ВВИДУ ПЛОЩАДЬ В СТАРОЙ ЧАСТИ ГОРОДА,
    ГДЕ БЫЛИ ЦЕРКВИ, РЫНОК (БАЗАР) И МОСТ ЧЕРЕЗ РЕКУ КУРУ.

    СЮДА МОЖНО БЫЛО ПОПАСТЬ ИЗ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ПЛОЩАДИ СТОЛИЦЫ ТБИЛИСИ,
    ПО СПУСКАЮЩЕЙСЯ УЛИЦЕ МЯСНИКОВА, ПОЗЖЕ ПЕРЕИМЕНОВАННОЕ В ЛЕСЕЛИДЗЕ,
    (ВОЗМОЖНО) В ЧЕСТЬ ГРУЗИНСКОГО ГЕНЕРАЛА ВОВ.

ОДНАКО ОБЫЧНО, ПО СТАРОЙ ПРИВЫЧКЕ, ГРУЗИНЫ НАЗЫВАЛИ ЭТО МЕСТО
"ТАТРИС МОЭДАНИ", ЧТО ПОНЯТНО, ТАТАРСКИЙ МАЙДАН т.е. ПЛОЩАДЬ.

ЗДЕСЬ ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ЖИЛИ ТАТАРЫ, ТАК ГРУЗИНЫ НАЗЫВАЛИ АЗЕРБАЙДЖАНЦЕВ,
а также КУРДЫ, АРМЯНЕ, РУССКИЕ, ГРЕКИ.

ЭТОТ РАЙОН СЧИТАЛСЯ ЗАДВОРКОМ, НЕ ПРЕСТИЖНЫМ, И ЖИЛИ БЕДНЫЕ ЛЮДИ.


    МОЁ ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ НА МАЙДАНЕ : СОДЕРЖАНИЕ

    Часть первая.    НА МУХРАНСКОЙ УЛИЦЕ
    Часть вторая.    НА МАЙДАНЕ.
    Часть третья.    ВСТРЕЧА.
    Часть четвёртая. АЛЬБЕРТ.
    Часть пятая.     МЕЧЕТЬ НА МАЙДАНЕ
    Часть шестая.    ПЕРВЫЕ ПОДАРКИ
    Часть седьмая.   КУПАЛСЯ В КУРЕ (ЭТОТ РАЗДЕЛ УЖЕ ОПУБЛИКОВАН, И НЕ БУДЕТ
                ПОВТОРЕН)
    Часть восьмая.   ФОТОАППАРАТ ЛЮБИТЕЛЬ
    Часть восьмая.   БОРЯ


                НА МУХРАНСКОЙ УЛИЦЕ

   ИСПОЛЬЗУЮТСЯ КАК СОБСТВЕННЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ТАК И РАССКАЗЫ РОДНЫХ.
   Сохранился ордер на получение квартиры от 6 июля 1942 г.
   Запись дана на грузинском языке. Я перевожу текст, а подлинник будет дан в
   приложении.

                Ордер № 263

   Дано гр. Енкову Николаю Васильевичу,
   проживающему по улице Ниношвили дом № 26
   право на вселения с семьёй в кол. 4 душ в квартиру,
   находящуюся по Мухранской улице в дом № 4 из 1 комнат площадью 25 кв. метров
   в бывшую квартиру Чамулашвили.
                Начальник (Подпись)

   В день переезда мне было всего год, и конечно, я не помню самого переезда.      
   Какие-то отрывки всплывают из памяти, но это уже из 1943 и 1944 годов.
   Мы жили на первом этаже, двух или з-х этажного дома, сразу от входа в подъезд
   первая дверь справа.

   Помниться, как при посещении отца, при увольнительной с воинской части,    находящегося в городе Тбилиси, отец прикрепил качели в проходе, и раскачивал меня до самого верха. Таких эпизодов помниться два. Я тогда радостно визжал от удовольствия.

   Бабушка Айкануш жила на улице Гоголя 18, в маленькой 10 м. кв. комнате, на втором этаже не имеющей окна, с невесткой Таней и внуком Рафиком. Свет проникал через стёкла двери выходящий на балкон.
   Сын её Альберт был на фронте, возможно в районе города Воронеж, в России. Она была частым гостем у нас и жила на две семьи, помогая маме, чем только могла и нянчила меня. Но поскольку любовь к дочери превышала любовь к невестке, она чаще жила с нами.

   У Татьяны была подруга по ту стороны улицы, и они по очереди оставляли детей друг у друга и сами отлучались.

   Однажды бабушка рассказывала, уже десятилетие спустя, события давно минувших дней. Когда после нескольких дней ночевок у нас, она пришла ночевать к себе домой, то поздно ночью ввалился кто-то в её постель. Открыв глаза она увидела матроса в тельняшке.

   Мгновенно дала коленом по причинному месту, с диким визгом и криками вырвалась на балкон и заорала во весь голос на грузинском языке: Мишвелет, Мишвелет!    (Помогите, помогите!).

   Матрос поняв, что обознался, быстро ретировался. Стало понятным, что Татьяна в отсутствии бабушки приводила к себе на ночлег...

   В комнате у нас были две кровати: одна у окна, выходящую на улицу, другая у стены, напротив. Стола не было. Только пара табуреток, да скамейка под ноги.
   В левой части комнаты была отгорожена коморка для продуктов в мешках, если были, в общем подсобка в 4 кв. метра. Помниться холодные зимние дни. Нарушая сон и покой доносился скрип трамвайных колёс, набирая скорость, после Мухранского моста.

   Мама отучала меня от груди, ведь мне было больше года. Соски мазала горчицей, я долго плакал, и никак не мог успокоится. Детских сосок для меня не было, а может быть и вообще в то военное время. А вот когда приходила бабушка, спал с ней. Она жалела меня и давала свою пустую грудь, а мать, конечно, ругала её за это.

   Моё состояние здоровья периодически обострялось. Ещё младенцем, я перенёс двустороннее воспаление лёгких. Это произошло во время кратковременного посещения отца, когда ещё жили в подвале на ул. Ниношвили. Мать затеяла стирку, запеленала меня и велела погулять со мной во дворе.
   Был сильный ветер, у плакал, бился ногами, мне было несколько месяцев. И чтоб успокоить меня, отец сперва развернул одеяло, а потом и я болтая ножками оголился от простыни.

   Два часа носил меня балбес, мой отец, на руках раздетого на холодном сильном ветре, желая успокоить меня от плача. Я даже помню повозку с лошадкой, проезжающей мимо и переставал плакать на пару секунд, затем проезжающий трамвай отвлекал ещё на секунду. Ночью поднялась температура до 42 градусов. Это подробно описано в рассказе моего отца: "Как я родился". См. раздел: РАССКАЗ.

   Так нерасторопность моего отца, кратковременно навестившего свою семью и продержав меня, распеленавшего на сквозняке, дорого обошлось матери. Продав швейную машину "Зингер", и заложив в ломбард ковёр, мать по совету врача вывезла меня из города Тбилиси в маленький населённый пункт Манглиси, славившийся своими сосновыми рощами и чистым горным воздухом. Возможно пробыли там недели две или месяц. Теперь мы снова в Тбилиси.

   В поликлинике меня все знали, я был капризным и не сходил с рук матери. Женщина врач, часто сама навещала нас на дому, чтобы пообедать в то трудное время. Мать ежедневно покупала 50 гр. сливочного масла и 25 гр. мёда. И пока доходили мы до дома, я сидя у неё на руках, по ломтикам хлебушки, в смеси масла и мёда успевал всё съесть.
 
   За это баловство меня прозвали "Пятьдесят грамм" и когда знакомые мамы, встречали нас на улице, то всегда спрашивали: "Сколько я скушал масла?". Я всегда сразу чётко отвечал: - Пятьдесят грамм.

   Словно голограммой запечатлелись холодные вечера и ночи. Комната не отапливалась. А как было приятно сунуть свою ручку под горячую мамину титю (ГРУДЬ) в пастели перед засыпанием... Не смотря на борьбу властей со спекуляцией, она всё же в городе скрыто процветала. Торговали хлебом, папиросами, продуктами. Ведь были всегда те, кто получал от "кормушки" продуктовые карточки.

   Мама получала скудный паёк по карточкам за отца, мобилизованного на фронт. В городе бомбёжек не было, но жизнь была напряжённой, сонной и мрачной по сравнению с довоенным временем. Немцы сбросили всего пару бомб в районе 31-го авиазавода, так и не долетев до него.

   Самая младшая сестра моей Бабушки была Мария, называли её Марусей. В то время она работала на табачной фабрике. Уж все как-то выкручивались, святых не было. Маруся выносила с фабрики табак. Но я помню круглую железяку длиной с папиросы из двух половинок. Подкладывалась тонкая белая бумага вдоль полуцилиндра, закладывался табак, при сжатии другой металлической железяки, получалась папиросная скрутка.

   Бабушка раз взяла меня с собой, и мы стояли на углу улицы и бабушка предлагала мужчинам или случайно проходящим солдатам папиросы. Так удавалось заработать на хлеб.   
   Но в описываемом мною случае, её заметил милиционер, подошел к ней и вытащил из пазухи пиджака коробку с папиросами, и сжав в кулаке превратил в труху. Он пытался отвести её в милицию, она заплакала, упрашивала и только мой плач в четырёх шагах от неё, разжалобил её, и он отпустил её.

   Уже несколько дней не было со мной мамы. Вруйр (возможно кличка), так звали мужа двоюродной сестры мамы, которую звали Лялей Елена). Она была дочерью бабушкиной сестры Шуры которая работала фельдшерицей в больнице.

   Вруйр служил военным прокурором при штабе в Тбилиси. Взяв увольнительную на пару дней, он в гражданской одежде вместе с моей мамой уехал в городок Цхинвали. Там мама на рынке продав одежду: рубашки, кальсоны, и прочее бельё и одежду, выдававшим военным, закупили продукты. Мама привезла 3-х литровую банку топлёного масла.

   Спустя два месяца Мама уже с золовкой Таней (женой брата Альберта) поехали снова туда. Паровоз тащился медленно, в вагоне курили, было душно. Трудно я перенёс эту поездку. Татьяна в поезде познакомилась с азербайджанцем, лет 40 (возможно). Помню, как с мамой вместе ночевал в холодной комнате. А рядом Татьяна лежала с тем мужчиной. Целый час они говорили, она хохотала, и я долго не мог уснуть, а заснув просыпался от её визга.

   Таким образом мама сделала на зиму некоторый запас продуктов: масла, муки и т.д. Но спустя некоторое время, при отсутствии нас в квартире, была совершена кража, украли все продукты и что иное не знаю, даже по воспоминаниям бабушки. Ведь продукты - основа жизни. Бабушка долго плакала в истерике. Плакала и мама ругалась на бабушку. Видимо в отсутствии мамы, бабушка гуляла в Александровском саду (или ещё где-то), нас выследили. Плач, слёзы и проклятия ещё долго сотрясали воздух в пустой квартире.

   Много болтали с знакомыми или посторонними, едва познакомившись, вот кто-то и навёл. А дверь то висела на "соплях", пни ногой, и она отвалится. Это было большой утратой и уроком. Что ещё помнится с того периода, так это когда иногда с мамой заглядывал в коморку, то страшно водили усами большие чёрные тараканы прусаки, и мать пыталась гнать их веником, и большие пауки на мешочках висевших на гвоздях.

   В конце 1944 года, мне было 3,5 года. По рассказу родителей, был непоседливым и неугомонным, не давал покоя ни себе, ни родным. Словно для передышки я забирался на табуретку, и с окна первого этажа, с любопытством оглядывал прохожих, смотрел на улицу. Но эмоции со сжатой пружиной удерживались во мне не на долго, и я снова безудержно прыгал по всей комнате, беззаботно махая кистями рук в сопровождении постоянных возгласов: У-У-У.

   В полупустой комнате, как в резонаторе хорошо доносился шум с улицы, автомобильные гудки, грохот трамвайных колёс. Едва услышав топот солдатских сапог или песню уходивших на фронт, как я вставал на табурет и смотрел в окно, рвался выбежать из комнаты на улицу. Меня никогда не оставляли без присмотра, я выходил на улицу с мамой или бабушкой, которая часто навещала меня, и ни в чём не отказывали моим капризам. Часто гуляли со мной в недалеко расположенном Александровском парке. Покупали шар с накаченным водородом, который или улетал, отпустив верёвку и ли взрывался через несколько минут.

   Чтоб упокоить меня от плача, дома дали мне золотое обручальное кольцо, я играл дома. Но вот потом выяснилось, что я вышел из квартиры, и прохожие заметив кольцо быстро его увели, отвлекая чем-то меня, может дали конфетку... А у двух нянек - дитя без присмотра....

   Шёл 1944год. Осеннее утро, после дождя, было хмурым. Строго отчеканивая шаг, проходили по улице солдаты. Торжественно звучала песня "Священная война".
Я, незаметно для бабушки, вышел из квартиры на улицу, с края тротуара пристроился к правой шеренге, подхватил, не раз услышанный и запомнившийся припев: "Идёт война народная, Священная война."

   Пройдя немного с солдатами, подражая их походке взмахами руки и подпевая. Меня заметил с тротуара заметил милиционер, и быстро вывел из строя, но я обиженный, отчаянно начал сопротивляться уйти с улицы, вцепился в его брюки. Однако тут произошёл неожиданный казус, с милиционера сползли брюки, и сконфуженный, удерживая одной рукой брюки, другой рукой вытащил на тротуар.

   Бабушка заметив, что нет в квартире меня выбежала на тротуар
             и кричала: Вало, Вало, Вало-джан!

(так бабушка называла меня, а имя Валерий, она не могла выговорить!).

И тут заметила, как я вырываюсь из руки милиционера. Испуганная и расстроенная, она выслушивала строгий упрёк, что оставила меня без внимания и даже хотел отвести в отделение милиции.

   Надо сказать, что в сто метрах от нас, внутри за домами располагался "Солдатский" базар. Продавали там всё и овощи, и фрукты и барахолку: одежду, инструменты, примуса, керосинку и всё прочее. Часто бывал там с мамой. Однажды я залез под овощную лавку, сидел там, что-то перебирал, что-то пробовал на вкус. Мать обернулась, а меня нет. Начались поиски. И мать привлекала всю окружающую взрослую детвору, которая уже знала меня. Меня находили и приводили домой.

   Часто терялся я в магазине, когда мама стояла в очереди, или ненадолго оставленный в квартире. Часто приводили домой знакомые, случайно встретившие одного меня на улице. А если с базара, то грязного и испачканного до неузнаваемости.

   На базаре были и постарше меня дети и беспризорные возможно. Хорошо помню, как брат в возрасте 8-10 лет давал концерт детям за кусок хлеба или овоща. Он снимал с себя трусы и показывал свои половой член, обнажая залупу, а потом приказывал свей сестрёнке показать свои гениталии. Она снимала трусы и так вытягивала всё хозяйство вверх так, что мне даже жутко было смотреть на это издевательство.

   Только всё это грустно вспоминать. Война, беженцы, беспризорники от погибших на войне, дети инвалиды, кто без руки или ноги. Часто увлекались разбивая пистоны от снарядов камнем, и от взрыва многие были без одного или двух пальцев на правой руке.

   Тому яркий пример, наш президент Ельцин, по той же причине тоже беспалый, был балбесом в детстве...

   Проходили годы, десятилетия, а эпизод на мостовой, так и не забылся. В рассказах о шалости внука в кругу родственников и знакомых, невольно воскрешал в памяти те события, вызывая смех от конфуза милиционера, и его угрозы. Может быть и потому мне ещё теперь помнится: мостовая Мухранской улицы, озорное детство, дом в котором мы жили, яичница из порошка и набатная песня...

                Часть вторая.
                На Майдане.

   Шёл 1945 год. Незадолго до окончания войны нас переселили по новому адресу. Это было связано с расширением Мухранской улицы и сносом прилегающих домов. Улица была небольшой, она начиналась от Мухранского арочного моста и доходила до колхозной площади.

   Ещё сохранился копия ордера № 27, с печатью от 30 марта 1945 г.
Исполком горсовета депутатов трудящихся
Жилищное управление
   Дано гр. Енкову Н.В. проживающему по Мухранской ул. дом 4
право на вселение с семьёй в кол. 2 душ в квартиру, находящуюся по ул. Мясникова в дом № 9 из 1 комн. площадью 17 кв. метров, бывшую квартиру Николайшвили. Начальник   
                Жилуправления (подпись)
                Управделами (подпись)

     Вверху ордера резолюция
     Б/Оформить на основании расп. Нача. Ужх'а (подпись) 4/IV-45 г.

   Таким образом мы переехали после 4-го апреля. А место это называлось в обиходе Майданом, а ещё точнее грузины называли её "татрис моэдани!" (татарский майдан), так как там исторически проживало большое количество азербайджанцев, но грузины их называли татарами.

   Это было местом старого центра города, над которым возвышалась на отроге хребта старая цитадель Нарикала.
Там находилась и церковь, но в царское время помещение использовался под склад пороха, который впоследствии взорвался и разрушил церковь.
   (В настоящее время церковь восстановлена.)

   Через реку Куру проходил узкий мост, соединявший со скалистым берегом реки Куры, где наверху были дома и улицы, а сам этот район назывался Авлабар по старому обиходу, а официально район "26 бакинских комиссаров".

   Соединяющий мост имел имя: "вирис хиди", что с грузинского значит - ишачий
мост, то есть ослиный мост, так как он был очень узким)прозванный за такую узость, что телеги и машины (не знаю были ли тогда), не могли проехать.

   И ещё достопримечательностью этого места было расположение мечети. Забегая вперёд скажу, что вскоре, через несколько лет, эта часть района была реконструирована: мост и мечеть были снесены, а на их месте возвели высокий широкий мост с колонами.

   А ещё через пять лет колоны снесли, а на верху, у края скалы установили памятник грузинскому царю, основателю города - Вахтангу Горгасали. Он восседает на металлическом коне, а позади него располагалась древняя церковь Метехский замок и пристройка, которая в царское время служила тюрьмой, а после войны там располагалось учреждение ГИПРОМЕЗ (Государственный институт проектирования металлургических заводов, где мой отец работал там некоторое время инженер-конструктором.)

   Рядом с нашим домом, в 100 метрах, находилась Армянская церковь. Наш дом представлял сложное 4-х этажное сооружение с 3-х этажной пристройкой. Сам дом, был старой дореволюционной постройкой, возможно 1900-х годов или ранее, служил караван-сараем (гостиницей), - для купцов и торговцев, где рядом располагался рынок. (после переселения рынок, мечеть и старый мост снесли через год).

   Дом пассажного типа, комнаты на четвёртом этаже выходили на балкон, который опоясывал четырёхугольный периметр здания. Крыша из металлоконструкций была остеклённой. С балкона открывался вид на внутренний двор. В подвале долгое время располагалась ткацкая фабрика, а прямоугольные окна рядом со стеной использовались для доступа воздуха и могли прикрываться навесом при необходимости, например, при сильном дожде, так как часть стёкол на крыше была разбита,- чтоб не заливало водой.

   Комната наша имела одно окно, и кроме входной двери, ещё и заколоченные, с левой и с правой стороны стены. Они имели вид уступа и выступа, портило вид комнаты, а также увеличивало слышимость разговора соседей из их комнат. Со стороны окна наш дом почти упирался в соседний, который находился в 2, метрах, и образовывал маленький переулок. Дом шёл под уклоном вверх на подъём и менял этажность от 4-х до 2-х.

   Напротив нашего окна стояло окно соседнего здания, это уменьшало обзор вида улицы и освещённость. Окно комнаты было с солнечной стороны, и выше крыши соседнего здания ярко светило южное солнце. Прогнувшись с подоконника, можно было увидеть, на возвышенном левом берегу реки Куры, древний собор Метехи. Правее виднелись развалины крепостной стены, купол церкви и кирпичные дома от 2-х до 3-х этажей с деревянными балконами выступающие над пропастью в сторону реки Куры (по грузинский река называлась Мтхвари).

   Эта старая часть города, вызывала особую экзотичность старинной планировкой и национальным архитектурным колоритом. Захватывает дух, когда смотришь на дома и думаешь, как там живут люди, над этой скалистой пропастью, где внизу протекает река. Дома и строения эти были ровесниками века, хилые и полу прогнившие, подпорки балконные не внушали доверия, а тем не менее, жизнь в них идёт обычным чередом.

   Почти с высоты крепости Нарикала и до низа тянулись анфиладой дома до самой нашей улицы. Самые верхние дома были каменными лачугами, казались угрюмыми, обиженные на свою судьбу и были раньше самостроем, словно пчелиный улей. По мере понижения они поднимались ввысь, и вот на самой улице - наш четырёхэтажный. Отец высылал нам открытки с видом нашего дома и местности до самой крепости наверху. Перед отъездом в Москву и поступлением в ВУЗ после окончания школы, я успел завершить этюд картины маслеными красками вида левой части Куры (по течению реки) со зданием Метехи, которая сохранилась до сих пор.

   По ту сторону крепости Нарикала, в обрыве располагалось живописное ущелье с окружающим его ботаническим садом, прогулочными дорожками и беседками. Вековые деревья сосен с многих континентов, цветы и кустарники благоухали в этом субтропическом оазисе. Это было излюбленным местом отдыха и прогулок в праздничные для жителей города, правда для тех, кто мог осилить подъем по узкой улице мимо серной бани и наверху Мирзоевской бани.

   В ботаническом саду росли бамбук, и виды с арочного моста через речку и водопад, запечатлён мною при прогулке моего отца с его внуком Димой. Отсюда с него не только захватывает дух, но открывает перспективу на всё ущелье. Там было тепло всегда. В феврале месяце начинали цвести экзотические кустарники похожие на дикобраза. А летом благоухала здесь каждая пядь земли привлекая паломничеству местных жителей в праздничные дни. Небольшая и вверх крутая улица от нашего дома вела прямо ко входу ботанического сада.

   В домах проживали в основном татары и курды. Две мечети возвышались в строгих чертах, как грибы, покрытые лазурной мозаикой. От нашего дома можно было за 15 минут дойти до центра города, где находилась Ереванская площадь (затем площадь Ленина, затем ...). Несмотря на всю эту красочную старину, район не внушал доверия, здесь часто были кражи и ещё больше хулиганства. Здесь ассимилировалась на религиозной основе деградирующая масса бедных людей, как металлические опилки у полюсов магнита.

   Грузинские евреи собирались у сионской церкви, татары у мечетей, остальные на шайтан базаре (чёртов базар, рынок, прозванный за свою дороговизну). Он был ликвидирован вместе с мечетью при постройке нового моста). Эти описания я даю на период 1945 года! которые ничем и никогда не вытравить, даже если там возникнет 10-й РИМ. Перемена была значительной, мы переехали из квартиры в 25 кв.м. на 1-ом этаже в комнату 17 м. кв., на 4-й этаже с крутыми лестницами с одним водопроводным краном на всех жителей этажа и одним неудобным туалетом, с бесконечными скандалами и интригами и антагонизмом между мегрелами, картвелами и грузинскими евреями, описаны в других эссе.

   Скандалы с балконов захватывали не только жильцов 4-го этажа, но и между жителями 4-го и 2-го этажа, становясь театром абсурда в этом клоачном муравейнике. Семейные ссоры, драки, измены - выливались как помои на всех окружающих жильцов, занимали истерические, многочасовые перепалки, напоминающий клокочущий вулкан.

   Да, где теперь та тихая изолированная от всех восточных передряг, комната на Мухранской улице... На третьем этаже располагался азербайджанский драматический театр, впоследствии использовался как кинотеатр, привлекая к себе всю окружающую авару (агрессивное хулиганьё) у входа в подъезд, шум и крики от которого доносились до нашего окна.

   Под нашей и соседними комнатами располагалось помещение для изучения грузинских танцев в определённые дни кружка. Колотила мозги монотонная музыка сопровождения, с частыми перерывами для повтора деталей танца. И ещё, от прыгания мужчин дрожали ветхие стены и пол. Так продолжалось несколько десятилетий.

В комнате у нас было мало вещей: старый комод, кровать - маломерка, старая кушетка, стол деревянный квадратный.

   (Внимание! Два стула, как реликвию 1930-х годов я сохранил до сих пор.)
Позже принесли шифоньерку, и шесть стульев, которая временно сохранялась у тёти Маруси - сестры бабушки Айкануш. Маму мою звали Марией, и для соседей она транслировалась так, как они привыкли называть: Маняк (армяне), Маниа (на грузинский лад).


      Будет добавлено описание житья! ..........................................
                ...........................................
Однажды(мама пошла в драматический театр Грибоедова и забрала меня, я плакал, возможно болело ухо, и мать не досмотрев ушла, была постановка из классики)

                Часть третья. Встреча.

   Кончилась война, народ ликовал, в семьях с нетерпением ожидали фронтовиков. Была объявлена дата, когда прибудет эшелон с демобилизованными. Раньше обычного проснулась Мария и разбудила своего 4-х летнего сына. Долго готовились и наряжались для такой праздничной встрече на вокзале. К полудню на привокзальной площади собралось множество жителей. Каждая минута тянулась бесконечностью. Валерик устал стоять и ждать, заболели ноги, капризничал, куда-то рвался, плакал. (Почему  это я стал писать от 3-го лица?)

   Наконец по радио объявили время прибытия поезда. Вокзал был огорожен, чтоб попасть на перрон, надо было приобрести перронные билеты. Некоторые люди искали лазейки, другие проскальзывали под напором толпы. Мария купила перронный билет, и они прошли на перрон. На безбилетников совершались облавы, их штрафовали или уводили в отделение милиции. На перроне было так много людей, что протискивались люди с трудом от входа.

   Этим положением пользовались джибгири (с грузинского: воры, мошенники, бандиты), которых было очень много. У Марии из сумки в этой давке вытащили деньги, плакал малыш, у неё не выдерживали нервы. Засвистев, показался паровоз. Пыхтя в клубах пара, он медленно подъезжал к перрону. Встречающие с цветами, словно ожили от радости и нетерпения встречи.

   Шум, крики, смех, слёзы - всё смешалось в невообразимой картине. Около получаса Мария носилась вдоль состава, но мужа так на перроне не нашла. Утомлённая, она на обратном пути зашла к своей тётке Марусе (сестры Айкануш), думая, что он не встретив её, мог прийти на Мухранскую улицу и не найдя её, мог зайти к Марусе. Она жила на улице Камо 87 в глубине двора, недалеко от военного артиллерийского училища. Но и там его не оказалось. Только поздно вечером, уставшие мать и сын вернулись домой.

   После этого дня, Мария ещё несколько раз ходила встречать очередной поезд, но всё безуспешно. Только картина уже была другая: на прибывших пассажиров совершали облавы и забирали на мед. санобработку. Не сразу народ избавился лишений и тягот войны. Мыло было дефицитным товаром, ещё много лет кормили вшей и боролись с ними. Это был внутренний фронт по ликвидации последствий войны.

   Обработке подвергались одежда и вещи. Марии с малышом пришлось не мало измучиться, чтоб выйти из этого конвоируемого потока. Вся беда в том, что милиция не очень то старалась разбираться в приезжих, совершая облавы, а новая одежда после обработки портилась, а вещи терялись или обворовывались в этом огромном потоке людей. Один раз её пожалел милиционер, увидев, что она нормально одета, а в другой раз показав перронный билет сказала, что встречает мужа и пусть они ловят грязных и оборванных мошенников.

   Конечно же, не могли одним составом все демобилизованные приехать в Тбилиси. Я предполагаю, что такие специализированные составы направлялись и в столицу Армении - Ереван, и столицу Азербайджана - Баку.

   Было ещё очередное извещение о прибытии состава с демобилизованными. Точно не знаю, кто был инициатором встречи, только помню, что пришла тётя Таня к нам домой, вместе с сыном Рафиком. После того, как мама меня одела, мы все вместе пошли на вокзал. Не помню, подъезжали или нет на трамвае. За полтора часа можно было дойти пешком. Помню в общих чертах привокзальную площадь.

   Я очень устал, болели ноги, просился на руки. И ещё одна деталь: Рафик был в костюме: брючки и пиджачок, главное он был в красных сапожках. Времени до прихода состава было достаточно, и Таня усадила Рафика на скамью чистильщика обуви. Он очистил сапожки от пыли и грязи, смазал красной ваксой и отполировал затем щёткой и бархаткой. Вот возможно я неявно позавидовал ему, - этим ярким сапожкам.

   Да и на самой Тане было красивое платье и радикуль. Очень хотелось, чтоб встреча была бы праздничной и долгожданной.

   Но в тот день мы не встретили ни отца моего ни Альберта. Воскрешая события минувших дней, поле семидесяти лет и анализируя факты, я прихожу к выводу, что Альберт приехал с этим составом. Но он не хотел, чтоб его встретила Таня. Ещё горела душа его от её измены, а армяне, по привычке, обидчивы и злопамятны. Либо ему удалось проскочить незамеченным в толпе сотен людей, либо слезть на предыдущей станции. Конечно, же мама и бабушка позже узнали, но об этом мне не говорили позже. Смогла ли догадаться Татьяна об этом - вполне вероятно.

   В один из дней приехал Коля, мой отец, (муж Мани), и придя на Мухранскую улицу и видя, что ряд домов снесено, в связи с расширением улицы, отправился к тёте Марусе. Узнав адрес он пришёл домой. На нём была грязная гимнастёрка, он был не брит и неопрятен. Маня была огорчена, увидев его таким, ей было стыдно перед соседями, и он выглядел не в пример тем, кто сверкал в парадном мундире.

   Для него была сбережена довоенная новая обувь и чистая одежда. И Мария не раз ещё его упрекала в том, что он мог бы предупредить через родственников и ему принесли бы одежду. Подвиги, совершаемые мужем на фронте, о которых Мария рассказывала соседям, увы не соответствовала внешнему виду. Отец воевал в частях штрафбата, безоружные солдаты мужественно кидались на укрепления немцев, под шквал снарядов и пулемётных очередей, не щадя своей жизни ...

   Но радоваться надо было не внешнему виду, а тому, что вернулся живой и невредимый, без единой царапины пули. Вот вернулся и муж нашей соседки по балкону, Тамары,- Гиви Гвасалия, но только без левой ноги.

   Как только счастливый отец вошёл в комнату, обнял маму, свою Маню, Манечку, и меня, долго расцеловывая, и кололся небритой щекой.

   Отец вытащил из вещевой мешка, своей единственной поклажей, не то что пёрли генералы целые вагоны награбленной мебели, одежды и утвари, всего лишь 2 куска мыла, тряпьё и красный карманный фонарь с лампочкой и иссякшей батареей.
   Фонарь мне так понравился, что я носился с ним по всей комнате, хотя он не горел. Из американского яичного порошка мама сделала омлет, посыпали сахарным порошком. Семья впервые за долгие годы разлуки сидела вместе и слушала бесконечные истории и события и приключения с фронта.

   Отец любил меня баловать: то подбрасывал вверх до самого потолка, то катал на руках поднимая и опуская с подушкой. Мне это нравилось, и я не давал покоя отцу, просился на шею, то просил подбрасывать. Только от одного я увёртывался, так это когда отец целовал меня, то кололся колкими усиками в виде бабочки.


                Часть четвёртая. Альберт.

   До армии Альберт закончил сельскохозяйственный техникум, стал техноруком, работал на мукомольном предприятии (или хлебозаводе). Познакомился с Татьяной, и женился на ней. У них родился сын Рафик, тоже в 1941 году.

   Я был старше на какой-то месяц или два. Есть фото где Таня, мама, с нами сидящими на их коленях, а посреди стоит бабушка. Как мобилизовали Альберта, сразу отправили на фронт. Был легко ранен, отправили в госпиталь на лечение. Бабушка получив письмо собралась и поехала к нему на фронт. Нашла фронтовой госпиталь и его, возможно в Воронеже или Котельниково, я уже точно не помню. Альберт был не то что удивлён, а больше смущён появлением матери среди своих однополчан.

   После выздоровления продолжил движение на Запад в составе мотопехоты. Есть фото как он с однополчанами на бронетранспортёре. Награждён орденом красной звезды и медалями. Дошёл до Берлина, получил медаль за взятие Берлина.

   С собой привёз для матери только туфли тёмно-коричневого цвета, который она одевала только в праздники, берегла как единственную реликвию от сына. Ведь он больше ничего не дал матери кроме заботы и слёз от своего поведения после войны. В этих туфлях моя мама похоронила её в декабре 1961 г.

   Во время войны, комиссованный по болезни друг Альберта, жил в доме на противоположной стороне улицы, и был соседом по дому или двору, где проживала подруга Татьяны, с которой они встречали у себя солдат.

   Друг написал письмо и всё сообщил Альберту. В воскресение прибывал снова эшелон с демобилизованными. Накануне Бабушка Айкануш ездила в церковь, поставила свечку, молилась, чтоб её Альберт вернулся б с фронта невредимый. Она, старая большевичка, не верила попам, знала, что все они мошенники, но с Богом ещё не порвала, верила в него, молилась, надеялась...

   Проходили известные процессы, как обнаружены были дорогие иконы, золотые кресты и утварь при обыске на квартире у священника армянской церкви, что была рядом с нами.

   Альберт знал, что жена его Таня изменяла ему, об этом написали ему старые друзья с улицы. Но он любил Таню и сына Рафика, который вырос без него. Он сомневался, ненавидел, мучился и хотел сам в этом удостоверится. Поэтому Альберт приехав, пошёл не к себе домой, а к тёте Маруси и узнав адрес нашего дома приехал к нам, к своей сестре Мане.

   Родственники, мои мать и отец и больше всего мать хотели, чтобы он померился бы с Таней. Она была очень доброй, отзывчивой и гостеприимной хозяйкой. По рассказу отца, она умела играть на гитаре и петь, отцу это нравилось. Она украинка по национальности (возможно с Кривого Рога, уже не помню), до замужества была заводилой среди подруг, могла оживить любую компанию.

   Альберт впоследствии, через несколько десятилетий, приходя пьяным к нам, после очередного скандала со своей женой Шурой, вспоминая Таню, говорил не без гордости, что Татьяна была целомудренной.

   Помню и я, как в далёком 1944 году, под новый год она украсила ёлку, пригласила всю детвору со двора в комнату. Угощала всех тортом, сладостями, носилась с ними вокруг ёлки и задорно пела "Каравай".

   После круга у меня закружилась голова. Я был не здоров, меня тошнило, и больше всего от ушанки, которую мне надели до этого, при выходе во двор. Она пахла необозримо гадко, впитав килограмм пота разных лиц. Ушанка была детская, дала Таня.
   
   Есть несколько фото Тани и сына Рафика. Люди не помнят вчерашнего дня, а я всё помню как копилка с хронометром...

   Она не могла прийти в гости, не принося гостинца. Даже помнится, приезжая в 1946 г. она остановилась у подруги, ей надо было выписаться в паспортном столе, и посетив нас пришла с гостинцем, кажется пряники, конфеты.

   К моему конфузу в это время я сидел на горшке, так как один общий туалет на 300 человек, не подходил для детей. И конечно было от всего этого вонь, но она не подала виду и с пол часа пообщалась с мамой, рассказав о себе и узнав о наших родственниках.

   Она вышла замуж за Павлика, он оказался хорошим семьянином, ни разу и ни в чём не упрекнул её. И Жили на её родине в городе Кривой Рог. (если я не ошибаюсь, переписку она с нами не вела, а про Рафика говорила, что он помнит "черную" бабушку, такой она сохранилась в его памяти). К сыну была внимательна и строга.

   Он боялся её и слушался. Я больше всего, наверно, тогда завидовал его красным сапожкам, которые любила ему покупать мать, а увидел я их когда ещё раньше приводила его бабушка, когда мы жили на Мухранской улице. И ещё помню, что он обкакался в постели во сне, чем вызвал возмущение бабушки, ведь всё надо было выстирывать в тазу на керосинке.

   Бабушка, за свою долгую жизнь, насмотревшись поведением русских женщин с легкомысленным поведением ругала их за врождённое ****-тво. Проклиная она говорила "Русы кокы кытырви, дип бозерен, вердженджвен ашхарк ересин" - ворчала она не раз. И была у неё на это своя причина, своя накопившаяся злоба. Особенно она возненавидела свою невестку, после того, как она вернувшись от дочки к себе домой.

   Поздно вечером, когда она спала, с открытой дверью, не запираемой летом во время сильной жары и духоты, ведь окна или форточки не было, как к ней вдруг на пастель ввалился молодой моряк. Бабушка испугалась, дала пинка ему в живот, подняла страшный крик и призыв о помощи: Мишвилет, мишвилет (помогите, помогите).

   Едва поняв в чём дело, как моряк исчез с той же быстротой, с какой появился. В отсутствии бабушки, видимо, Таня его приводила, и он на старой тропинке получил фиаско.

   Не смотря на это, бабушка не хотела терять внука, и неизвестно ещё какая змея может появиться вместо неё. Она надеялась, что всё ещё может стать на своё старое место, как в довоенное время.

   Было воскресение. По поводу возвращения отца и Альберта готовилась торжественная вечеринка. Пригласили на неё и Таню, и хотели помирить с Албертом.

   Мужчины приводили себя в довоенный вид. Отец, как всегда, брился безопасной бритвой со станком, который ещё сохранился. Лезвий новых не было, отец умудрялся наводить жало об мокрую, внутреннюю поверхность стакана, вращательно-поступательным движением, прижимая пальцами бритву.

   Альберт брился опасной трофейной бритвой. Каждый рекламировал и предлагал свою технику бритья. Наконец они были выбриты. Отец оставлял коротко остриженные усики типа "бабочка". Все были взволнованы, готовился праздничный обед и уже красовался большой красный арбуз, купленный Альбертом на базаре.

   Я прыгал на пружинной кровати, радовался семейному веселью и не мог успокоится, и как со всеми детьми в таких случаях, баловство заканчивалось слезами.

   После обеда и вина лица стали румяными, хотелось движения. У нас был патефон, незаменимый атрибут любого веселья и новые московские иголки. Альберт в молодости любил танцевать, шутить, петь. Своего патефона у него не было и несколько новых пластинок он принёс к нам. Вальс, румба, фокстрот, танго - звучали весь вечер, - музыка, напоминавшая далёкую, спокойную, безмятежную жизнь, - висела теперь тяжёлым грузом на раненные войной сердца и искалеченные души. Папа неуклюже танцевал лезгинку, задрав правую руку вверх, а левую - за спину. Брат кружился с сестрой.

   За время войны, Альберт стал нервным, у него выпали зубы, лишь худое обтянутое лицо и стройная фигура несла ещё молодость, - ему шёл 33-й год.

   Таня на вечер не пришла. Альберт много курил, отец не переносил дыма и читал мораль о вреде курения. Альберт не заминался упомянуть, как живя ещё все вместе в одной комнате на ул. Ниношвили, отец ночью выгонял мать с кровати, чтоб она сходила на второй этаж, где жила тётя Маруся, и принёс бы папиросу. В те времена, отец, по рассказам мамы, очень много курил, но после болезни малярией, он не только не курил, но и не переносил дыма курения.

   Альберт спрашивал: - Скажи Маня, по совести, правду: - Ты любишь Колю?
- Ну, конечно, люблю, - отвечала мать.
- А помнишь, как он тебя бил, я ведь всё помню, был ведь тогда не маленький.
- Это было давно, - успокаивала она захмелевшего брата.
Выпив ещё вина, Альберт расслабился и начал плакать.
- Ты меня не любишь, приставал он то к сестре, то к зятю.
- Конечно любим,- говорили ему.


   А глядя на меня, он представлял, что и у него, такой же большой сын, которого жена прятала у подруги с улицы. Потом он упрекал свою мать, что она больше любит свою дочь, чем невестку, оставила его жену без присмотра и поэтому она загуляла...

   Пути господни не исповедуемы. А сын и забыл, как мать, узнав, что сын ранен и находиться в госпитале, решилась разыскать и навестить его. Зимой, в суровое военное время, из Тбилиси поехать в Воронеж, разыскивая сына, - поистине великий подвиг, совершённый матерью. И тут ей немало помогло знание кавказских языков. Всюду она встречала сыновей-бойцов нашей многонациональной великой Родины, и находила в них сыновний отклик. Растапливала льды препятствия своей теплотой и любовью материнского сердца.

   Альберт готов был простить Тане, с нею жила в его сознании вся прожитая молодость.

   Поздно вечером легли спать. А утром Альберт не выдержал и пошёл к себе домой и застал на своей кровати жену с лейтенантом. Ему, потерявшему столько сил и здоровья, увидевши море крови, вдруг сознание одёрнуло его от стычки с вооружённым офицером, и набравшись сил сказал:

   - Ну, хватит лейтенант, отлёживаться на моей кровати, пока я воевал и проливал кровь на фронте. Теперь моя очередь расположиться в своей комнате. Они оделись молча и ушли, ребёнка в комнате не было, она накануне оставила его у подруги.

   У Альберта, от возмущения и злости, валилась земля под ногами, а сам казался совсем бессильным. Теперь, на примирение с ней, у него были все пути отрезаны.

   - Как это так, - возмущался он, она знала, что приехал с фронта муж и привела снова нового любовника. Если она хотела б сохранить семью, разве этого она позволила бы? Мать и сестра ещё встречались с ней и уговаривали помириться. Но Таня была гордой, прощения просить не собиралась.

   - Он всё равно меня не простит, - говорила она. Дело шло к разводу. Площадь в 14 кв. м. делить не стали. Ей дали денежную компенсацию, и она после развода уехала вместе с сыном Рафиком и теперь уже мужем, лейтенантом Павликом в город Кривой Рог, Днепропетровской области, где раньше проживала при больнице всю жизнь.

   Переписки не было, разве что одно или два письма, где писала, что Павлик оказался хорошим семьянином. Правда, спустя год, она ещё раз приезжала в Тбилиси и останавливалась у своей подруги. Альберт к тому времени привёз москвичку с шестилетней дочкой Галей. А о том, как она терзала мать, Таня узнала от соседей.

   - Со мной не хотел жить, пусть помается с этой, - торжествовала она в глубине души. Затем на часок и нам в гости пришла и принесла мне гостинцев. И вообще дело не в подарках, но для неё это черта была характерной; она не могла прийти с пустыми руками.      

   А её присутствие уже казалось символом доброты. Прошло десять лет, у неё вырос сын, подрастала дочь от Павлика. Она по-прежнему работала медсестрой при больнице, и там же по адресу получала алименты на сына. Все годы она скрывала от сына существование родного отца, тщательно оберегая его душевный покой. Только раз вызвало у Рафика удивление, когда он получил паспорт, то оказалось, что вместо привычной фамилии Шевченко, - в паспорте Мирумян.

   Объяснение матери было короткое и сын больше ничего не желал знать. Прошло ещё около десяти лет и где-то в 1966 году второй Сын Альберта Борис, мой двоюродный брат, на странице комсомольской правды увидел фотографию с комментариями о выступлении художественной самодеятельности коллектива Харьковского политехнического института. Внимание привлекло фамилия баяниста: Рафаэль Мирумян.

   Боря написал письмо, что он является его родным братом по отцу, и кое что о себе. Письмо было направлено на адрес института, и оно случайно дошло до Рафаэля. Рафик прислал письмо и выслал несколько фотографий, в том числе в форме, когда служил в армии. Мы долго разглядывали фотки, несколько раз перечитывали письмо, пытались найти сходство с его фотографией в 5-летнем возрасте, который хранился у нас. Отец затем написал весьма пространное, для него не совсем понятное письмо, с излишними углублениями в историю.

   Для Рафика открылся целый мир родственников, тщательно скрытый занавесом, которые помнят и любят его. Тут он возможно и вспомнил о "чёрной бабушке", как в детстве когда-то называл бабушку Айкануш, которой уже не было в живых, но при жизни всегда молилась за Валерия и Рафика и Бори. А умерев, взяла с собой в могилу его детскую игрушку - чёртика на резинке и фотографию. Рафаэль показал письмо матери и просил разъяснения.

   В ответ мой отец получили взбучку, тонну угроз и упрёков и категорически требовала прекратить переписку, иначе она напишет мне о том, чего я не знаю...

    Дополнение 1: "ПАЗЛЫ СЛОЖИЛИСЬ!"
          
         НЕСКОЛКО ДЕСЯТИЛЕТИЙ Я НЕ ПОНИМАЛ, О КАКОЙ УГРОЗЕ ОНА НЕ ГОВОРИТ,
         И ЧТО ИМЕЕТ ВВИДУ. ЕЩЁ РАНЬШЕ, ПРИ МНЕ, ОТЕЦ ПРИ БАБУШКЕ И МАМЕ,
         ЧИТАЛ СВОИ ВОСПОМИНАНИЯ, ЧЕМ ВОСТОРГАЛ БАБУШКУ, ЧТО ОТЕЦ НЕ ЗАБЫЛ
         ВСЕ ЕЁ ТРУДЫ И В ЭТИ ТРУДНЫЕ ГОДЫ, ОН ЦЕНИЛ ЕЁ, БОЛШЕ ЧЕМ СВОЮ МАТЬ.

         ПРИ ПОСЕЩЕНИЕ МАМЫ В ДЕНЬ ЕЁ РОЖДЕНИЯ, В ГОРОДЕ ТБИЛИСИ, БАБУШКИ УЖЕ НЕ
         БЫЛО В ЖИВЫХ, Я С МАМОЙ ВСПОМИНАЕМ МОМЕНТЫ ЖИЗНИ...
         МАМА ГОВОРИТ, ИМЕЯ В ВВИДУ, ПОЧЕМУ В БРАКЕ,
         Я РОДИЛСЯ ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ 10 ЛЕТ!?  (ДАТУ Я ВСТАВЛЮ!)

         1. ОНА НА ИСПОВЕДИ: "Я БЫЛА ЗДОРОВА, НО ОТЕЦ БОЛЕЛ СИФИЛИСОМ! НО ОН
         ИЗЛЕЧИЛСЯ  ПОЛНОСТЬЮ И ЗДОРОВ". МАМА, КАК ТО РАНЬШЕ, ГОВОРИЛА,
         ЧТО КОГДА С ОТЦОМ ГУЛЯЛА НА ПЛЕХАНОВСКОМ ПРОСПЕКТЕ, ЖЕНЩИНА
         (ПРОСТИТУТКА), ХОТЕЛА БРЫЗНУТЬ В ЛИЦО КИСЛОТУ, ОТЕЦ ПОДНЯ РУКУ И ОНА
         ПРОМАХНУЛАСЬ? И ГРОМКИМ МАТОМ "ОСЛЕПИЛ" ЕЁ. ЭТО ТАК ОНА ХОТЕЛА ОТОМСТИТЬ
         ЕМУ, ЗА ТО, ЧТО ОН ЕЁ БРОСИЛ.
         
         2. В КОМНАТЕ БЫЛИ ДВЕ КАПИТАЛЬНЫЕ КНИГИ:
              1. ЛЕЧЕНИЕ ВЕНЕРИЧЕСКИХ ЗАБОЛЕВАНИЙ.
              2. ГИНЕКОЛОГИЯ.
         ОБЕ КНИГИ В ПЕРЕВОДЕ С НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА С ЧЁРНО БЕЛЫМИ И ЦВЕТНЫМИ ФОТО.
         ДОЛГОЕ ВРЕМЯ, Я БЕРЁГ ИХ КАК СЕМЕЙНЫЕ РЕЛИКВИИ....

         ПРИ ПОСЛЕДНЕМ
         ПЕРЕЕЗДЕ В НОВУЮ КВАРТИРУ,ВЗАМЕН СТАРОЙ "ХРУЩЁВКИ", Я ВЫНЕС НА УЛИЦУ
         И ПОЛОЖИЛ НА БЕТОННУЮ ПЛИТУ, НО ИНОГДА БЫЛА МЫСЛЬ: ОТНЕСТИ В
         БУКУНИСТИЧЕСКИЙ МАГАЗИН. КАКОВ ГОД ИЗДАНИЯ? НЕ ПОМНЮ. ОНИ ДОВОЕННЫЕ,
         МОЖЕТ БЫТЬ 1929 ГОД!
   
         В КНИГЕ МНОЖЕСТВО ЦВЕТНЫХ ВКЛАДОК, ФОТО. СТРАШНО СМОТРЕТЬ!!
         Я ВСЁ ВРЕМЯ ХОДИЛ В БАНЮ ПРИ НЁМ, С ОТЦОМ.
         КОЖА НА ВСЁМ ТЕЛЕ, ИДЕАЛЬНО БЕЛАЯ, БЕЗ САМЫХ, ДАЖЕ НЕЗАМЕТНЫХ СЛЕДОВ,
         КАК У НОВОРОЖДЕННОГО РЕБЁНКА.
         
         ЗА 3-4 ГОДА ДО СМЕРТИ, ХОДИЛИ В БАНЮ. И ЗАМЕТИЛ НА СПИЛЕ 4-Х
         МИЛЛИМЕТРОВЫЙ  ЖИРОВИК, И ОН УЖЕ МЕНЯ РАЗДРАЖАЛ. НО ОТЦУ ОН НЕ МЕШАЛ.. 
         
         ИТАК, ЭТО СОБЫТИЯ МОЛОДОСТИ, КТО БЕЗГРЕШЕН И НЕ СОВЕРШИЛ ЧЕГО НИБУДЬ
         ИНОГО?

         СЕЧАС В ИНТЕРНЕТЕ ТАК МНОГО ВСЕГО, ЧТО ВЫ УЖЕ ДАЖЕ НЕ         
         УДИВЛИТЕСЬ, ДАЖЕ ПРОЧИТАВ ПРО КОСМОНАВТА ГАГАРИНА И ПРО БЫВШЕГО
         ПРЕЗИДЕНТА МЕДВЕДЕВА...


   Дополнение 2:

   В 1967 году отец 3 месяца работал в Одессе. Снимал он комнату на Черноморской ул. 56 ?? Я взял отпуск и мамой поехали в Одессу, но об этом - другой рассказ. А вот когда отец возвращался обратно в Тбилиси, то он остановился в Харькове, зашёл в Политехнический институт и расспросил о Рафике Мирумян. Ему ответили, что он был отчислен за неуспеваемость. Вот и доигрался он на "гармошке".



   Прошли десятилетия. Уже давно нет бабушки Айкануш (1961г.), Альберта (1977г.),
   моей мамы (1978г.), отца (1981г.). Мой сын Дима пошёл в школу в 1979 г.

   В 1989 году с сыном Димой перешли в двойке Главный Кавказский хребет;

   В 2013 году переехал в новую квартиру по улице Милашенкова дом 3, кор.1, кв18.

   В 2014 году прошёл по Ликийской тропе в Турции, написал поэму Чирали и видео в
   Youtube.

   В 2015 году поднялся на пик Черского, хребта Хамар-Дабан в Забайкалье и тоже
   написал поэму и видео в Youtube - Байкальская поэзия Валерия Енкова.

   Изредка, открываю альбом и просматриваю фотографии своего детства и юности. Но никакие перемены и превратности судьбы не изгладят из памяти нашей жизни образ далёкой, милой тёти Тани, весёлой, озорной запевалы с гитарой в руках, которую так любили мои родители. У меня в Ютубе более 350 видео, для выхода на мой аккаунт, достаточно в поисковике Youtube набрать: Енков Валерий
НО! ЮТУБ СДОХ! НО Я ВСЕ ФИЛЬМЫ ИЗ ЮТУБА

   На домашнем компьютере множество домашних сайтов с моим творчеством. Но последним будет сайт: МУЛЬТИБИОГРАФИЯ, и конечно со всеми оцифрованными фотографиями и документами в приложении.

   Набрано на компьютере 10 июня 2016 года по материалам черновика, написанного в 1980 году, и включено в состав множества эссе под общим названием "Кавказские баллады".
            Не будет меня, но информация переживёт, она бессмертна...


                Мечеть на Майдане

   В 1946 году (или в 1947), в день главного праздника мусульман, отец, будучи атеистом, вдруг решил с утра пойти со мной в мечеть. Она находилась от нас в ста метрах, рядом с Ишачим мостом. Мама не была сердобольно-верующей, но придерживалась, как и все её предки христианской религии. Да и за всю жизнь он была в церкви всего несколько раз. Поэтому мама возражала этому мероприятию. Но отец более всего хотел меня отвести не более чем на праздничное мероприятие мусульман.

   Мы подошли к мечети, поднялись по винтовой лестнице на верхний ярус, небольшое помещение в виде амфитеатра, откуда хорошо видна была сцена внизу, метров за шестьдесят. Были несколько рядов скамеек. сбоку на маленьких ковриках сидели женщины, и почему-то мне кажется, что были с ними и самовары, и они пили чай. (Возможно, что и нет, так как я описываю события 70-летней давности, а мне недавно исполнилось 26 мая 75 лет).

   Мужчины находились внизу и сидели на скамейках в партере. Я сидел с отцом (возможно стоял), и ожидали некоторого события. Прождали около 30 минут, возможно мулла произносил молитву.

   После молебна вышел мужчина в штанах, без рубашки и с возгласом "шахсе-вахсе", стал стегать себе спину, слева и справа, под разным углом.

   Это продолжалось минут 5 или 8, пока, весь окровавленный и бессильный, он уходил с центра сцены. Тут сразу накидывали на его спину белую простыню, и двое мужчин спускали с нескольких ступенек.
   Затем его на сцене сменял другой молодой мужчина, от 25 до 35 лет. Менялись или повторялись орудия пытки и самоистязания: плётка из витой кожаной косички, проволока, цепь. От плётки сразу сдиралась и кровоточила кожа. И тоже перед ударом произносился клич: "шахсей-вахсей".

   Этот обряд вызывал у присутствующих радость, одобрение и удовлетворение, словно он смывал грехи присутствующих. Через час мы спустились и пришли домой. Отец рассказывал матери о виденном, но нам всем это было не нутру и противоестественным. Недавно с Еленой просматривали, записанный на DVD - диске, фильм По Брауну "Код да-Винчи".
Вот нечто такое творили члены христианской секты, умерщвляя свою плоть.

   Этот увиденный обряд я не забыл и при случае рассказывал сверстникам в пионерском лагере и однокурсникам в институте. Зрелище жуткое, когда видишь всё это воочию. Эта мечеть и узкий мост и территория "хитрого рынка", прозванного за дороговизну, была запланирована на снос, в связи с постройкой нового широкого моста.

   Приблизительно, через полгода или год, накануне было объявлено о сносе мечети. На следующий день множество милиционеров оцепили всю территорию. Опасались ещё и стихийного бунта татар-мусульман.

   Слышен был раздавшийся взрыв: подорвали мечеть, но мы на эти смотрины не ходили. Этот район в обиходе на грузинском языке звучала как "татрис моэдани", что означала - татарская площадь, так сейчас, все понимают, где это место. Но никто не знает, что там было раньше.

                На этом месте широкий мост через реку Куру.

           Я, как последний из Могикан, - хранитель исторической памяти...

    БЛАГОДАРЮ ВСЕХ ПОСЕТИВЩИХ МОЙ АКАУНТ. ДОЛГИХ ВАМ ЛЕТ И СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ.

                enkov.valeriy@mail.ru