Детская площадка

   Казалось бы, детская площадка... Детишки в шапочках с помпонами и в комбинезонах с динозавриками лазают по лесенкам и качаются на красно-жёлтых качельках, в то время как их мамы сидят на лавочках, покачивая коляски с грудничками и обсуждая пищеварение младенцев. "Бла-а-лепие, милая, бла-а-лепие", - хочется сказать, цитируя классика. Да, мило, конечно. Но скучно. Скучна и однообразна жизнь детских площадок.
   Чего не скажешь про нашу.
   Её втиснули в палисадник у нашего дома, спилив предварительно высоченную развесистую берёзу, даром что русская красавица. Она хоть и красавица, но дерево, а детишки - цветы. Цветы главнее. Передним своим краем площадка упёрлась прямо в зады припаркованных легковушек, дурно пахнущие выхлопами, а легковушки, в свою очередь, подставили темечки под окна нашей четырёхэтажной хрущёвки. В общем, получилось компактненько так. Правда, неуютненько, но ничего, в тесноте, да не в обиде.
   Жизнь нашей детской площадки, зажатой между автомобилями и пыльной дорогой, ведущей к мусорным контейнерам, разнообразна и увлекательна. Увлекательна она для жильцов, чьи окна выходят на эту сторону. Хоть какая-то польза. А какая звуковая гамма! Какое разнообразие картин!
   Площадка детская, но дети отнюдь не основной её контингент. Летним будним днём зайдёт какая-нибудь мамочка, чтобы успеть покачать маленькую дочку на качелях, надеясь, что в этот час все на работе. В щебетанье птиц вплетается ласковый голос качелек: "Ии-ак! Ии-ак!"
   Идиллия длится недолго, потому что на площадке появляется Леханыч (читай - Алексей). Кто бы знал Леханыча, если бы не детская площадка! А теперь жильцы тридцати двух квартир безошибочно узнают голубой бритый затылок Леханыча, плавно переходящий в крепкую бордовую шею. У Леханыча "Hyundai". Припарковавшись, Леханыч открывает багажник, достаёт до отказа набитые пакеты из "Пятёрочки" и, играя мускулами и шлёпая сланцами, пересекает детскую площадку и устраивается на скамеечке в тени. За ним идёт Серёга, его друг, тоже с пакетом. Сидеть будут долго.
   Действительно, сидят долго. С торца скамейки растёт горка пивных банок; сушёные рыбьи головы, придавленные ими, страдальчески смотрят в небо. Мужчины сидят в удовольствие, мышцы расслаблены, зажимы сняты. Леханыч, расставив икрастые ноги, прикрытые до колен клетчатыми капри, рассказывает Серёге, а заодно и всему двору, благо мощь резонатора позволяет: "Мы з бадзанами...". Впрочем, ничего интересного у них с пацанами, видимо, не происходит: так, боулинг-бильярд, бильярд-боулинг. Про "баб" говорят крайне редко, и говорит только Серёга. Леханыч либо не по этому делу (что вряд ли), либо помалкивает: у него жена, красотка Люся, блондинка с длинными прямыми волосами. У Люси скучающий и царственный вид; она этим видом будто говорит: "Что я здесь, среди вас, в этой хрущобе, делаю? Я рождена для другого". И каждый, буквально каждый с готовностью ей поддакнет: "Конечно, Люсенька! Конечно, красавица ты наша! Конечно, для другого!" Устала Люся от серости вокруг, хоть и "Hyundai" под окнами, и муж любит. А любит, видать, нешуточно. Однажды в полдень зрители нашего онлайн-театра вздрогнули от рыдания, ворвавшегося в открытые окна. Старухи, держась за поясницы, заковыляли к окнам, а те, кто помоложе, - к окнам подскочили.
   Посреди площадки на коленях перед Люсей стоял Леханыч. Он рыдал. А из груди вместе с рыданиями рвалось: "Люська! Сука! Прости!!!" Он обхватил Люсины ноги (а ноги... увидеть их - и умереть!). Люся стояла, раскинув руки, как прекрасная пойманная птица с распростёртыми крыльями, а под левым глазом у неё сгущалась тяжёлая синева.
   После того дня, когда любовь Леханыча к Люсе получила вседворовую огласку, вид Люси стал ещё более царственным.
   Ближе к вечеру на площадку прилетают стайки подростков. Это именно стайки, а не группы, табуны или стада. Они стремительно и легко скользят вдоль заборчика, а потом, сделав синхронно крен в двадцать градусов, оседают на лавочке, на качелях и на горке. У девочек с юных плеч съезжают на одну сторону футболки оверсайз, у мальчиков еле держатся на худых бёдрах джинсы карго. Говорят все разом, смеются громко и ни секунды не стоят на месте - куда-то рвутся, чего-то жаждут их юные души. И, конечно, музыка! Не умолкает музыка, ритмом своим никак не совпадающая с ритмом текста; устраняя этот диссонанс, музыка немилосердно корёжит слова, смещая ударения и слогоразделы. Туда их! Круши! И начинается танец, такой же ломаный, такой же безбашенный, такой же притягательный в своей вызывающей непокорности. Не верьте старикам, которые, глядя на этот танец, негодуют, - они просто завидуют Молодости, Которой Можно Всё; не верьте старикам, которые смеются, - им не смешно, они восхищаются танцем, который сами никогда не танцевали и теперь уж не станцуют.
   Когда спускается темнота, эта весело мельтешащая стая разом поднимается и покидает площадку с той же лёгкостью, с какой появилась здесь.
   А когда становится совсем темно, к площадке крадутся две тени. Иногда за ними семенит третья, а иногда нет. Эти двое - дядя Валера и Паша. Дядя Валера - старожил. Он строил наш дом своими руками, а потом получил в этом самстрое двухкомнатные хоромы - на себя, на жену и на четверых детей. Теперь он в хоромах один: дети разъехались, а жена умерла. И дядя Валера стал завидным женихом. Но он жених разборчивый.
   В генах дяди Валеры и Паши - память о тех временах, когда человек человеку был друг, товарищ и брат; когда покой трудящихся был делом государственной важности; когда пороки считались пороками и их не принято было гордо выставлять напоказ. Дядя Валера и Паша - это уходящая натура, старые солдаты армии зелёного змия; пьют они тихо, где-нибудь в кустиках, а пустые бутылки берут за горлышко и ставят около урны. Вот и сейчас, ночью, они идут не на саму площадку, а крадутся к её филиалу - песочнице с традиционным грибочком - и устраиваются на скамейке под ветвями пышной берёзы, двойняшки той, покойной.
   Под берёзой долго дремлет тишина. Но дядя Валера и Паша пьют не какое-то там пиво, а напитки серьёзные, и это рано или поздно должно подействовать. Вот, подействовало: из-под берёзы в тёплую ночь врывается крик: "Пашшш-ка! Ты меня ув-ва-жжа-ешшь? Ты меня! ув-ва-жжа-ешь?!" Пашка, наверное, совсем ослаб, потому что его ответа не слышно. Но он, видимо, что-то отвечает, судя по всхлипу дяди Валеры: "Дрруг!"
   У тех, кто ещё не спит, но уже лежит под одеялком, в груди разливается ностальгическое тепло. Боже! Какие знакомые, близкие сердцу слова - оттуда, из безоблачной юности! И люди, наши, родные, ещё не канули в небытие, вот они, рядом, под берёзой! Опять же Высоцкий вспоминается: "Потом в скверу, где детские грыбочки...".
   С этими мыслями, улыбаясь, полуночники засыпают.
   Редко-редко (но всё-таки это бывает), памятуя о прошлых временах, приходят на площадку две-три бабульки и скромно, как гости, садятся на скамеечку. Они достигли возраста тех, прежних, бабулек, которые каждый Божий день, часам к четырём, закончив привычные хлопоты, непременно переодевшись в лучшее, повязав капроновые, с люрексом косынки, выходили из подъезда и усаживались на лавочки. Всем места на лавочках не хватало, и кто-то из мужиков вкопал напротив два чурбанчика и приколотил сверху доску. И сидели бабуленции наши друг напротив друга. Летний вечер. Тихие клёны. А из-под клёнов слышится: "Ду-ду-ду. Ду-ду-ду". Разговаривают.  Ни тебе хундаев, ни детских площадок - в палисаднике изумрудная трава; кошки, высоко поднимая лапы, неспешно пересекают палисадник в разных направлениях; посередине - клумба, которую разбивает тётя Лида с первого этажа, и формой своей и разноцветием похожа эта клумба на пасхальное яйцо. Дети, как стрижи, носятся по двору; звонко стучит мяч то о стену, то об землю. Пацанята, вооружившись палками, продираются сквозь заросли лопухов. Ой, нет, это не пацанята вовсе, а покорители джунглей. Берёзы покачивают ветками, уверенные, что утвердились тут навечно, что никому никогда не помешает их берёзовая жизнь, потому что посадил их отец бабы Симы, когда построили дом, и теперь сама баба Сима сидит под ними и тоже: "Ду-ду-ду. Ду-ду-ду".
   Но вот на втором этаже отодвигается тюль, и по пояс высовывается баба Паня.
 - Чего сидитя? Кино-та какая хорошая по телевизиру!
 - Чё за кино-та? - весело кричит кто-то из-под кленового полога.
 - Да не знаю! Лошадья бегают!
   И баба Паня исчезает в глубине комнаты. А из-под клёнов и берёз опять: "Ду-ду-ду. Ду-ду-ду".
   Даже выйдя из дома, бабы всё равно оказывались дома, ибо... "Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё". И колхозное, и фабричное. И они все с одной фабрики, и фабрика - а вот она, через дорогу. Работает фабричка в три смены - и ни одной забастовочки.
   Да, было, было... Да и ушло. Даже трава из палисадника почему-то ушла. Ушли и те бабули. А теперешние вот сидят на краешке скамейки, раскрашенной в позитивные цвета, смущённо как-то улыбаются и виновато как-то смотрят вокруг, будто спрашивая: "Ничего, что мы тут?" И иногда натыкается их взгляд на потухшие (неужели навсегда?!) глаза фабрики. И она тоже, сердешная, будто спрашивает: "Ничего, что я тут?"
   Ну а по выходным где-то с полудня на детской площадке отдыхают целыми семьями. Сегодня пришли: Танюха с Димоном, Ритуля и её муж Вэл (он же Валентин) и чета Гаврильцевых - Лена и Аркаша. На три семьи - четверо детей: Ангелина, Елисей и Саша с Вовой, братья-погодки. Женщины, поставив на землю пакеты из "Пятёрочки" (куда ж без них!), стали накрывать поляну, а мужчины тем временем, оседлав скамейку, предвкушали.
   Уик-энд шёл по заведённому порядку, со всеми атрибутами: пиво, баночное и бутылочное, водочка (не палёнка!), высокие пакеты с соком, нарезка такая, нарезка сякая... Пакеты из "Пятёрочки" что твоя скатерть-самобранка. И, конечно, музыка, музыка, неистовство децибелов в прямоугольнике П-образного двора. Нет, это не то невнятное бормотание, под которое недавно отрывались подростки, - семейные люди любят песни душевные вроде "Такси, такси, хочу в такси я тебя чего-то там и чего-то там". Короли, примадонны, императрицы и прочие принцы крови российской эстрады работают, сами того не ведая, в режиме нон-стоп - хочешь не хочешь, а слушай. Но вдруг их неучтиво затыкают, убавив громкость, и Танюха, держа на отлёте руку, в которой и банка с пивом, и сигарета одновременно, кричит надтреснутым голосом:
   - Ангелина! Я тебе сказала туда не лезть! Давно по жопе не получала?!
   Растрёпанная, раскрасневшаяся от игры Ангелина бросает на мать быстрый отсутствующий взгляд и тут же отворачивается: у неё есть дела поважнее и вопрос, давно ли она получала по мягкому месту, её явно не волнует. Да и Танюха, видимо, посчитала родительский долг исполненным и повернула ручку громкости до максимума.
   Но когда весь двор вынужденно слушал душераздирающую историю о том, как мать сыночку подарила вязаный жакет, что-то изменилось. Послышалось нечто немузыкальное, нелирическое, чужеродное. А потом музыка резко оборвалась, и две последние реплики диалога не успели в ней спрятаться.
  -Ты чё, баран?! Базар фильтруй!
  -Ты кого бараном назвал?!
   Димон и Вэл схватили друг друга за грудки. Потом, как толстая кукушка из часов, выскочил кулак Димона, и голова Вэла дёрнулась назад; потом, как костлявая кукушка из часов, вырвался вперёд кулак Вэла, и голова Димона дёрнулась в сторону. Завизжали жёны. Аркаша попытался было втиснуться между дерущимися с явной миротворческой целью, но те его даже не заметили: весовая категория у Аркаши совсем не та. Аркаша, тяжело дыша, вернулся к жене и там остался.
   Конфликт разгорался. Дети бросили игру. Ангелина и Елисей замерли в напряжённых позах болельщиков и заворожённо следили за поединком: кто победит? папа Дима или папа Валя? Саша насупился, а Вова вообще ревел: их папу не приняли в драку, а это обидно.
   Из-за угла дома вывернулся Васька, грузчик из "Красного и белого", в своей неизменной тельняшке. Васька - фанат драк, у него на это дело нюх. Драки - Васькино хобби, его стихия, его кислородная подушка. Он сначала вклинивается в драку, а за кого драться и против кого, разбирается уже в процессе. Через пару секунд Васька был в деле, а от соседнего дома на крики бежали ещё два мужика.
   Действие сместилось за кусты, но всё равно было видно, как замелькали молочно-розовые ляжки, по обхвату судя - Танюхины. Она защищала мужа, стараясь пнуть его противников в живот. Да, муж и жена - одна (не к ночи будет сказано).
   Если кто-то на минутку оторвался от окна - чайник выключить или кота покормить, - то, вернувшись, увидел картину полного покоя. Никакой драки, никаких криков, вообще никого! Будто ничего и не было. Листья шевелятся, птицы летают, люди ходят: кто в магазин, кто с собачкой гуляет. Уж не приснилось ли всё это? Нет, не приснилось: возле скамейки - набитый мусором пакет из "Пятёрочки" с вспоротым боком, откуда, как из прорвавшегося аппендикса, вывалился мусор, а то, что не влезло в пакет, окружило лавку по периметру.
   Утром на площадку приходят две покорные узбечки в зелёных жилетах с надписью на спине: "Любимый двор" - и начинают собирать в чёрные пакеты покрытый росой мусор, оставшийся после семейного отдыха. На соседней скамейке, в тени, спит некто, укрывшись с головой голубой ветошкой. Нет, это не ветошка - это кофта: вон рукав свисает. Мусор убран, узбечки уходят, и некто встаёт и, двигаясь по синусоиде, перебирается на другую скамейку, на солнышко. Этот некто, оказывается, был когда-то женщиной, но уже вряд ли это помнит.
   Но бывают в жизни нашей детской площадки часы, когда она полностью оказывается во власти детворы. Сначала приходит и садится на скамейку бабушка - широколицая, широкая в кости, в широчайшем платье, из-под которого выглядывают шаровары, и в платке через голову. И тут же по площадке, как будто кто-то бросил игральные кости, рассыпаются смуглые, круглоголовые, черноволосые маленькие батырчики. Воздух мгновенно наполняет "шум и звон". Батыры берут от жизни всё и по полной программе: качельки поднимают пронзительный панический визг, приземистая карусель вертится вокруг оси в нескольких плоскостях, а сук берёзы раскачивается, дёргая листьями, потому что на нём повисли те, кому не хватило места на аттракционах.
   Бледного, белоголового мальчика в белой же футболке с дружелюбным крокодильчиком этот набег застал на верхней площадке горки, и он испуганно вжался в перильца. Горка гудела и ходила ходуном, потому что началось покорение её вершины целым отрядом. И когда над верхней ступенькой показался жёсткий ёжик на макушке предводителя, абориген, без боя сдавая позиции,  шлёпнулся на попку и, отчаянно помогая себе ногами, скатился с горки. Бледной, почти бесплотной тенью он метнулся к маме, а с горки в тот же миг один за другим посыпались горохом горластые, жизнерадостные крепыши.

                ***

   Теперь на дворе осень. Площадка усыпана жёлтыми листьями. Листья лежат и на мокрых скамейках. Качели, горка, лесенки - все отдыхают, радуясь наступившей тишине и покою. Песок в песочнице напитался влагой, а в неглубоких кошачьих следах вода собралась в крошечные лужицы.
   Скоро зима, время долгого, долгого отдыха. Летний наш театр закрыт до будущей весны. А сейчас -

                БЕЛЫЙ ЗАНАВЕС.

                Октябрь 2024 г.
 
   _