История Юхана Крэилла, риттара из Алиски. Часть 3

ХЕИККИ ПРИХОДИТ В АЛИСКУ

Карьялайнен в сером  распашном кафтане  поверх длиной, достающей до колен холщовой косоворотке-пайде, перехваченной в талии кожаным поясом-вюо, и сыромятных сапогах-кеньгах с загнутыми вверх носками широким взмахом руки обвел раскинувшуюся внизу под лесистой грядой с бегущим под ней ручейком долину с одинокими, крытыми соломой,  крышами в отдалении.

- Аличчи кюля!*- По-карьяльски проинёс он.

___________________________________________
*старо-карельский вариант alacci – обозначение направления движения вниз. 

После чего, нагнувшись, жестом изобразил, как будто хотел погладить по спине собаку. И пояснил смысл названия уже по-фински:

- Тяа кюля он лааксосса, алхаалла, вуорен али… Сикси се он «али». Деревня под холмами лежит, внизу, в долине… Вот тебе и «Аличчи». – Карьялайнен засмеялся собственному объяснению местной топонимики. - Также и протока, что через все пустоши с юга течёт, а на севере в Тууччуа-ойя* - Заснеженный ручей, впадает, у нас Аличчи-ойя зовётся. От того, что вниз по камням меж холмов стремится.

___________________________________________
*Совр. р.Лосевка, финск. Tuusua или Tusna-oja. 

Украшающие пояс-вюо разведчика амулеты из  тщательно отшлифованных осколков редкого для этих мест полевого шпата, того, что финны называют «valon kivi» - «Камень света», переливались в лучах весеннего солнца фиолетово-оранжевыми огоньками, подобно тлеющим уголькам, между прочими оберегами из железных бляшек, медвежьих когтей, клыков и кусочков смолы, вытопленной ударом молнии из сосны.

Сбоку на вюо у мужчины также висел мешочек для огнива, а в гладких ножнах у бедра - большой нож-весури.

Вместе с семьей и своими провожатыми - состоящим на шведской службе  карьялайненом Риико Реппойненом и его сыном Пеккой, которые и сами были родом откуда-то из здешних мест, младший Тахвонпойка пришел в покинутое прежними хозяевами поселение  по зову теперешних  шведских властей Лаатоккской Карьялы. Немногим более десятка пенинкульм лежало на северо-восток отсюда до Кякисалми-Кексгольма.

Три года без уплаты налогов представлялись финским переселенцам солидным довеском к жилью, которое кое-где даже не надо было отстраивать заново.

Опустевшие урочища и дома карьялайсет, брошенные впопыхах со всей утварью и скарбом их поспешно бежавшими от войны хозяевами, тут и там встречались теперь, после подписания перемирия, по всей западной Лаатокке. Некоторые деревни сожжены были, но другие выглядели так, будто жители их просто отлучились на время и вот-вот вернутся. Даже горшки и миски кое-где так и стояли на столах.

Временами из лесных зарослей на  поселенцев наскакивали вооруженные ватаги пришедших из заонежья «метсёсиссиен», лесных мстителей, подстрекаемых к набегам  князьями и боярами Руссланда.

Снова тогда приходилось финнам браться за топоры и пики, чтобы защищать свою жизнь и жизни своих близких до подхода высылаемых им на подмогу военных отрядов из Кякисалми.

Нередко в этом объединялись они со своими соседями из тех карьялайстен в долине Вуоксы и окрестностях Сувантоярви, что  восприняли приход шведов скорее как избавление от помещицкого гнета и произвола царских мздоимцев, чем как иноземную оккупацию.

– Алис… Алис-ски...- Хеикки попытался по слогам выговорить название лежащего в долине урочища с незнакомыми ему звуками языка своих древних пращуров.

- Алиски кюля! Деревня Алиска! И то верно, ведь мы же на горе над нею, а она под нами... – Обрадовано воскликнул он, подобрав наиболее подходящий по смыслу вариант произношения. –  «Ali» ведь «под» или «низ» и по нашему значит.

И довольный собой, весело расхохотался.

Риикко только рукой махнул и пожал плечами: «Ну, Алиска, так Алиска». Новым-то хозяевам самим виднее, как свой дом называть.

После чего, свистнув, взмахом руки подозвал сына, тащившего на плечах огромный тюк, следуя за санями с поклажей.

Поверх перевязанных веревками вьюков и больших плетёных корзин на санях гордо восседала вирмутйокская красотка Майре Симонтютяр, руками прижимавшая к груди укутуша. Ее заметно выступающий под толстым суконным кафтаном-viitta округлый живот говорил о том, что Хеикки Тахвонпойка зря времени по ночам не терял. Явно следуя шутливой поговорке, что между первым и вторым ребенком у настоящего финна стрела не должна просвистеть.

Парень бережно снял с плеча тюк и, переложив на задок саней, стараясь шагать неспешно и слегка вразвалку солидной походкой взрослого мужчины, направился к стоящим у склона холма.

Окрашенные синей краской, которую карьялайсет испокон веков из стеблей плауна вываривают, узкие  штаны на юноше говорили о том, что он уже вспахал свое первое поле, заслужив  право носить цветную одежду.

- Возьми моего коня, сын, и два вот этих платка, белый и красный. Отправляйся в долину да держись ближе к зарослям. Заметишь вдруг  подозрительное что, сразу быстрее ветра скачи назад и маши, что есть мочи, красной тряпкой! А коли все тихо да спокойно окрест будет, подними в руке белый плат и оставайся на месте!..


НОВАЯ ЯРОСТЬ

- Но помилуйте, херра ротмистр, ведь мы уже отдали всех лошадей и повозки для войска! Не меньше целого кипунта припасов на зиму из зерна, хлеба, овощей, рыбы и мяса на них погрузили, а это ведь, почитай, добрых двадцать лейвискя будет! – женщина, умоляюще сложив на груди руки, с полными слез  глазами пыталась заглянуть в одутловатое и бледное с похмелья лицо предводителя отряда наемников. – Вот и муж мой с другими мужчинами сам повел сани с военным обозом. А ведь он тоже солдатом был и за короля покойного нашего Юхана на многих войнах сражался! Настоящий санкари, герой битвы при Виипури и Роговой крепости! По закону и обычаю мы от налогов пожизненное  освобождение имеем и не должны никаких повинностей нести…

Наемник в ответ только громко икнул и, резко вдруг наклонившись, выблевал отвратительное содержимое своего желудка из плохо переваренных кусков мяса с тушёной капустой прямо на  собственные ботфорты.

- Смилуйтесь, херра ротмистр! Не в силах мы больше ораву ваших наемников-нихти кормить! Куда же нам еще новых на постой ставить? Все прибывают и прибывают, будто крысы в половодье. И так все припасы на содержание войска отдали, а сами сосновой мукой, кореньями да мышами  питаемся! Самую захудалую овечку у нас и ту зарезали… Из домов наших нас в лес выгнали. В землянках теперь, будто кроты и лисы в норах, ютимся…

Раскачиваясь взад-вперед от выпитой натощак прямо с утра шведской водки-бреннвина, продолжая икать и досадуя на эту назойливую, как жужжащая муха, глупую финскую бабенку, не удостоив просительницу даже взглядом, кнехт грубо оттолкнул ее  от себя и рявкнул:

- Прочь, ведьма! Ты что, дура, про чрезвычайные военные сборы и повинности, господином нашим, Клаусом Флемингом введенные, не слышала? Коли твой муж сам солдатом был, то в первую голову все повинности исполнять должен! Будь он хоть кнаап. И всем, что у него есть, со шведским войском делиться! Вот, и бабой своей, цум байшпиль… к примеру… - При этих словах говоривший на ломаном финском языке, то и дело перемежая речь немецкими словечками и ругательствами, офицер осклабился и, наконец, соизволил взглянуть на женщину. Главным образом задержавшись мутным похотливым взором на вздымающейся от волнения и гнева груди и округлых бедрах финки.

 -   Слушай меня, ты, глупая баба!  Именем Его милости, короля польского и шведского Сигизмунда, и наместника государя в здешних землях, господина нашего Клауса Флеминга, велю тебе немедля сауну приготовить и  самой туда, как у вас, финнов, водится, голой явиться! Будешь повинность свою бабскую исполнять. «На жён»! Ибо так господин Флеминг установил, что каждый селянин в Финляндии под страхом смерти обязан отныне не только всем добром своим со шведским войском делиться, но и бабами – женами и дочерьми, сестрами, тетушками и племянницами. Особенно, молоденькими и смазливыми. Поглядим, что ты там от Его милости короля прячешь под подолом своей реккопайты. А после, если будешь хорошо стараться и ублажать меня, в награду позволю тебе в одном доме с  доблестными  офицерами моего фанике спать. Такова воля наместника! А нет ли, кстати, у тебя  дочек? Может ты прячешь их от нас, а, хитрая ведьма?!

Довольный только что придуманной им для этих жалких людишек  повинностью «на жён», кнехт расхохотался.

 «А что?» – Мелькнула в хмельной голове веселая мысль. – «Весьма недурно бы в самом деле сделать так, чтобы про эту идею проведал сам херр  командующий, и соответствующий реглеринг издал. Вот, была бы потеха! Правда, никаких ограничений на пользование финскими крестьянками у солдат и так в общем-то нет… Но опозоренные отцы и мужья-рогоносцы вечно остаются недовольны. А это постоянно создает некоторые неудобства. Зато против указа наместника уже не попрешь. Иначе, сразу голова с плеч полетит!..»

Вдруг за спиной наёмника негромкий  старушечий голос, похожий на скрипучее пиликание йоухикко, словно призывное заклинание, нараспев произнес:

– Владыка наш Каарле – милостью Божией потомственный принц Королевства Шведского, дюк* Сёдерманланда, Нярке и Вермланда, младший сын славного короля Кустаа Ваасы, да упокоит Господь его душу… Jumalauta! Погоди, собака-саксалайнен, хевон витту, вот вернутся мои сыновья с внуками во главе с Юханом Тахвонпойкой Крэиллом, уж и пошарят они тогда своими ножами-вейтси у тебя в твоих нестиранных рейтузах… Посмотрим тогда, что ты прячешь там от Его милости Каарле-херттуа**... Huoranpennika! Поди, и похвастать-то нечем, ха-ха!  – В свою очередь саркастически расхохоталась согбенная старая женщина, опиравшаяся на суковатую палку.

_______________________________________
*Герцог (финск.)
**Герцог (финск.)


При этих словах благостное настроение наёмника  улетучилось в мгновение ока. Буквально позеленев от злости, он прошипел: «Ведьма!  Четвертовать велю! Ферфлюхтен швайнхунд…»

Однако же, угроза пообщаться с самим хозяином владения, его сыновьями и братьями возымела должное действие. Связываться со знаменитым великаном Юсси Крэиллом никакого желания даже у самого завзятого забияки и бретера среди наёмников не было. Только последний дурак или самоубийца решился бы на столь опрометчивый поступок. И без того грабёж солдатами кнаапского имения и взимание с этих людей крепостного налога были незаконными. По крайней мере, дальнейшие попытки продолжить развивать тему «повинности на  жен» наемник решил оставить до лучших времен.


НАБАТ НАД МИККЕЛИ

Собравшиеся в старой каменной церкви Савилахти на берегу залива на севере Миккели крестьяне, съехавшиеся со всей округи, с мрачными лицами слушали говорившего.

На зов откликнулись не только крестьяне из Саво, но даже из самых отдаленных лесных общин присайменья, главы семейств из   Карьялы,  Виипурского лаана, приходов Яаски, Руоколахти и даже Симпеле…

Стоявший перед ними мужчина средних лет был никто иной, как сам Мартти Туомаала – ближайший сподвижник и посланец грозного вождя  повстанцев Похъянмаа - Яакко Илкки.

Вместе с Тахво Ханниненом прибыл он в  Суур-Саво  из Рауталамми, где по  призыву Илкки уже началось восстание крестьян во главе с Матти Лейноненом.

Добравшись до Миккели так быстро, как это было возможно, в канун Рождства посланцы разделились, направляясь в раскиданные по всей провинции деревни и приходы дабы призвать здешних фермеров присоединяться к их крестьянской армии, собранной в Кюрё Яакко Илккой из Илмайоки.

- …И тогда его милость Каарле, дюк Сёдерманланда, брат покойного короля Юхана и младший из сыновей Кустаа Ваасы, так прямо и сказал нам: «Скиньте своими руками ярмо со вашей шеи! Борьба с произволом это не только ваше право, но и священный долг. Ведь вас так много, что вы сумеете и сами вышвырнуть солдат Флеминга вон, если не миром, то с помощью кольев из оград и ваших дубин. Вы так долго сопротивлялись притеснениям захватчиков с востока, так неужели сейчас безропотно покоритесь новым угнетателям с юга?!»

- То есть его милость херттуа сам в открытую предложил крестьянам взять в руки дубьё да как следует отходить им  грабителей-вояк этого сукина сына Флеминга? – Недоверчиво покрутил головой Юхан Крэилл и рассмеялся. – Ну, и дела!..

Вместе с братьями и младшим сыном Антти они также прибыли накануне в Миккели, где  организовался теперь настоящий штаб заговорщиков.

- Верно! И эти слова словно придали нам уверенности в победе. Они так воодушевили нас, что по возвращении нашем из Стокгольма, на день святой Катарины, когда в деревнях Суомаа стригут овец, пробуют первое пиво и едят празничную кашу в хлеву, в месяц «голой земли» marraskuu*,  в приходе Кюрё напали мы на прибывших на постой солдат, грабивших наши деревни.

Всех, кто не успел унести ноги, без жалости отделали своими цепами и  дубинами, вернув людям награбленное. А после - освободили наших товарищей, прежде  ленсманом в тюрьму заключенных за неповиновение их и отказ крепостной налог уплачивать сборщикам,   самим Каарле-херттуа отменённый.

Видит Бог, мы не желали насилия и крови, но солдаты оказали сопротивление и в стычке один из них был топором зарублен. Так начали мы войну за наши права и свободу.

______________________________________
*25 ноября 1596 года


Теперь у нашего славного вождя - Илкки Пентианпойки из Илмайоки, уже  целая армия! Всю округу очистили мы от вояк Флеминга. А тех, кто против нас выступить посмел, мечу предали и под лед озер спустили.

Объединившись же вместе со всеми финнами Похъянмаа, Хяме, Саво и Карьялы - мы сокрушим власть наместника! Ведь нас же так много, как и сказал нам Каарле-херттуа.

Гарнизон замка Оулу в северной Похъянмаа, верный дюку, уже поддержал нас – и даже пушки обещал прислать. Питаем мы надежду, что и линнанвоути Олавинлинны Гёдик Финке на сторону Каарле-херттуа встанет, как и славный вояка Аксели Курки, с которым Илкка рядом при Нарвенлинне с рюссами бился.

- Что ж, - после недолгого  молчания задумчиво произнес Юхан. – С самим  Яакко Илккой не доводилось мне  в битвах пересекаться. Хотя, быть может, где-то и были мы друг от друга неподалеку. Но немало и от других слышал я про ум его и отвагу. Жаль, что столь славного мужа не было с нами тогда под стенами Виипури!

Флеминг же - сам Саатана во плоти! Жесток и опасен наместник короля Сигизмунда… Сам-то он рода знатного, а вот нас, простых финнов, и за людей не считает. С тех пор, как почил благословенный король Юхан, упокой, Господь его душу, в тот же год, как у Роговой крепости мы бились, совсем с Флемингом тем сладу не стало. Даже старина Теппойнен у него в немилость попал. Хотя именно он ведь ему победу на серебряном блюде тогда при Виипури преподнес…

А уж наемников своих, прямо, будто девок лелеет. Последний шотландский пьяница ему, что твой родич. Заботы о солдатах своих не отнять у Флеминга! Иначе, на кого бы ему опираться? Не только крестьяне ведь в Суомаа, но и финская знать-аатели, и даже собственная родня этого  отпрыска рода Флемингов терпеть не могут.

- Совсем от поборов житья не стало! - Сетовали крестьяне. - Мало одних нам налогов и повинностей, как Флеминг тут же новые вводит, а старые увеличивает только. Да еще полчища этих мародеров и бездельников приходится содержать…

- Сколько уж лет, как война закончилась, - вторили им другие. - А проклятый наместник все не желает армию своих наёмников распускать. Нашим добром им жалованье платит! А тем все мало! Так и сидят на нашей шее! Всю кровь уже, будто клещи-punkit, из нас высосали… Только одни уходят, как на их место тут же другие подтягиваются.

- Говорят, что и армия-то ему вовсе не для того нужна, чтоб страну защищать, - заговорщицким шепотом сообщали третьи, - а чтобы на нашего заступника, Каарле-херттуа войной пойти! И снова епископов папских, еще королем Кустаа Ваасой изгнанных, вернуть в Суомаа!

- Коль уж в Похъянмаа крестьян и кнаапов даже до того довели, что весь народ за дубины взялся, нам и подавно терпеть не след! У нас войск-то поболе в приграничье на постое обретается. Творят, что хотят! Грабят, женщин насилуют…

- Ещё сказывают, что законный наследник короны, сын покойного Ээрика - Кустаа Эрикинпойка Вааса, поддержал нас в своём изгнании. Потому Яакко Илкка и  поместье матери его, Каарины Маунунтютяр, Лиуксиала в Кангасе, приказал не трогать...

- Что ж, братья, довольно! – Хлопнул ладонями по столу Туомала. - Как говорится, «ei auta itku markkinoilla*» - слезами горю не поможешь! А посему сей же час отправляйтесь в свои родные края - по деревням и приходам. Созовите всех, способных держать в руках цеп, топор и дубину. В назначенный час снова встретимся здесь, в Миккели...

После же, собрав все силы в один кулак, двинемся через  Виипури к  берегу Уусимаа-Нюланда на Лиивинмаанлахти, заливе Ливонском. А оттуда уж ударим и по самому логову наместника в Турку, шведскому Або. Армия Яакко Илкки в то же самое время с другой стороны атакует замок.
___________________________________
*Досл.: «Бессмысленно плакать на рынке» (финс.)


*****

...«Худые, ох, худые времена настали!» – Размышлял Юхан на обратном их пути из Миккели. – «Никогда доселе такой беды еще не было…»

Следуя во главе вереницы остальных лыжников, без устали скользил он вперед, размеренными и размашистыми  движениями прокладывая широкими, подбитыми нерпичьим мехом-кумусом полозьями своих «хиихтяа» дорогу для остального отряда.

Путь их лежал через заснеженные холмы, лощинки и перелески, скованные льдом малые и большие озера, проливы и протоки, коими сплошь изобилует область Саймаа к югу от Миккели.

«Пришла беда, откуда и не ждали ее финны. Даже рюссалайсет и те уже выдохлись, воевать с нами устали. Вместе с посланцами из Стокгольма, будто друзья закадычные, по нашим лесам и болотам бродят, новую границу размечают… Но вновь нет покоя простым землепашцам, вновь кровь и слезы рекой льются…»

- Даа, хорошо еще, что мы семьи наши загодя отослать решили. – Словно прочитав мысли Крэилла, прервал  раздумья брата нагнавший его  Олли. – И сыновей моих,  Арво и Вейко, с женщинами и дочерьми отправили. Они, конечно, нам теперь пригодились бы в битве… Но все ж как-то спокойнее сердцу, когда знаешь, что хоть родным не грозит погибель и есть, кому за них заступиться. Отчего только твоя Хелла не оправилась с ними? И матушка наша… Вот уж, упрямая старуха! Никуда, говорит, из священных лесов этих да от костей предков не уйду...

Смеркалось. Временами начинал сыпать снег. Зимний короткий день угасал быстрее, чем поспешали финны на своих лыжах.

Стоянку решили разбить под уютным пологом соснового бора с подветренной стороны безымянного холма. 

Разложив костер и утолив голод из походных припасов, продолжили начатый в пути разговор.

 - А Хеикки-то наш, говорят, крепко обосновался там у себя в Рауту. Все, кто из Кякисалми через наши края проезжает, о нём наслышаны. – Матти поворошил палкой угли костра, добавляя жару. - Даже дружбу, говорят, с тамошними карьялайсет завел. Да старшего сыночка на карьялайненке женить собрался. Пойке едва двенадцать исполнилось, а ему уж и невеста готова!

Найдут ли только дорогу к нему Кати с дочками и моя Анна-Лиза с детишками?

- Да, - задумчиво ответил Юсси. - С тех пор, как воевода Мтислафскю-рухтинас Лаатоккскую Карьялу после битвы при Виипури разорил, и в тех краях мир настал... Кякисалми по договору возвратить согласились рюссам.   А уж те-то расщедрились!  Виданное ли дело - землю вокруг Лаатокки на десять лет от податей всех, говорят, освободить обещали! Тем же, кто на поселение прибывать будет, льготы и выгоды сулят разные.  Да что там!  Тем финнам, что, как и наш Хеикки, при шведской власти обосновались, все  благости теперь наравне с рюссами полагаются! Чудеса да и только!

А дорогу? Сыщут! Карту тех мест подробную им нарисовал. От Кивиярви, Энгиля и прихода в Тюрья* на юг прямым ходом идти. Через Хиитола, Каукола да Ряйсяля. А там и до Саккулы рукою подать. Зимой-то на санях и лыжах не то, что в летнюю пору, когда леса да болота непроходимые. В Ряйсяля еще и друг мой старинный, товарищ по делам военным – Микко Саволайнен, прозванный Питкко-Долговязым, обретается. Коль встретят его - проводит!

_________________________________
*Совр.Париккала

- Воистину чудные дела, братья, творятся на свете! – Воскликнул Олли. - В Суоми у нас меж собою война разгорается. А враг наш извечный, не ведавший доселе жалости, добросердечие вдруг являет невиданное.

- Как так? – Матти даже вскочил на ноги. - Что же, никого бойярит венские за дела прошлые на дыбу не тащат и с земли не сгоняют?! Как верить всему тому безоглядно, и нет ли в том у рюссов для нас, финнов, опять подвоха?

Юсси, пожав плечами и подбрасив в огонь несколько веток, вместо ответа только покачал головой: «Ох, не знаю…»

- А как же удалось моему дяде Хеикки от того воеводы спастись? – Спросил у отца Антти.

Мальчишке вот-вот должно было исполнилось восемь, но был он не по годам ловок, силен и разумен, да вдобавок превосходно управлялся с луком. Поэтому Юсси всегда брал сына с собой в самые дальние разъезды, обучая всем тем премудростям, что столь необходимы обитателям  пограничья. Старшие сыновья, вполне овладевшие уже навыками лесных жителей Карьялы, оставались подле их матери. Защитники-то ей в доме были нужнее, чем самому Юсси в походе.

- Перехитрил наш Хеикки воеводу, - ответил за старшего брата Матти. – В веру греко-венскую, говорят, окрестился. А как всадники Мустислафскю того налетели, то пиртти его и не осмелились тронуть.

- О том мы еще потолкуем с братцем. Если живы останемся,  - хмыкнув, пообещал Юсси.

По-правде говоря, братья никогда не отличались особой набожностью. И к вопросам веры относились скорее как к чему-то, самому собой разумеющемуся, не вдаваясь в нюансы религиозных различий между церквями.

Вдобавок, от бабушки и других стариков передались им овеянные дымом веков руны сказаний и песен о древних духах, о сотворившей мир утке, кузнеце Илмаринене, волшебной мельнице Сампо и старике Вяйнемёйнине. 

– Как по мне, так не иначе, что это сам Йеесус направил нашего Хеикки. – Заметил рассудительный Олли. – Путь к спасению телесному ему указал. А тем и всю семью уберег от жестокой напасти. Кто знает! А может и к спасению души? Господу-то нашему оно ведь без разницы, кто и как там крест на себя накладывает, по каковски «Отче наш» читает да что там людишки думают про то, от кого Дух Святой истекает! Вон, в Тюрья – испокон веков тамошние финны все греческой веры! Так что с того? И в Руоколахти прежде по вере кафолической, восточной жили.

- Ха-ха, - рассмеялся хохотун Матти. – А слыхали, что в греческой церкви той московитской имя при крещении дается новое? Так вот, наш Хеикки теперь вовсе не Хеикки, а… Как это? Язык сломать можно… Кхаари-тоон! Кхааритоон Степпанофф син. О как!

Матти так развеселился, что от смеха опрокинулся спиной на снег, хлопая себя по груди руками.

- А что, Юсси, - перевел тему разговора Олли. – Командир твой и друг старый, Туомас Теппойнен, на чьей стороне нынче? Присоединится ли и он восстанию?

Юхан какое-то время молчал, глядя в огонь. Проведя рукой по лицу, он словно отогнал пелену нахлынувших воспоминаний.

- После Виипури и битвы при Роговой крепости хотел Туомас дозволения испросить  к себе домой, в родную деревню Валкеаматка в Валкъярви вернуться. Не по душе была ему служба под началом у Класа Флеминга. Всю жизнь свою мечтал этот старый воин о судьбе простого землепашца и фермера. Но ведь он обязательство пожизненной службы своей королю Юхану дал! Только теперь на престоле сын его, польский король Сигизмунд восседает. Думаю, и ныне со своим липусто Туомас Теппойнен где-то границу оберегает. Что ему до дел наших? Подкинь-ка еще дровишек в огонь, пойка, Антти… Неровен час,  волки заявятся. Слышишь, как воют?


УКРАДЕННЫЙ МИР

В месяц марраскуу, в ноябре 1592 года, скончался король Швеции Юхан III Вааса. На престол взошел его сын от брака с  Катариной Ягеллоникой – Сигизмуд I, король Швеции и Речи Посполитой, где знали его, как Сигизмунда III.

На пять лет объединила личная уния Сигизмунда два  королевства, поставив Швецию перед урозой католической контрреформации.

Однако, покуда тот правил в Литве и Польше, в Швеции всеми делами заправлял наместник его и дядя, герцог Сёдерманландский – принц Карл, младший из сыновей Густава I Ваасы.

Недовольный постоянным отсутствием короля Рикстаг в Сёдерчёпинге, что раскинулся на побереже Остерсъёна, Восточного моря, в Эстергётландском ляне, провозгласил герцога Карла регентом Швеции. Отныне все указы короля Сигизмунда прежде, чем быть исполненными, отправлялись на утверждение в Конунген Статсродет – Королевский Государственный Совет.

В оппозицию Карлу и правительству Швеции встала часть финской знати во главе с риксадмиралом, Лордом Верховным Констеблем – риксмарском Швеции, Класом Эрикссоном Флемингом. Дошло до того, что на съезде дворян Финляндии в крепости Або в январе уже 1596 года, аатели заявили, что не намерены следовать указаниям узурпатора из Швеции и остаются верными вассалами их законного короля Сигизмунда. Сам же Флеминг под страхом смерти всяческие сношения со Швецией запретил.

Подобно тому, как раскаленная магма в жерле готовящегося к извержению вулкана с утробным гулом поднимается к поверхности земли, сотрясая ее крупной дрожью, так в Финляндии и  Швеции медленно, но все более явственно и неотвратимо стала ощущаться угроза назревающей гражданской войны.

Будучи человеком веселого, хоть и буйного нрава, любителем хорошо покутить, выпить и повеселиться в компании добрых и верных друзей, поохотиться и подраться, простым в общении и крепким на словцо, герцог Карл, в отличие от своего высокомерного, холодного и заносчивого племянника, пользовался поддержкой, если не сказать любовью, всего народа - от простых крестьян до богатых землевладельцев, горожан и  дворянства.

В год 1595 от Рождества Христова два лета минуло уже с тех пор, как уставшие от бесконечного кровопролития Швеция и Русия, эти извечные недруги, перестали, наконец, досаждать друг другу жестокими разорительными набегами, заключив долгожданное перемирие.

В конце месяца toukokuuta, когда крестьяне в Финляндии выходят в поля и приступают к весеннем севу, в ингрийской деревушке Тяюссиня на реке Нарва-ёги - в Окологородье Ивань-городском Шелонской пятины, подписан был мирный договор.

Двадцатипятилетняя война – «Питкя виха», «Долгая вражда» - закончилась.

Шефсфёрхандларе – главный переговорщик, рыцарь и королевский советник Стен Аксельссон Банер, а с ним наместник ревельский и лифляндский Йорен Бое, наместник Нарвы Арвид Эрикссон и посол Кристер Классон Хорн в присутствии посредника от Священной Римской Империи германской нации Эренфрида фон Минковича согласились передать под власть Руссланда крепость Кексгольм-Корелу со всеми погостами, а также и крепости Ямь-город, Ивань-город, Копорье, Нётебург и Лаатокку-Ладогу. Все же, кто пожелал бы в пределы Швеции перебраться, могли сделать это со всем имуществом беспрепятственно.

Посланники царя Феодора I Иоанновича – князь и окольничий Иван Туренин, наместник Калужский, и боярин Остафий Пушкин, стольник и наместник Елатомский, подписались в оставлении за Швецией Эстляндского княжества с Ревелем, Нарвой и прочими крепостями. Помимо же этого обязуясь не воевать в землях Каяны и признавая права Швеции на Похъянмаа-Остроботнию.

Купцы из Швеции могли беспрепятственно торговать отныне в Кексгольме,  Нётебурге, Москве, Пскове, Новгороде и всех городах, куда только могут шведские суда добраться – до татарских и иных областей. Торговцам руссландским дозволялось везти товары свои лишь в Ревель и Выборг на продажу.

Новая граница пролегла от Пейпсиярви на юге, что в Руссланде Чудьским озером называют, до бескрайних льдов Йяамери на севере – моря-океана Дышащего.

…Мрачно брели по дорогам Финляндии изнывающие без привычного им ремесла, недовольные отсутствием военной добычи отряды наёмников шведской армии.

Бельгийские и швейцарские ландскнехты со своими страшными кацбальгерами-кошкодёрами, шотландские «шкоты» - пикинеры, алебардщики и аркебузиры, французские мушкетеры и немецкие рейтары разнузданными и вечно пьяными толпами, бряцая оружием и заполняя все окрестности вокруг себя зловонным смрадом немытых тел, пропитанной потом одежды,  перегара, дерьма и конской сбруи, буквально заполонили провинции Суомаа.

Не лучшим образом, надо сказать, вели себя набранные в Норрботтене солдаты-шведы и финские кавалеристы-huovi или пехотинцы-nihti со своими ротмистрами и квартирмейстерами.

Риттары-huovi из самих финнов вызывали особую ненависть крестьян - и взаимная вражда эта вскоре стала непреодолимой...

Пользуясь правом военного постоя,  бесцеремонно занимали они дома деревенских жителей, вон выгоняя хозяев, вынужденных ютиться в шалашах и землянках.

Дошло до того, что в Карьяле, где ввиду близости прежнего театра военных действий обреталось наибольшее количество мыкающихся без дела солдат, разграблению подвергались даже кнаапские усадьбы.

А ведь по закону кнаапы, как ратсумейстари - владельцы лошади, вообще освобождались от уплаты налогов, включая крепостной сбор на содержание военных лагерей в замках в мирное время и подводную повинность на гужевой перевоз для нужд армии. И даже сами могли налоги с крестьян собирать.

Таким сборщиком податей в прошлом был  Мартти Туомала - ближайший сподвижник также бывшего кнаапа, скотопромышленника и торговца Яакко Илкки.

И без того ограбленные бесконечными поборами, разорённые войной и введёнными Флемингом ограничениями на торговлю со Швецией фермеры, должны были, вдобавок ко всему, обеспечивать пропитанием и фуражом целые полчища возвращающихся с войны новоявленных дармоедов, насильников и мародёров. Но это никак не освобождало от уплаты ещё и обычных налогов - мясом, овощами, зерном и шкурами, которые по велению Флеминга возросли многократно.

Ещё в лето 1595 года идейный вдохновитель сопротивления крестьян Похъянмаа Пентти Поутту убедил герцога Карла в необходимости отмены крепостного налога. Но надменный Клас Флеминг игнорировал указания регента Швеции.

Нет, не о таком, совсем не о таком мире помышляли финны, безропотно снося все тяготы и лишения военного лихолетья!
 

ЯАККО ИЛККА

Первыми восстали крестьяне на юге провинции Похъянмаа – в шведской Остроботнии.

Узнав об этом,  герцог Карл не только самолично выказал свое сочувствие повстанцам, но и обещал оказать им военную помощь. Дабы, если не сокрушить, то хотя бы ослабить позиции своего врага – Класа Флеминга.

«Пригрел же мой братец на своей груди эту ползучую гадину…» - Бранил мысленно Карл своего покойного старшего брата, короля Юхана, при коем начал свое восхождение к вершинам власти риксадмирал Флеминг, облеченный ныне множеством громких званий и титулов. – «Жалкое ничтожество, мужлан, возомнивший себя равным принцам королевской крови! О, с каким наслаждением вырвал бы я твою козлиную бороду…»

Однако, страшась гражданской войны, Рикстаг в тот год отклонил его просьбу о военной интервенции в Финляндию против сигизмундистов и Класа Флеминга.

С легкой же руки Карла, который предложил депутации крестьян из Похъянмаа во главе с Пентти Поутту, вновь прибывшей к нему с жалобой на нестерпимый произвол и беззакония, при помощи собственных дубин изгнать вояк Флеминга, восстание  стали называть «Войной дубин» – Nuijasota.

Предводителем крестьянской армии – «нуийяпяалликко», «дубинным вождём», был вскоре избран один зажиточный землевладелец из Илмайоки, Яакко Пентинпойка, пятидесятидвухлетний кнаап родом из местечка Илкка - сам участник недавних военных походов будущего врага своего Класа Флеминга.

Отец Яакко - Пентти Яаконпойка, владел двумя наделами земли в деревне  Кокколанкюля – Рахнасто и Теннеялкки, выкупив последнее у своего соседа Сипи Лауринпойки.

Объединённое же  поместье и стало затем называться «Илккала». Было в нём ни много, ни мало, двенадцать туннландов пашни, три лошади да два десятка коров. После владений семьи Пелтониеми, Илккала было вторым по размеру хозяйством в Илмайоки.

Всеми повадками и образом жизни Яакко с юных лет ни капли не походил на обычного деревенского увальня. В отличие от большинства финских крестьян, он был грамотен, говорил не только на финском, но и на шведском языке, носил короткую стрижку, одевался, как подобает, скорее, знатному купцу и дворянину-вапаахерра, чем простому фермеру из сельской глубинки.

Ведя успешную торговлю маслом и дёгтем, занимаясь перевозкой грузов в Стокгольм, Ревель и иные города королевства, Яакко значительно приумножил нажитое отцом, став одним из самых богатых людей в Илмайоки.

Ещё накануне новой войны с Руссландом в его амбарах хранилось сорок четыре бочки зерна, а в хозяйстве имелось уже четыре лошади, три десятка комолых коров и столько же овечек, а на складах в Ревеле – сто десять бочек с зерном и тридцать восемь бочек с солёной рыбой.

Как всякий рачительный хозяин, подумывал Яакко и об официальном своем переходе во фрельсманы-«рялсси» и способах  полного и пожизненного избавления от налогового бремени. Вечно приличную часть урожая и прочей прибыли приходилось отдавать в уплату податей!

Три года подряд вместо своего дяди по материнской линии Матти Пелтониеми он даже временно исполнял обязанности местного  nimismies или vallesmanni, которых в Швеции называли ленсманами. Уже сама эта должность на время пребывания в ней по указу короля Юхана III предполагала освобождение от налогов.

После того, как Яакко передал  полномочия ленсмана одному из своих двоюродных братьев - Пааво Маттинпойке Пелтониеми, надо было придумывать что-то еще.

«Эй кала миестя хае, йоллей миес калаа…» - «Рыба не найдет мужчину, если тот не пойдет на рыбалку», как истый финн, рассуждал Илкка.

Конечно, идея поступления на военную службу была сопряжена с весьма немалым риском – ведь на войне можно запросто и головы лишиться! На кой и кому тогда нужны будут все эти привилегии? Все-таки иногда лучше рябчик в кулаке, чем десять на ветке… «Parempi pyy pivossa kuin kymmenen oksalla!» - Сомневался Яакко.

Но в конце концов, финская природная решимость возобладала над прочими соображениями. Поскольку достаток вполне позволял ему это сделать, Илкка закупил лучшее кавалерийское снаряжение, какое только можно было найти, перепоясался мечом-миекка и  отправился воевать.

Спустя два года скитаний по обильно политым  кровью финнов дорогам Ингрии и Эстляндии, как участник трех военных походов получил Яакко по возвращении своём домой у илмайокского писаря-смотрителя Андерса Ларсинпойки подтверждающее сей факт Свидетельство. А с ним вместе - и заветное освобождение от налогов, которое король Юхан III, - благослови, Господь, его бессмертную душу, - незадолго до своей кончины сделал пожизненным для всех рялсси.

Однако, поскольку привилегия сия полагалась лишь на одно хозяйство, предприимчивый Илкка взял на себя заботу о содержании и еще одной риттарской лошади с полным снаряжением в счет уплаты налога еще и за землю купленной им близлежащей фермы некоего переселенца из Саво Матти Саволайнена, которую он присоединил к старому отцовскому поместью. Расширив таким образом свои земельные владения, Яакко решил заняться разведением скота.

Коров и овец Илкка переправлял «живым весом» по морю в Стокгольм и другие города Швеции. А это значило, что мясо с его ферм всегда было свежим и пользовалось особым спросом горожан.

Без сомнения, все шансы были у Яакко Илкки стать со временем самым  преуспевающим из дворян Илмайоки, войти в совет ратманов и даже, возможно, сделаться мэром… Но злая судьба – в лице Класа Флеминга, распорядилась иначе.


ПЕРВАЯ БИТВА

После ссоры своей с герцогом Карлом риксадмирал и наместник короля Сигизмунда в Финляндии запретил торговым судам, доставляющим товары к шведским берегам, под страхом смерти,  конфискации кораблей и всего имущества выходить из финских портов.

Немалые убытки стали нести морские торговцы. Не мог больше переправлять на продажу в Стокгольме свой скот на кораблях и Яакко.

Вдобавок, Флеминг не только отказался выполнять реглеринг герцога Карла об отмене крепостного налога с крестьян на содержание войска, но и еще более усилил его, введя так называемые чрезвычайные сборы.

В конце 1595 года в деревушке Пьетарсаари, что на западном побережье Похъянлахти, встретился  Яакко Илкка с местным ленсманом Хансом Хансинпойкой, влиятельным представителем герцога Карла в Похъянмаа, заручившись переданным ему лично обещанием регента исправить положение, как только Флеминг будет низвержен.

Собрав вокруг себя по возвращении своём домой самые горячие головы Илмайоки, накануне Рождества 1595 года Яакко атаковал отправленный Флемингом для сбора воинского «крепостного» налога кавалерийский отряд, успевший уже неплохо поживиться зерном из крестьянских припасов.

Солдатам с разбитыми носами и изрядно помятыми боками велели убираться прочь, покуда их не спустили под лёд. Даже лошадей не стали отбирать.

Разве что, парочке наиболее рьяных из вояк, никак не желавших успокоиться и все хватавшихся за мечи, пришлось надавать еще и дубинами по головам.

Все награбленное было возвращено.

Вконец отчаявшиеся было крестьяне на все лады восхваляли своих нежданных заступников. Лишь некоторые скептически качали головами: «Рано, рано радуетесь… Флеминг этого так не оставит!»

В срединный месяц зимы, жестокосердый январь-таммикуу, когда медведицы в южной Финляндии рождают медвежат в своих берлогах,  посланная в Похъянмаа карательная экспедиция быстро рассеяла немногочисленную горстку мятежников – сторонников Илкки.

Долго удавалось скрываться самому Яакко со своей семьей и несколькими сотоварищами в окрестных лесах посреди замерзших болот от идущих по пятам гонителей. Но сколько еще могло так продолжаться? Не в характере Илкки было прятаться в норе, подобно затравленному зверю!

В один из дней наступившей весны объявил он соратникам, что намерен в одиночку отправиться сам в Абоский замок и лицом к лицу встретиться там с источником всех их бед – Класом Флемингом.

Ни слезы и причитания родных, что собирается идти он на верную смерть, ни увещевания сподвижников, не могли поколебать решимости Илкки.


ПОБЕГ

Расправив плечи и нисколько не смущаясь, предстал предводитель крестьян перед наместником короля Сигизмунда, прямо в лицо бросая обвинения риксмарску Швеции:

-  С давних времен нам в Похъянмаа  даровалось королевское освобождение от крепостного налога. И сам дюк Сёдерманланда, Каарле-херттуа, регент Швеции, недавно подтвердил, что это право остается за нами!

- Проклятье, сколько ещё раз ты будешь повторять мне эту чушь, дин йовель! Вот, дерьмо. Чёртов ублюдок! – Вне себя от ярости зарычал Флеминг, вскакивая с кресла у камина.

Грохнулся об пол и разбился вдребезги стеклянный кубок с густым и красным, как кровь, вином.

Марски так свирепо при этом топнул ногой, что оба стражника в дверях едва не подпрыгнули от испуга.

И только этот высокий и крепко сбитый упрямец из Похъянмаа, одетый в  простое платье из грубой шерсти, даже не повел ухом. Продолжая смотреть на Флеминга твердым взглядом своих серых глаз, он спокойно проговорил:

- Мы будем настаивать на наших требованиях до тех пор, пока нам не будут возвращены все наши законные права, как и всё, украденное у нас вашими солдатами!

- «Каарле-херттуа! Дюк Каарле!» - Передразнивая финскую речь Яакко, проблеял по-козлиному  барон, тряся бородой, подобно этому животному, и совсем неподобающим для столь важной персоны образом.

В бешенстве он воздел сжатые кулаки с таким видом, будто собирался тотчас обрушить их на голову этого дерзкого северянина в сермяжном кафтане и раздавить его, как жалкого мышонка.

- Узнаешь ты у меня «Каарле-херттуа», тупоголовое животное! Патраск!*, -  вскричал марски. - Когда петля затянется у тебя над ухом! Клянусь, как зачинщик мятежа ты будешь немедля повешен!

___________________________________
*Быдло, чернь, сброд (шведс.)

Но бить Яакко самолично барон, видимо, счел ниже своего достоинства, приказав солдатам у дверей:

- Схватите этого мерзавца и бейте до тех пор, пока его кишки не станут вываливаться наружу. А после - скормите внутренности собакам!

В это время за спиной риксмарска из двери, ведущей во внутренние дамские покои, появилась супруга Флеминга, высокая и статная фрихерринна, баронесса Эбба.

Она подала рукой знак солдатам, которые при виде госпожи замешкались у двери. А затем повернулась к своему разъяренному мужу. Они начали о чем-то быстро и эмоционально спорить по-шведски. Наконец, маршал, голос которого несколько смягчился после разговора с женой, приказал солдатам:

- Отведите этого бунтовщика в подземелье под западной башней – и прямиком на дно хийденкирну бросьте!

Жуткую квадратную скважину в полу прежнего донжона в западной части старого замка «хийденкирну» именовали из-за сравнения сооружения сего с загадочными нерукотворными колодцами-хийденкирнами, раскиданными тут и там по всей Суомаа.

Некоторые верили, что в незапамятные времена проделали их в скалах жившие здесь до появления первых людей великаны-йяттилайнены. Но большинство склонялось к тому, что круглые эти колодцы в скалах ни что иное всё же, как творения древнего демона Хийси. Но для чего Духу гор те колодцы нужны были, никто ответа не знал!

В самих-то подземельях под соседней каморой привратника в былые века в клетках на цепях медведей держали, рыком своим призванных незваных гостей замка отпугивать. Это уж после в те клетки людей сажать начали. И горестные стенания их из застенков порой не меньше рычания медвежьего пугающи были.

Схватив Яакко за руки, солдаты выволокли пленника во внутренний двор цитадели.

- Какая жалость, - посетовал один из стражников по дороге, - и надо же было вмешаться фру Эббе! Вечно бабы суют носы в мужские дела.  У меня уже руки чесались вздернуть этого горлопана.

- Ничего, - утешал второй. – Зато как будет приятно поиздеваться над ним, опуская в колодец! Представляю, как эта свинья будет визжать там и дрыгаться на веревке!

В служившей некогда приёмной кастеляна тесной комнатушке под кирхой один из стражников наклонился к полу и открыл небольшой люк. Снизу пустым дьявольским глазом смотрела на них жуткая зловонная бездна - привратники и надзиратели зачастую использовали камеру на дне колодца, как яму для нечистот.

-  У господина Илкки будет прекрасная квартира… — усмехнулся один из солдат, продевая веревку под мышками арестанта. – Не переживай, скотина, тебе не придется скучать в одиночестве. Ведь здесь у тебя будет  изысканное общество из костей, крыс, дерьма и лягушек!

Солдаты расхохотались.

- А когда ты немного наберешься там уму-разуму, - добавил другой, - тебя снова поднимут кверху…

- Чтобы болтаться между небом и землей, подвешенным за шею на пеньковой веревке! – Захлебываясь от восторга, со смехом выкрикнул первый.

Стражники начали опускать Яакко вниз. Делали они это нарочито медленно, чтобы как можно дольше насладиться  весельем. С каждым новым витком веревки они делали паузу, осыпая пленника площадной бранью и всячески над ним издеваясь.

Но тот в ответ лишь угрюмо молчал.

Из камеры на дне колодца до ноздрей Илкки доносился влажный спёртый воздух.

Ощутив, наконец,  твердую землю под ногами, Яакко прикинул и оценил глубину своего узилища примерно в шесть или восемь аскелей* - или три-четыре сажени.

________________________________
*1 аскел (шаг) - старинная финская мера длины, равная примерно 1 м.

Солдаты велели Яакко поднять руки кверху, после чего резким рывком, обжигая кожу подмышками, сдернули веревку с узника. Люк с треском захлопнулся.

Илкка некоторое время подождал, покуда глаза его немного свыкнутся с темнотой.

На самом деле, невзирая на внешнее спокойствие, он был донельзя растерян и обескуражен. Было совершенно не понятно, как  теперь выкручиваться из этого, как могло показаться, безвыходного положения.

Но гнить заживо на дне колодца в камере с костями и испражнениями крестьянский вожак из Похъянмаа никоим образом не собирался.
 
От охватившей его ярости против всесокрушающей тирании Флеминга Илкка заскрежетал зубами. Сжав кулаки, он поклялся себе вырваться из когтей риксмарска, даже если ему придется разбить себе голову, пробиваясь сквозь эти стены.

А уж тогда, снова оказавшись дома, на равнинах родной Похъянмаа...

В мозгу его, будто озаренное сверкающими молниями гнева, вдруг вспыхнуло видение великого  восстания финнов, которое освободило бы страну от тирании Флеминга и произвола его наёмников…

Когда вызванная этими образами эйфория несколько поутихла, чувства отчаяния и одиночества снова  охватили все его существо.

Был ли у него хоть малейший шанс выбраться из этой адской пропасти смерти, которую обитатели  замка в Або не случайно прозвали «хийденкирну»?

Но для мужчины из Похъянмаа не должно быть ничего невозможного! По крайней мере, стоит хотя бы попытаться…

Тут Илкка вспомнил, что стражники  впопыхах забыли отобрать у него засунутый за пояс мешочек с куском железа, трутом и кремнем. Мысленно возблагодарив Господа за этот дар, он достал огниво и высек несколько искр из кресала. Быстро дуя на тлеющий трут, хоть и с трудом, но он все же осмотрел свое мрачное узилище.

Сводчатый потолок подземелья из деревянных брусьев над покрытыми влагой и плесенью стенами тяжело нависал из темноты. Единственным выходом, по всей видимости, был только люк вверху узкой, напоминавшей дымоход, шахты над головой, по которой спустили его вниз.

Служивший для стока воды и нечистот желоб под стеной, сложенной из глыб готландского известняка, казался слишком мал, чтобы взрослый широкоплечий мужчина мог выбраться через него наружу.

«Хм, - подумал узник, - а ведь если получится заточить железный брусок от огнива, сделав из него подобие  ножа, то вполне можно попытаться расчистить им щели между плитами размякшего от  сырости и времени известняка… Тогда будет хотя бы за что зацепиться пальцами и упереться босыми ступнями ног. А там и до самого верха добраться!»

Можно, например, поднявшись, при помощи огнива поджечь деревянную крышку люка над шахтой...

Во всяком случае, ничего другого ему не оставалось, как только поскорее взяться за работу! Завтра же его пленители увидят, что со свободным человеком из Похъянмаа не стоит обращаться, как с каким-то жалким  мышонком в мышеловке!

…Стертая кожа на пальцах  рук и содранные мозоли на ногах нещадно саднили. Из-под ногтей сочилась кровь. Колени дрожали от невероятного напряжения. По лбу и спине ручьями стекал липкий холодный пот. Страшно хотелось пить.

Медленно, туума за туума - дюйм за дюймом, словно паук, карабкался он вверх меж двух угловых стен каземата, помогая себе коленями, которыми поочередно упирался то в одну угловую стену, то в другую. Время от времени ему приходилось приседать, чтобы дать хоть какой-то отдых немеющим от невероятного переутомления конечностям.

Неожиданно для него самого голова вдруг стукнулась о деревянные стропила. Лихорадочно начал шарить он в темноте ладонью свободной руки, пальцами второй продолжая цепляться за щель между камнями в стене.

Одно неверное движение или малейшее послабление мышц – да так и лежать бы ему на дне со сломанными после падения с высоты костями в ожидании медленной и мучительной смерти от жажды или крысиных зубов.

Писк и возня хвостатых обитателей подземелья все время доносились откуда-то из темноты. Покуда, однако, животные не нападали, видимо, ожидая, когда жертва окончательно ослабеет.

Между толстыми брусьями стропил и перекрытием потолка прощупывалась щель шириной примерно в ладонь. Сама шахта, что вела непосредственно к люку, располагалась где-то посередине.

Поразмыслив мгновение, Яакко начал медленно спускаться обратно  – в голову ему пришла одна идея, которую теперь следовало воплотить в жизнь. К тому же, все тело его просто требовало немедленного отдыха. Чтобы действовать дальше, нужно было собраться с силами.

Пусть назад оказался еще сложнее, ведь проделанные им ступени приходилось выискивать пальцами ног на ощупь. Под конец, посчитав, что высота не так уж велика, он просто отцепился от стены и спрыгнул вниз.

По-собачьи свернувшись «калачиком» в углу каземата, Илкка мгновенно заснул.

Через некоторое время наверху послышались тяжелые шаги. Люк наверху распахнулся, и шахту озарил красноватый свет факела. Далеко в проеме возникло бородатое лицо.

Сощурив глаза, незваный гость долго смотрел вниз, а когда, наконец, разглядел пленника, скрючившегося в углу, удовлетворенно хмыкнул.

- Ну, как ты там, хорошо проводишь время в компании крыс и лягушек? Веселье в самом разгаре, как я погляжу! – Засмеялся он и с издевкой в голосе добавил: – Похоже, что у твоей бунтовщической милости нынче вечером званый ужин! Ведь господин барон не позволит такому знатному пленнику легко отделаться, просто взяв и умерев от голода и жажды…

После этого тюремщик, посмеиваясь, спустил вниз на веревке кувшин с водой и черствую ржаную лепёшку-риеску.

Когда звук шагов над головой стих, Илкка стащил с себя свою длиннополую крестьянскую одежду из грубой шерсти и с помощью сделанного им ножа и собственных зубов начал выкраивать  полоски шириной с палец.

Спустя какое-то время, связав и сплетя их вместе, Яакко получил, наконец, тонкую, но прочную веревку.

Размочив в воде кусок лепёшки и утолив голод, засунул кожаные сапоги-сааппааты за пояс, намотал веревку на руку и снова начал подниматься по выщербленным им в стене узилища ступеням при помощи пальцев рук и ног.

Ценой неимоверных усилий и едва удерживаясь, чтобы не сорваться вниз, удалось ему, наконец, просунуть конец верёвки в щель между брусьями свода и перекрытием, связав получившуюся петлю узлом.

Издав вздох облегчения, Илкка для уверенности с силой подергал это крепление, после чего отцепился от стены и повис на свободном конце веревки.

Раскачиваясь так какое-то время и собираясь с силами, он дотянулся рукой до нижнего края шахты, зацепившись за него пальцами. Немного переведя дыхание и продолжая второй рукой удерживать верёвку, подтянул кверху колени и, уперев их в стропила, начал медленно, изгибаясь, подобно гусенице, подбираться к отверстию посреди свода.

Оказавшись внутри этого тесного четырехугольного короба, он поднатужился, но всё же оторвал верёвку от места её крепления к стропилам.

Подняться по узкой квадратной горловине, упираясь в стенки шахты локтями, спиной и коленями, было уже не так сложно, как карабкаться по совершенно отвесной стене каземата.

Сильным толчком ладони откинув вверх люк и моля Господа, чтобы крышка шахты не оказалась запертой на замок снаружи, Яакко Илкка оказался, наконец, на полу в бывшей комнате смотрителя в нижнем ярусе башни.

С тех пор, как пару веков назад были замурованы старинные западные ворота, называемые по-шведски Макалёс - «Несравненные», вход в Цитадель и двор старого замка возможен стал один только - через врата восточной башни позади нового форта. Поэтому нечего было и думать выбраться за пределы замка обычным способом, даже если бы удалось обмануть бдительность стражи.

Тяжело дыша, повалился он в изнеможении возле распахнутого люка и какое-то время просто лежал без движения.

В башне было почти так же темно, как и в внизу, в его «хийденкирне».

Стражники, видимо, настолько уверены были в надежности тюрьмы Яакко Илкки, что даже не думали тратить время, сидя и карауля заключенного. Игра в кости, добрая выпивка и крепкий сон были куда предпочтительнее!

По узкой винтовой лестнице, минуя каморку привратника и караульное помещение с оружейной, откуда доносился могучий храп его славных тюремщиков,  Яакко поднялся наверх в кирху Стуре, называемую так в честь построившего её за сто лет до этого регента Стена Стуре.

Полукруглые проёмы окон во внешней стене башни, забранные витражами,  едва проступали сквозь сумрак ночи.

Натянув сапоги, Илкка влез  на одну из оконных ниш. При помощи  ножа  выломал он из древних обветшалых стен крепления витражной решетки. Разноцветные стеклышки предательски зазвенели.

Прислушавшись, не привлёк ли он дребезжанием этим внимание замковой стражи, осторожно вынул решётку и опустил на пол.

Кромешная тьма царила снаружи. Воздух был влажный и холодный. Сверху над главной башней противно скрипел, поворачиваясь на ветру, железный флюгер. Ни одной живой души или огонька не было заметно поблизости. Лишь размеренный плеск воды доносился из гавани.

Не имея возможности даже примерно оценить расстояние от окна до земли, Илкка, тем не менее, привязал один конец веревки к вмурованным в стену толстым штырям, что удерживали  железную раму, а другой сбросил вниз. Нужно было попытаться слезть, даже рискуя разбить себе голову!

Внезапно веревка закончилась, но ноги его все еще болтались в воздухе. Повисев так мгновение, он зажмурился и, стиснув зубы, разжал пальцы…

Головокружительное падение заняло всего несколько мгновений.  Упав на  землю,  едва мог он сдержать крик боли, сильно ударившись левой ногой о выступающий угол каменного основания башни. Едва попытавшись подняться, Илкка  понял, что не может даже наступить на расшибленную ногу и снова упал. Но времени терять было нельзя - и он пополз.

К счастью, теплые ветра последних нескольких дней уже растопили остатки снега, так что земля вокруг замка почернела. Поэтому стражники, несущие  дозор наверху башен, при всём желании не могли бы разглядеть маленькую фигурку внизу.

Вешние воды через край переполнили широкий ров, прорытый под стенами Або Слотта до самой реки Ауры с тех самых пор, как поднявшаяся шхера окончательно соединила замковый остров с сушей. Иллке вскоре предстояло убедиться в этом на собственной шкуре. Но разве еще одно препятствие могло остановить того, кто только что вырвался из страшного подземелья с его «хийденкирну» и буквально прошел сквозь каменные стены?

С головой погрузившись в ледяную воду, Яакко несколькими сильными взмахами рук достиг противоположного края рва. Мокрый и дрожащий от холода, выбрался он наверх. Подобрав поблизости грязную палку и, используя ее как опору, начал он  подниматься в сторону холма Какола.

Тёмной гигантской глыбой высился позади него замок на фоне ночного неба. Обернувшись, беглец погрозил твердыне кулаком и пробормотал сквозь зубы:

- Когда я  в следующий раз появлюсь в этих стенах, ты, проклятый Клас Флеминг, сам отправишься в свою хийденкирну!


ВОЙНА ИЛККИ

По всему югу Похъянмаа нападали повстанцы под командованием своего вождя Яакко Илкки на военные гарнизоны на постое и отряды сборщиков «крепостного»  налога.

Пылали в огне усадьбы верной Флемингу финской знати, горели имения кнаапов и рустгальтеров, отказавшихся присоединиться к восстанию и признать над собой власть регента Швеции – Карла Сёдерманландского. Изгнание или смерть ждали фогтов и ленсманов - чиновников администрации Флеминга.

Лишь Луиксиала  - поместье Карин Монсдоттер, вдовы короля Эрика XIV Безумного, простой финской крестьянки по происхождению, осталось не тронутым.

В сражении с посланными на усмирение бунта солдатами у деревни Лапполо или, по-шведски, Стуркюро - восставшие одержали свою первую крупную победу над врагом. Много солдат Флеминга было убито в бою, и много оружия захвачено.

Чем больше проливалось крови и чем яростнее становились сражения, тем больше ожесточались сердца финнов...

Как опытный солдат, Яакко понимал -  для ведения полноценной войны с хорошо обученными и вооруженными войсками им и самим нужна настоящая армия.

Конечно, дюк Каарле обещал оказать им свою  поддержку… Но будет ли это военная помощь? И пробьется ли шведский флот через армаду кораблей, блокирующую входы в гавани Остроботнии…

«Что делать?» – Размышлял Илкка. – «Набирать наёмников по европейскому образцу и платить им жалованье? Тогда получится, что один крепостной налог на крестьян мы сами тут же заменим другим… Но и сил одних здешних добровольцев для серьёзных сражений  будет нам слишком мало… Ни одной крепости с этим не взять!»

Вот тогда-то на совете повстанческих вождей –  «капинапяалликёйте», было решено в тех областях Похъянмаа, что целиком перешли уже в руки восставших, объявить повсеместно, что все мужчины от мала до велика, способные носить оружие, должны, немедля, прибыть в лагерь повстанцев в приходе Исокюрё, присоединившись к армии Илкки.

Отказников же и дезертиров ожидал скорый на расправу и беспощадный полевой суд –  приговоренных тут же со связанными руками бросали в прорубь.

Первым сей печальной участи удостоился никто иной, как  рустгальтер из Илмайоки – двоюродный брат и сосед самого Илкки – Мауно Маттинпойка Пелтониеми, который поначалу даже сам примкнул к восстанию.

Но во время марша повстанческой армии на Яласъярви Мауно оказался во главе тех, кто не желал покидать пределы своей провинции, чтобы продолжать наступление.

- Зачем нам куда-то уходить от своих домов? – Кричали недовольные.  – Изгоним солдат из наших деревень. А другие пусть заботятся о себе сами!

Когда до несчастного дошло, что ожидает его за эту болтовню, он глубоко раскаялся. Но было поздно – полевой суд вынес свой приговор и даже Яакко Илкка был непреклонен.

- Что скажут мне люди, если я начну миловать своих родственников и казнить при этом других? – Ответил он вопросом на мольбы кузена о прощении и пощаде.

В морозный день йоулукуута  Пелтониеми связанным брошен был  под лёд в прорубь посреди Кюрёнйоки.

Лишь для больных и немощных самим командующим повстанческой армии делалось исключение. Только двоим из крестьян Илкка позволил по болезни остаться дома.

Разгром при Пирккале отправленных из Тавастегуса, Хямеэнлинны, - этой грозной каменной крепости в земле Хяме, на усмирение бунтовщиков войск Кнута Йенссона Курка еще более вдохновил повстанцев. Упоение победой вскружило даже самые трезвые головы.

Заместителем Курка в экспедиции той Иивар Таваст был, сын Арвида Хенрикинпойки, что Пьетари Юустена на посту коменданта Кякисалми сменил недавно. Еле ноги унесли молодой Иивар со своим командующим-ратсупяалликко от крестьян с их дубинами!

- Если так пойдет дальше, мы просто сметем войска Флеминга и сбросим их со скал прямо в море! – В восторге от размаха своего движения и военных успехов радовались вожди восстания, чокаясь кубками с вином из господских подвалов.- Вперед, братья! Захватим Турку! А кровавого наместника засунем в его хийденкирну, где ему самое место!

Согласно выработанному плану, силы восставших разделились на три части, которые покинули приход Кюрё примерно в середине декабря и разными путями самостоятельно направились в южную Финляндию.

Основная армия под командованием Яакко Илкки и Юрьё Контсаса должна была продвигаться через Паркано к Пирккале и Нокиа в Юля-Сатакунте и с успехом выполнила эту задачу.

Отряд в пару сотен шведскоязычных жителей юго-западного побережья под командованием старого Пентти Поутту, этого ветерана крестьянской борьбы в Похъянмаа,  по прибрежной дороге направлялся через Ала-Сатакунту к Улвиле.

Поутту уже двадцать лет как возглавлял  крестьян в их борьбе за отмену крепостного налога и замковых лагерей, поэтому командование ему было поручено по его же собственному желанию, хотя он был уже слишком стар для сражений.

Третья часть во главе с Мартти Туомалой и Пентти Пири намеревалась начать новое восстание в  Рауталамми, где огонь мятежа давно уже тлел под пеплом былых восстаний.
 
Там посланники Илкки и их люди разделились.

По мере того, как отряд Пентти Пири продвигался вдоль западного берега Пяйянне к Северному Хяме, поднимая тамошних крестьян на борьбу, Мартти Туомала направился к востоку от Пяйянне - в Саво и Карьялу, чтобы зажечь огонь восстания на востоке.

Оттуда через область Виипури должны были отряды повстанцев выйти к побережью Нюланда, а сам Туомала возвращался к Яакко Илкке.
 
Затем же со всех направлений одновременно намеревался ударить Илкка по главному оплоту врага – крепости Турку, шведскому Або, логову Флеминга. Одно только имя риксмарска приводило Яакко в неописуемую ярость. Турку и Виипури были главными целями восставших.

Дело принимало серьезный оборот – и навстречу двигающейся в направлении Або армии повстанцев из двух с половиной тысяч крестьян во главе трёх с половиной тысячного войска хорошо обученных и испытанных в сражениях солдат - с риттарской конницей и артиллерией, выступил, наконец, сам риксмарск и правитель Финляндии Клас Эрикссон Флеминг.

В предпоследний декабрьский день 1596 года близ деревни Нокиа две армии оказались примерно в трёх вирстах напротив друг друга.

Ставка Флеминга разместилась в пасторском доме в Пирккала, что по другую сторону озера Пюхяярви к северо-востоку от Нокиа. Той самой Пирккала, при коей до этого повстанцы уже разбили наголову высланный покарать их ратсулиппу из Хямеэнлинны...

Посреди ночи Яакко и другие «нуийяпяалликёт», которые совещались в штабной палатке, вдруг услышали снаружи шум.

Гул множества голосов и выкрики доносились со стороны бивуачных костров, подле которых расположились крестьяне в ожидании предстоящей битвы.

Никто из них не успел даже откинуть полог, чтобы выглянуть и узнать, в чем дело, как внутрь с испуганным видом вбежал один из часовых, крича:

- Измена! Измена!

Люди в палатке, не сговариваясь, обнажили мечи.

- В чем дело? Говори! – Приказал Илкка.

- Появились ввечеру в лагере посланники самого Ноки-Класа. Никто иной, как бежавший от нас воути Похъянмаа Абрахам Мелкиоринпойка пожаловал. Стал убеждать, сколько у Класа-Клюва* солдат, пушек, мушкетов… Выдайте, говорил, главарей ваших - и херра барон помилует вас и повинности все отменит. Одни из наших хотели было схватить их, но другие – из кнаапов, недовольных тем, что их силой к бунту против самого короля примкнуть заставили, посланников тех спрятали, а теперь снова выпустили. Бегите, херра Илкка! Хотят связать вас всех и Класу-Клюву передать на расправу!

________________________________________
*Noki Klas – одна из презрительных кличек, данных финскими крестьянами Класу Флемингу за его крючковатый, похожий на птичий клюв нос.

Через откинутый полог палатки находившиеся внутри увидели, как целая толпа с факелами, подбадривая себя громкими криками и размахивая оружием, направляется в их сторону.

Не теряя времени, ножом располосовали заднюю стенку шатра и в образовавшийся проём выскользнули наружу, кинувшись к стреноженным у лесной опушки лошадям.

Под покровом ночи Яакко Илкка, Юрьё Контсас, Пентти Пири из Алахярмя, Аабрахам Пернун, Мауно Виник из Каарлела и Олли Оллинпойка - ленсман из Лотайа поспешно скрылись из лагеря.

Обнаружив палатку пустой, заводилы из числа изменников стали кричать:

- Смотрите, вот он, ваш Илкка! Бросил нас и трусливо бежал, как заяц, перед лицом опасности! Надо и нам разбегаться, покуда херра Флеминг весь свой гнев на нас не обрушил!

Другие резонно замечали на это:

- А как мог бы он вести в бой шайку таких подлых изменников и мерзавцев, которые сами собирались передать его врагу? Нет, останемся! Будем сражаться с армией Класа-Клюва! Пусть вождь наш Илкка, где бы он сейчас ни был, узнает, что мы не сдались на милость барона! Иначе, зачем было бы начинать?!

Уже совсем рассвело, когда в бурлящем, будто котёл с варом,  лагере  вот-вот готова была вспыхнуть потасовка и начаться всеобщая резня, как вдруг  оглушительный грохот пушек  положил конец спору противников.

Пользуясь суматохой в стане мятежников, устроенной шпионами Флеминга, силы риксмарска под покровом темноты по льду Пюхяярви преодолели разделяющее их расстояние и заняли позиции на ближайших подступах.

Два ядра угодили прямо в центр лагеря, взметнув клубы снега, огня, дыма и каких-то обломков, калеча и разрывая на куски тела.

На какой-то миг толпа словно онемела и замерла от ужаса. Но уже в следующее мгновенье все с воплями кинулись в рассыпную.

Лишь несколько сотен оставшихся верными  храбрецов пытались ещё воссоздать некое подобие боевого порядка, чтобы встретиться лицом к лицу с солдатами Флеминга.

Остальные, хватая под уздцы мечущихся по лагерю в панике лошадей и спешно вставая на лыжи, пытались найти укрытие в зарослях заснеженного леса, стеной стоявшего вокруг поляны и по другую сторону скованной льдом и укрытой снегом протоки, соединяющей меж собой Куловеси и Пюхяярви.

Последние из самых отважных повстанцев Илкки, на все стороны ощетинившись пиками, наложив стрелы на тетивы, а болты на арбалеты, взяв на изготовку топоры, мечи и дубины, угрюмо стояли в ожидании атаки.

Но подошедшие на расстояние выстрела мушкетеры с аркебузирами просто принялись осыпать их градом пуль, вне досягаемости для стрел из крестьянских луков.

Разрядив ружья, пехотные фанике расступились, давая проехать конным риттарам.

Всадники сменяюшими друг друга шеренгами караколе из ритпистолей и аркебуз почти в упор принялись расстреливать тех, кто еще пытался подняться на ноги среди тел убитых товарищей. После чего шенкелями пустили лошадей вперед свободным аллюром и  стали хладнокровно добивать стонущих на залитом кровью снегу раненых.

Лишь немногие, встав спина к спине, продолжали сражаться и отражать наскоки проносящихся мимо кавалеристов. Некоторым  таким образом удалось даже прорваться за кольцо окружения и скрыться в непроходимых для риттарских лошадей зарослях.

Были в числе спасшихся Пертту Пало, Мартти Туомала и другие герои, кому надлежало ещё снова поднять знамя борьбы в Суомаа.

Подошедшие к месту битвы пикинеры стали насаживать отрубленные головы на острия и, с хохотом бегая по поляне в опьянении этой кровавой бойней, размахивали ими в воздухе.

Но напрасно подлецы, предавшие Яакко Илкку, думали спасти свои жалкие шкуры. На поиски трусов, скрывшихся в лесу, Флеминг по всем окрестным лесам разослал конные отряды, приказав не брать пленных.

Сотни изрубленных и обезглавленных крестьянских тел остались лежать на багровом от крови снегу по всей округе Нокиа…

В один из ясных и морозных январских дней солдаты фанике-липпуе, вооруженные шведскими пехотными мушкетами и аркебузами, плотным кольцом окружили один, стоявший на отшибе, амбар-navetta в Кюрё.

На всех дорогах и тропинках были выставлены конные патрули и дозоры, а в каждом доме устроена засада.

- Яакко Пентинпойка Илкка! – Выкрикнул  Абрахам Мелькирссон, фогт-воути Похъянмаа, отправленный на поиски главарей мятежников, которого финны на свой лад Мелкиоринпойкой звали. – Мы знаем, что вы прячетесь там, скотина ты эдакая! Те самые крестьяне, за которых ты так беззаветно ратовал, тебя же продали с потрохами - и указали нам, где засела ваша шайка. Выходите и кладите мечи на снег! Иначе мы убьём всех в окрестностях Кюрё, а вас самих зажарим живьём в этом сарае.

Яакко по очереди заглянул в глаза каждому из своих верных товарищей. Пожав им руки, он сглотнул подступивший к горлу ком, и произнес негромко:

- Что ж, братья! Вот и настал час прощания. Видно, из этой мышеловки-хийденкирну нам уж не суждено выбраться. Умрём, как мужчины, как и подобает гордым сынам Похъянмаа! Сам Господь ныне призывает нас в свое небесное воинство. Оттуда поможем мы дюку Каарле сокрушить тиранию! Верю, что не за горами уже тот день, и дело наше было лишь прологом грядущей Свободы и Справедливости в Суомаа…

Выйдя наружу и щурясь от яркого дневного света, вожди повстанцев сложили оружие у своих ног.

- Свяжите-ка этих мерзавцев покрепче, - приказал фогт солдатам. – И отправьте сообщение его милости, риксмарску Флемингу: Яакко Илкка схвачен и будет немедленно мною суду предан!

Как только весть об аресте Илкки достигла ставки Флеминга в Пирккала, маршал тут же отправил ответный приказ – живым доставить пленника к нему для допроса.

Быть может, грозный риксадмирал уже воображал, как показательно и прилюдно будет унижать он своего пленника, а затем, наконец,  с наслаждением расправится с тем, кто столь дерзко посмеялся над ним и выставил круглым дураком, сбежав из неприступной хийденкирну?

Или просто хотел всего лишь еще раз взглянуть в те упрямые серые глаза, перед тем как палач-скарпряттаре отсечет Илкке голову?

Но прежде, чем нарочный офицер успел доставить распоряжение риксмарска назад в Кюрё, до фогта дошли сведения, что повстанцы вновь собираются с силами и готовятся прийти на выручку Илкке.

Намеревавшийся было поначалу и сам отослать арестантов как подарок Флемингу, Мелькирссон передумал и отменил своё решение, опасаясь, что пленников могут отбить по дороге их единомышленники.

Как выяснилось позже, были это всего лишь слухи. Никто не спешил освобождать Яакко Илкку и других, ибо только-только разгоралось ещё пламя нового восстания в Северной Похъянмаа.
 
Суд в лице самого фогта был поспешным и, скорее, похожим на фарс. Ведь Мелкиоринпойка на самом деле просто никак не мог забыть  бегства своего в самом начале войны Илкки.

Шестерых обвиняемых в «бунте против короны» и «вооруженном мятеже»  он единолично приговорил к смерти четвертованием с отсечением головы.

В 27 день таммикуу 1597 года близ старой каменной церкви в Кюрё на острове Контсаансаари посреди замерзшей реки Кюрёнйоки собрались для казни вождей восстания сам Абрахам Мельскирссон, его солдаты и некоторые крестьяне, согнанные силой, дабы лицезреть, как суровая кара  вот-вот обрушится на головы несчастных.

Однако, когда развязка, казалось, уже близка была,  вдруг непредвиденная заминка возникла. Выяснилось, что вынесенный фогтом приговор некому просто исполнить.

Профос пехотной фанике-липпуе, пожав плечами, напрямик и без обиняков заявил Мелькирссону, что дела невоенные находятся вне его компетенции и исполнять приговор гражданского суда он никоим образом не собирается, даже будучи с ним согласным.

- Проклятье! - Восклинул фогт, поворачиваясь к солдатам. - Плачу серебром тому, кто вызовется побыть нынче один день всего палачом-скарпряттером.

Но те лишь усмехались и отрицательно крутили головами в ответ, прячась за спинами товарищей:

- Одно дело как бы - это в бою убивать, тут и спору нет... Но совсем другое - становиться заплечных дел мастером! Ведь на должность королевского палача высочайшим повелением назначаются. А иначе, мы мясники просто!

Тогда Мелькирссон взор свой на толпу крестьян обратил.

-Ты! - Воскликнул он, уперев палец в одного из фермеров. - Я знаю тебя! Ведь ты был соседом этого чёртова Илкки. Как там тебя? Пентти...

- Пентти Поссе, ваша милость, - Услужливо поклонился тот, стаскивая с головы шапку.

- Вот этот кошель, звонких далеров полный, твой будет, как и освобождение от налогов на три года, если согласишься ты волю мою и приговор над этими подлецами исполнить!

- Илкка меня силой понудил в армию свою вступить. Едва жизни из-за него не лишился. Да и в былое время всё на мои земли зарился. Поделом ему, я согласен!

Раздетый до пояса Яакко Илкка, привязанный к лежащему на снегу большому колесу, как и другие его товарищи, повернул голову в сторону Поссе и Мелькирссона и презрительно плюнул.

Вначале фогт приказал каждому из приговорённых размозжить молотом кости ног и рук. После чего Пентти Поссе отсёк им правые руки - правые, в которых они держали оружие, поднятое против власти короля Сигизмунда и наместника его в Финляндии Класа Флеминга!

Отрубленные части тел раскладывали на сене в повозке так, чтобы все присутствующие  могли видеть их.

Наконец, новоявленный палач  отрезал головы мучеников, прекратив тем самым нечеловеческие их страдания.

В 29 день января-таммикуу порученец Флеминга доставил, наконец, приказ в Кюрё, запрещающий Мелькирссону устраивать расправу над Илккой и требующий доставки пленников в Пирккалу для допроса самим маршалом.

Тело Илкки тем временем перевезли в Илмайоки, где выставили на всеобщее обозрение у местной кирхи.

Останки Олли Олинпойки, Мауно Витики и Юрьё Контсаса прибили гвоздями к дверям кирхи в Кюрё.

Спустя какое-то время, крестьяне, испросив у фогта дозволения, устроили им скромные похороны...

Трупы Пентти Пири из Алахярмя и Аабрахама Пернуна развезли по их приходам, чтобы бросить там на дорогу перед кирхами.

Сыновьям Яакко, однако, удалось спастись.

Микко – старший сын от покойной жены Яакко, стал хозяином Илккалы после казни отца. В 1614 году состоял он риттаром в личной гвардии короля Карла IX во время новой войны с Руссландом, служил судебным приставом в епископате, а в 1624 году избран был членом сейма Остроботнии.

Пройдет совсем немного времени, когда сбудутся все предсказания Яакко Илкки…

Семнадцатилетний сын его от второй жены - Йоосеф, бок о бок сражавшийся вместе с ним в «Войне дубин», будет удостоен славы и почестей вместо  погибшего от руки палача отца. А еще много лет спустя Йоосеф Яакконпойка Илкка из Илмайоки однажды даже станет бургомистром и будет управлять долго и справедливо.

Пережив пять королей и королев,  оставит он этот мир в 1668 году убелённым сединами старцем в окружении многочисленных и благодарных потомков.