Крестник Господа. Воплощение N 216. Вольф Мессинг

Теперь меня зовут Вольф, по-немецки это значит волк. Вольф Гершикович. Хотя, какой я к черту волк, разве что травленный. Родился в местечке вблизи Варшавы в самом конце века девятнадцатого, по гороскопу – дева. Чрезмерно религиозные родители хитростью, против моего желания, отправили учиться на раввина, но через некоторое время я разоблачил коварство и, весьма разочарованный таким поведением самых близких мне людей, ушел из дома, попутно прихватив деньги от пожертвований в ешиве.
Забившись под лавку в поезде, следовавшим до Берлина (так как украденной наличности на билет не хватило), я предался раздумьям о своей дальнейшей судьбе. Надо признать, что перспективы вырисовывались не просто туманными, а прямо-таки какими-то страшными: один, в большом чужом городе, где нет ни друзей, ни знакомых, без средств к существованию… Бр-р-р! Куда я еду?
– А ну-ка, вылазь, пострыленыш!
Казенный мундир всегда приводил меня в ступор, даже тогда, когда я ни в чем виноват не был, и более того – человек в форме мог просто идти мимо. Вылез, вытянул руки по швам.
– Предъявите ваш билет, юноша, – контролер был совсем не злой и не вредный, и голос у него был не строгий – скорее, усталый. Он просто выполнял свою работу.
Я опустил голову вниз – было очень стыдно и очень страшно. На полу лежала какая-то замусоленная бумажка: то ли конфетный фантик, то ли обрывок квитанции или газетной страницы. Не придумав ничего лучшего, я нагнулся, подобрал этот мусор и протянул билетчику, всем своим существом желая, чтобы этот мятый клочок превратился в железнодорожный билет. К моему большому удивлению, тот спокойно взял бумажку, осмотрел с разных сторон, прокомпостировал и протянул мне обратно.
– Что за странная блажь, – сказал он, поворачиваясь, чтобы пройти дальше, – ездить под сиденьем, имея оплаченное место. Впрочем, всяк сам хозяин своим желаниям.
Вот это был шок! Для меня, естественно. Контролер принял клочок бумажки за билет только потому, что мне этого очень хотелось! Невероятно, такого просто не могло быть! Позже, анализируя события той поездки в поезде, я понял, что именно тогда у меня появилась способность внушать людям иллюзорную реальность. Точнее, тогда я ее осознал. Ведь и раньше со мной случались всякие непонятные вещи, но я принимал их за случайности, или просто не придавал значения, не замечал. Так и появился на свет Мессинг, Вольф Григорьевич Мессинг – человек, прославившийся своими выдающимися сверхспособностями. И хотя фамилия Гершикович не была забыта, в историю я вошел, именно как Мессинг.
______________________________________________________

– Дорогой мой, – импресарио был предельно вежлив, – будьте предельно внимательны и осторожны – это Варшава не тридцать второго, а тридцать девятого года !
– И что? – Я прекрасно понимал, о чем он пытался меня предупредить, но не мог упустить случая немножко подтрунить над ним.
– Да то, что одно неосторожное слово, одно неправильное, идеологически невыдержанное предсказание, и вы окажитесь в тюрьме. И я вместе с вами!
– Ой ли, мне кажется, вы преувеличиваете.
– Хотите это проверить? Может, заключить пари? Лично мне вовсе не хочется выиграть этот спор. Если вы так легкомысленно настроены – я умываю руки, выступайте дальше без меня.
Я пытался удержать его, но куда там – даже обещание увеличить его долю от сеансов не смогли этого сделать. Что ж, пусть так – не впервой, что-нибудь придумаю. В конце концов, это я телепат и предсказатель, маг и чародей, а он обычный, хотя, отдать должное, и хороший клерк. Это без меня концерт не состоится, а импресарио найдется новый.
Однако было пора. Я сам открыл дверь гримерки, прошел узким коридорчиком и вышел на сцену.
Безусловно, я обладал определенным даром и гипноза, и предвидения, но без освоения так называемой эстрадной телепатии или, как ее называли в профессиональных кругах «контактов через руку», ничего бы не получилось. «Чтение мыслей» на том и базировалось, что являлось по существу «чтением мускулов». Когда человек напряжённо думает о чём-либо, клетки головного мозга передают импульсы всем мышцам организма. Их движения, незаметные простому глазу, мною легко воспринимаются. Бывает и по-другому – выполняю мысленные задания без непосредственного контакта с индуктором. Здесь указателем мне может служить частота дыхания, биение пульса, тембр голоса, характер походки и так далее . Настоящие озарения приходят не так часто, непонятно когда и каким образом они вдруг возникают в мозгу… нет, скорее в воображении. Они кажутся иллюзией, фантастикой, чем-то еще совершенно невозможным, непонятным, нереалистичным, но ты почему-то твердо знаешь, что они и есть абсолютная истина, что именно так и будет, так случиться. Это никак не доказать, в этом нет даже уверенности, возможность ошибки здесь, как и везде – пятьдесят на пятьдесят, но ты просто знаешь, что в очередной раз не ошибся. Поверьте, это страшно…
Так случилось и на этот раз.
Для разминки несколько раз выполнил желания, написанные на листке бумаги и вложенные в заклеенный конверт, чем (впрочем, как обычно) привел в восторг публику; немного «почитал мысли»; затем, отключив сознание, остановил биение сердца, а ассистенты, уложив мое тело между двух стульев, предложили сесть на меня любому желающему или даже двум. Я освоил  это упражнение, когда еще мальчишкой упал в обморок от голода прямо на улице, и меня отвезли в больницу, а не обнаружив пульсацию крови, отправили в морг. Но какой-то ассистент-практикант нащупал-таки биение сердца. Потом мне сказали, что при этом присутствовал Абель, очень известный и авторитетный невропатолог и психиатр. Мы познакомились лично, и профессор заинтересовался мной и стал обучать управлять своим телом.
Честно признаюсь, это состояния каталепсии выматывало меня больше всего. В молодости я довольно легко выполнял этот трюк, но с годами становилось все сложнее и сложнее. Помню, такое поведение организма мне предрек Зигмунд Фрейд, когда они с Альбертом Эйнштейном были на моем выступлении в 1915 году, а после мы имели продолжительную беседу в одном из кафе, коими тогда так изобиловала столица Польши.
Потом говорили, будто я утверждал, что в 16-летнем возрасте встречался с Эйнштейном в его квартире в Вене, где был поражен обилием книг его библиотеки, и даже провёл с ним и Фрейдом телепатический сеанс. Полная ерунда – Эйнштейн, насколько мне известно, вообще не имел квартиры в Вене, да и в тот период его в Австрии не было вообще. Кроме того, Эйнштейн держал в своих квартирах лишь некоторые справочники и вырезки наиболее любопытных газетных и журнальных статей. А вот это я, как раз, узнал именно от него – что было, то было.
Да, так вот, сеанс подходил к концу. «На закуску» я всегда оставлял самое интересное – предлагал задать вопрос на наиболее злободневную тему дня сегодняшнего.
– Не стесняйтесь, господа, не стесняйтесь. Будьте смелее, – выкрикивал конферансье.
Надо сказать, что особого подъема я в тот вечер не чувствовал. Озарение не снисходило. Впрочем, это было не важно: судьбоносные для страны, а то и целого мира вопросы, как правило, влекли весьма конкретные, но в очень далекой перспективе, ответы. Если совсем упростить мою мысль, то это выглядело примерно так:
«– Сколько звезд на небе?
– Миллион квадриллионов шесть тысяч пятьсот тридцать две.
  – Когда Земля поменяет магнитные полюса?
– Через двести двадцать тысяч лет.
– Когда польская нация перестанет вырождаться?
– В 1957 году рождаемость впервые превысит смертность».
Короче, абсолютно безответственные ответы. Но бывают и сложности. Вот тут-то и должен сработать дар предвидения. И он срабатывает, правда, не всегда, тогда на помощь приходит здравый смысл, что зачастую лучше всяких свехспособностей.
– Будет ли большая война, пан Мессинг? – Первый вопрос из зала.
– Да, будет.
Тут вообще не надо быть экстрасенсом, просто не быть дураком. Публика зашумела.
– Какова судьба Польши.
То же не сложный вопрос.
– Она падет, но возродиться в новом качестве.
– Она победит в войне?
– Она будет на стороне победителей.
– А что будет с Германией.
Я замешкался с ответом: он был у меня перед глазами, но можно ли его озвучивать в данной ситуации? А что если импресарио прав?
– Я не могу ответить на этот вопрос, – все-таки, лучше быть поосторожнее, – не вижу… туман… Германия – великая держава, и третий рейх – могучая сила… Но… нет, не вижу.
– А что будет с Адольфом Гитлером?
Вопрос застал врасплох – обычно так конкретно не спрашивают, ведь предполагается, что можно узнать нечто глобальное. А тут, про одного человека… И вдруг я увидел. Вот оно! То самое озарение, то самое проклятье, которое иначе зовут «Даром», то, благодаря чему я знаю, когда умрет моя жена, которую еще и не встретил, знаю, когда умру я сам.
– Если он пойдет на восток – он обречен, гореть ему ясным пламенем, – услышал я свой собственный голос.
И прежде, чем осознал, что это говорю именно я, занавес пал, отделив меня плотной пыльной материей от зала и публики в ней сидящей.
Господи! Сколько я потом читал об этом в художественных публикациях, в записях якобы свидетелей происходившего, других источниках. Мессингу приписывают слова о том, что когда немецкая армия оккупировала Польшу, его голова была оценена в двести тысяч марок, но такого он не говорил. И я точно знаю, что никакой, кроме кулуарной, реакции Гитлера по поводу этих публичных выступлений артиста не было. Как точно знаю и то, что экстрасенс действительно предрек гибель фюрера, если он двинет войска в сторону Советского Союза.
В начале войны в сентябре 1939 года я вместе с родными оказался в Варшавском гетто, это в местечке Гура-Кальвария. Немцы, оккупировавшие свою часть Польши, сразу же начали выделять для евреев специальные отдельные районы для проживания. Я был этапирован туда вместе с отцом, братьями и другими родственниками, которые, как это не горько вспоминать, чуть позже были сожжены фашистами в печах концлагеря Майданек. Но оказался я там вовсе не из-за предсказания о гибели Гитлера, и плакатами с моим изображением обклеили город не для того, чтобы поймать дерзкого Вольфа Мессинга, личного врага фюрера, а к тому времени беглеца еврея Вольфа Гершиковича. А вот история с побегом – чистая правда. Очень помогли мне способности к внушению и гипнозу.
Я чудом выбрался из гетто, и некоторое время прятался на кладбище, где всегда можно было найти пропитание, потому что навещавшие усопших родственники и друзья нередко оставляли на могилках шнапс, водку, еду и сигареты. Но жить здесь вечно – не вариант, и я выбрался в город. И, как назло, сразу попался на глаза немецкому патрулю. Поскольку мой побег из лагеря был уже обнаружен, розыскные листы с моей физиономией висели чуть ли не на каждом углу. Мне быстренько «закрутили ласты» и доставили в участок.
Обращались со мной прескверно, видимо считая, что жив я только благодаря бюрократическим формальностям и проволочкам. На какое-то время я даже терял сознание от боли и голода. И все-таки, у меня был свой взгляд на события настоящие и будущие. Во-первых, я точно знал дату своей смерти, и она была не в этом году, а во-вторых, во мне проснулось то самое состояние, когда, несмотря на всю свою инфантильность и пацифизм, я становился опасен для окружающих – эдакая готовность мысли и тела к экстремальным экстрасенсорным нагрузкам.
Я лежал на грубых деревянных досках настила тюремной скамьи, отвернувшись лицом к стене, и притворялся спящим. Услышал, как в замке повернулся ключ, и один за другим в комнатушку вошли три солдата – определил по шагам. Сильно стукнуло в бок – видимо, прикладом винтовки, я охнул.
– Подъем, еврейский выкормыш.
И это мне говорил мальчишка, вдвое младше меня по возрасту! Когда он успел напитаться такой ненавистью к не сделавшим ему ничего плохого людям?
Медленно повернулся и сразу нашел взглядом его глаза. Эстрадная телепатия – контакты через руку, чтение мускулов – без этого, конечно, никуда, но ведь и гипнотизер я был отменный. Солдатик, что называется «залип». Уголки губ у него опустились, взгляд затуманился; он просто стоял, приставив оружие к ноге, и не шевелился.
– Груббер, – толкнул его другой охранник, – э-эй, что с тобой, Груббер?
«Готов, – определил я, – теперь он выполнит любую команду».
Не скрою, очень хотелось приказать ему перестрелять своих товарищей и застрелиться самому, но, во-первых, не стоило поднимать шума, а во-вторых, очень хотелось надеяться, что столь юный возраст конвоиров еще даст им время стать нормальными людьми. Переключился на второго и третьего. Через минуту и они были под моим контролем.
– Сдадитесь господа, – сказал я, вставая с лавки, – место нагрето.
Конвой послушно сел на отполированные тысячами задов доски скамейки.
– Так вы будите сидеть двенадцать часов, – приказал я, – после чего пойдете к своему начальнику и подадите рапорт на увольнение из Вермахта. Вам все ясно?
Все трое синхронно кивнули головой. Ни на секунду не сомневался, что мои команды будут выполнены в точности. Дальнейшая их судьба меня не волновала – пусть разбираются сами.
Забрав ключи от камеры у старшего, запер троицу снаружи. Незаметно прошел по коридору, вышел на улицу и нырнул в первую же попавшеюся на пути подворотню. Варшаву я знал хорошо и довольно быстро оказался у ее восточной окраины. К кому обратиться за помощью я тоже знал, и мне в ней не отказали.
Некоторое время я прятался у своих знакомых в кладовке, потом меня вывезли за городскую черту, и я двое суток провел в хлеву с худой коровой болезненного вида и двумя свиньями с обвисшими боками. А затем меня тайком отвезли к реке Западный Буг. Перебравшись на лодке через водный поток, попал прямо в руки к советским пограничникам. Это были приветливые ребята, в которых причудливым образом сочетались дружелюбие, искреннее желание «войти в ситуацию», помочь, с обязательным и беспрекословным исполнением статей устава. А устав велел им меня арестовать, что они и сделали с улыбками на лице.
Я был настолько измотан морально и физически, что, показав начальнику погранотряда плакат, суливший вознаграждение за мою поимку, упал без чувств – то ли уснул, то ли потерял сознание. Причем, так надолго, что это скорее напоминало каталептический сон.
Позднее, биографы Вольфа Григорьевича писали, что его отправили в Москву, и не просто в Москву, а к самому верховному Главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину, где он, якобы, имел продолжительную беседу с вождем народов, после чего был не только освобожден из под стражи, но, заручившись покровительством Генсека, резко пошел по карьерной лестнице вверх. Он получил карт-бланш на выступления во всех городах страны, и негласно стал «Кремлевским предсказателем». Так вот – все это полная чушь! Впрочем, нечто подобное случилось с ним позднее, после уже реальной  встречи с ним Сталина в Гомеле. Правда, доказательств этому свиданию, как и остальным, нет. И единственный человек, который наверняка знает, что оно состоялось, это Ваш покорный слуга. Только и я не могу ничего доказать. Да, и не собираюсь.
Очнулся я в камере.
«Господи, – подумал, – когда ж это кончится?»
Это была внутренняя тюрьма НКВД Узбекистана. Как я оказался так далеко от границы, которую, казалось, перешел только несколько часов назад – не знаю. Пожалел ли я о том, что бежал в Союз? Нисколько. Я бежал не от Гитлера к Сталину, а от смерти к жизни. Да и бежать-то больше было особо некуда, уже были оккупированы Австрия и Чехословакия, в Румынии и Венгрии у власти тоже были фашисты, оставался только СССР.
Побег из русских застенков исключался – куда дальше то? Да и телепатически воздействовать на бойцов Красной Армии у меня не получалось (попробовал из интереса, в качестве эксперимента) – то ли они были психологически устойчивее пруссаков, то ли это я не мог как следует настроиться.
Здесь было повеселее, чем в немецком карцере – ведь тут я не был приговорен к смерти, к тому же, со мной сидел сокамерник, тоже польский еврей Игнатий Шенфельд – земляк. И все-таки, надо было как-то решать вопрос освобождения и легализации на новой родине. И через несколько месяцев я все уладил! Точнее, мне сделали предложение, приняв которое, все решилось само и самым наилучшим образом. Думаю, все догадываются, как можно так быстро и без потерь выйти из застенков НКВД. Это притом, что экстрасенсорные способности я не применял. И если кто-то поспешит осудить меня – право, не стоит, треть Союза делало это совершенно добровольно, а у меня и выхода другого не было. К тому же, это совершенно нормальная практика абсолютно для всех стран мира – больших и маленьких, богатых и бедных, капиталистических и выбравших социалистический путь развития.
____________________________________________________

– Руки держать на виду, вопросов не задавать, отвечать коротко и ясно, – инструктировал меня генерал-летенант Власик, начальник охраны Сталина, – спиной к вождю не поворачиваться, резких движений не делать. Если Иосиф Виссарионович предложит сесть – сядьте, помните про руки. Предложит выпить – можно согласиться, но один раз, а лучше сослаться на здоровье и мягко отказаться.
Помещение, где проходил инструктаж, было весьма просторным, но не таким большим, как можно было ожидать от приемной вождя всех народов. Паркет дубовый, стены, похоже, обшиты ореховыми панелями, под высоким потолком огромная хрустальная люстра.
– От любых предложений, – продолжил Власик, – связанных с материальными благами или продвижением по карьерной лестнице следует отказаться в категоричной форме, но, соблюдая вежливость и обязательно поблагодарить.
Я очень плохо знал русский язык, но здесь, в кремлевских стенах, почему-то прекрасно все понимал и без переводчика – возможно, благодаря идентичности русского и польского наречий, а может от волнения открылись какие-то новые возможности моего экстрасенсорного дара.
– Когда аудиенция окончится, сделаете два шага спиной вперед, потом развернетесь и покинете помещение. Всегда помните про то, что руки должны быть на виду.
Генерал склонил голову набок и осмотрел меня сначала с правой стороны, потом с левой. Прищелкнул языком.
– У вас есть карманы в брюках? – Спросил он, и сам же ответил, – вижу, что есть… Плохо. Надо бы зашить.
Власик посмотрел на часы.
– Черт! Времени нет. Идите так, но про карманы забудьте, а то, знаете ли, некоторые от волнения все путают и суют в них руки. А это недопустимо, могут быть эксцессы.
В этот момент большие напольные часы начали отбивать полдень.
– Пора, – Власик подошел к двустворчатой двери, – вам все понятно?
Я кивнул. Он наклонил голову в ответ и распахнул створки, жестом предлагая мне войти.
Кабинет Генерального Секретаря партии был раза в три больше приемной, но тоже размеров не падишахских. Имел он вытянутую прямоугольную форму, центр которой занимал такой же прямоугольный стол, покрытый зеленым сукном. На дальнем конце комнаты располагался большой письменный стол, за которым и восседал Иосиф Виссарионович. За его спиной высились три высоких деревянных шкафа со стеклянными дверцами. Через вымытое до слезной прозрачности стекло были видны корешки многочисленных книг. Над шкафами висел цветной портрет Владимира Ильича Ленина.
Я сделал несколько шагов и остановился; услышал за спиной характерный для закрывающейся двери звук.
– Не стесняйтесь, товарищ Мессинг, – услышал я такой знакомый по радиотрансляциям голос с характерным кавказским акцентом, – проходите ближе.
Я обошел стол для совещаний и подошел к рабочему столу вождя на расстояние нескольких шагов. Сталин поднялся мне навстречу.
– Здравствуйте, Вольф Григорьевич, – протянул мне правую руку, левая была в полусогнутом состоянии прижата к телу, я знал, что она больная, – рад нашей новой встрече.
– Я даже не мог мечтать об этом, – ладонь самого могущественного человека в мире была сухой и горячей, а рукопожатие – неожиданно сильным.
– Не заискивайте, товарищ Мессинг, – он взял меня под локоть и увлек к окну, – вам это не идет.
Я промолчал.
– Посмотрите, – сказал он, чуть сдвинув тяжелые шторы в сторону, – какой прекрасный открывается вид на нашу столицу.
– Так точно, Иосиф Виссарионович, – почему-то по военному ответил я, – Москва очень красивый город… А будет еще красивее.
Он внимательно посмотрел мне в глаза.
– Вы это знаете наверняка? – спросил.
– Я это вижу.
– Так, войны не будет?
Я чуть замешкался с ответом, зная, что все, кто сеют слухи о грядущей якобы войне, объявляются паникерами, с соответствующими выводами, а зачастую и последствиями. Но каким-то звериным чутьем уловил, что сейчас врать нельзя.
– Будет, товарищ Сталин, – жестко отчеканил слова, – страшная тяжелая война.
Он отпустил мою руку, наклонил голову и дернул бровями. Достал курительную трубку.
– Вы не против? – Спросил деликатно.
– Как можно, – я пожал плечами, – Вы здесь хозяин.
Раскурил.
– Но Москва станет еще красивее? – Продолжил он оборванный разговор.
– Да.
– Значит, мы победим?
– Победим, товарищ Сталин.
– Может вы и дату знаете? – Прищурился Верховный Главнокомандующий.
– Знаю, Иосиф Виссарионович, восьмого мая.
Сталин попыхтел трубкой, запах дыма был приятным, табак, скорее всего, ему привозили из Голландии.
– А год?
– Тысяча девятьсот сорок пятый.
Несколько минут длилось молчание, потом хозяин мира спросил:
– Вы уверены?
– Нет, товарищ Сталин, но я это вижу, – повторил наиболее понятное определение моих способностей.
Теперь он замолчал надолго.
– Вам тяжело, товарищ Мессинг? – Неожиданный вопрос.
– Иногда, – ответил, чуть замешкавшись.
– Честно, пожалуйста.
– Я вижу, как доживаю свой век в одиночестве в квартире на улице Герцена, уже без любимой супруги – пара собачек, вот все мое окружение. Я знаю даже когда умру, но смерти не боюсь, просто очень грустно, что этот совершенно особенный опыт проживания жизни на Земле уже больше никогда не повторится.
       Я устал от чужих мыслей. В молодости все давалось куда легче, а сейчас я отношусь к своему дару, как к наказанию. Все чудеса, которые так нравятся публике, уже давно стали для меня повседневной рутиной. Знаю, что многие люди завидуют этому дару, думая, что если бы они так могли, то своротили бы горы. Но никаких преимуществ в жизни это проклятье не дает. Если человек является порядочным и не лелеет мыслей о богатствах, нажитых неправильным путем, никакой дар не даст ему превосходства.
– Ну, ну, – Сталин выпустил сизую струю дыма, – вы еще молодой человек, Вольф Григорьевич, вам едва за сорок.
Он помолчал опять.
– Хотел еще спросить вас…
– Не надо, Иосиф Виссарионович, – я чуть отстранился, – я не отвечу.
– Откуда вы знаете… Ах, ну да.
– Могу обещать вам лишь одно – я никому никогда не скажу этого, даже под пытками .
– Наверное, так лучше, – согласился Верховный.
Хозяин кабинета, заложив руки за спину и зажав трубку в зубах, прошелся вдоль стола для совещаний.
– Хорошо, – неожиданно сказал он, – я готов поверить всему, что вы сказали на счет будущего нашей страны. Но мне хотелось бы убедиться в ваших уникальных, как говорят, способностях.
Сталин взял со стола чистый лист бумаги.
– Вот вам аккредитив на сто тысяч рублей, – протянул мне, – обналичьте его в банке.
– Это невозможно, – ответил я, – порядок выдачи денег в Госбанке не позволяет получить деньги сразу у кассира. Сначала чек подают бухгалтеру, у которого никаких денег нет, потом этот документ проходит через внутренние каналы банка, тщательно проверяется ревизором или, если сумма значительна, двумя ревизорами, далее он попадает к кассиру, который готовит документы и деньги и уже после всего этого вызывает клиента.
– Вы так хорошо осведомлены о работе наших финансовых органов? – Удивился Джугашвили.
– Просто я знал, что вы попросите меня получить такую сумму, но сделать этого я не могу. Зато могу принести сюда все деньги, которые окажутся в кассе на момент моего туда обращения.
Иосиф Виссарионович прикрыл глаза и кивнул.
Я взял протянутую мне бумажку и, сделав, как инструктировали, два шага назад, повернулся, собираясь выйти из кабинета.
– Пропуск, – настиг меня на пороге голос вождя народов, – пропуск вам выпишет Власик.
– Это не обязательно, – я повернулся лицом к Сталину, – я выйду без него.
Брови Иосифа Виссарионовича дернулись вверх, но от дальнейших вопросов он воздержался.
Начальнику охраны я просто приказал не заметить меня, так что он, как писал что-то в большую прошитую шпагатом тетрадь, так и продолжил заниматься этим делом, не обратив на проходившего рядом человека никакого внимания.
Спускаясь по этажам, на каждом посту охраны я внушал военным, что мимо них следует нарком внутренних дел Берия Лаврентий Павлович. Солдаты и офицеры вскакивали со своих мест и вытягивались в струнку, я жестом позволял им принять положение «вольно», и проходил дальше. Беспрепятственно выйдя на улицу, поднял голову вверх: в окнах кабинета вождя никого видно не было, но так как я точно знал, что за мной наблюдают, позволил себе фривольность помахать рукой.
В Госбанк меня сопровождали три сотрудника НКВД. Они не скрывались, просто шли на некотором удалении в качестве одновременно охраны и фиксирующих события свидетелей. Меня это вполне устраивало, даже успокаивало.
В отделении финансового учреждения я подошел прямо к окошку кассы, протянул чистый лист.
– Мне, пожалуйста, всю наличность, в соответствии с этим поручительством, – пояснил я, пристально глядя в глаза работнику банка.
Тот взял протянутую бумажку, внимательно рассмотрел ее со всех сторон, отложил в сторону, и принялся выгребать из сейфа наличность. Я не сводил с него глаз. После того, как все деньги, что были в кассе, перекочевали ко мне, он шлепнул на чистый лист печать «погашено», и убрал его в стол.
– Спасибо, – поблагодарил я, рассовывая по карманам пачки денег; голова кружилась и сильно болела.
Отойдя от конторки, подошел к НКВДешникам.
– Здесь, – я достал пачки, – почти семь тысяч – больше в кассе не было. Передайте Иосифу Виссарионовичу, и позаботьтесь о кассире – у него, похоже, сейчас будет инфаркт.
Голова кружилась все больше – слишком перенапрягся и перенервничал. В ушах шумело, и слышался звук, будто молоточками постукивало.
«Как бы самому инфаркт не получить», – успел подумать я, и навсегда исчез из Москвы образца сороковых годов двадцатого века.