Спасти жизнь

                1.               

       За лесным бугром только стали появляться первые лучи-реснички просыпающегося солнца, как вдруг сторожем затявкал Букет. Сонная хозяйка, воткнув себя в стоптанные ботинки, вышла на крыльцо. В калитку уже постукивали.

  — Ой, мой любимый братик! — Таня зардела сердцем, приобняла усталого статного мужчину. — Даже не написал, что приедешь… я бы хоть подготовилась… а то, вишь во дворе какая грязь… внуками разбросано… — смущенная молодая женщина стала вглядываться в салон легковой машины, за одно, говорить:
  — А ну, стихни, Букет! Надоел!.. Иди в будку!.. — собака замолчала, обиженно исчезла под навес.

  — Танюх, я не один! — сухо ответил Анатолий, закуривая. — Со своей, и старшей дочкой… им надо в город.
  — Да вижу, вижу! Проходи!..

«Ну, хоть посмотрю, увижу современную жену двоюродного братика», — подумала женщина, с улыбкой подходя к белым жигулям. Из которых медленно вываливалась бесформенная женщина с медлительной беременной дочкой.

Встретилась взглядами с супругой. «Боже! Как она изменилась… запустила себя, зубы… неухоженные руки… с глазами, забитыми проблемами…», — первое, что прилетело в сметливую голову хозяйки единоличного кирпичного дома, по-родственному встречая нежданных гостей, которые натянуто выдавливали из себя улыбки взаимности и родства.

Светланы, пергидрольная голова, в жидкую соломку, с тёмными корнями, сразу бросалась в чужие глаза, в многочисленной родне которых — категорически не приемлемо было «тигровое» окрашивание, и сознательное уничтожение здоровых волос.
               
                2.

      Восемнадцатью годами ранее. Колхоз «захлебывался» на уборочной, боясь остаться хлебом под ранними снегами. Только приданная ему армейская автомобильная рота давала надежду управиться, проскочить, не попасть в «отстающие», не зацепиться за беду…

К аккуратненькой и уютной избе, уже вечерней, с подоенным молоком, с субботней распаренной баней, подкатил «полный» Газ-53. Запылённый, горячий, колхозный, свой…

Первой, из хаты выскочила юная школьница, Таня. Кинулась на плечи двоюродному брату — молоденькому шофёру, радостно приветствуя, после автошколы — начальную его казённую машину.

Защебетала, закружилась рядом, давно умиляясь его природной ладностью, юморным стилем общения, и физической красотой. Так увлеклась сердечной вспышкой и словесным навалом, что не заметила в кабине гордую пассажирку.

Которую, криком:   
  — Свет! Ну, выйди к нам! — привел в движение весёлый водитель.
 
Во двор выходили остальные родственники. Улыбчиво встречая племянника, брата, желанную родню… коя семьей жила в далёком селе, на ходу закидывая того типовыми хозяйственными вопросами.

  — Здрасте! — сухо сказало без эмоциональное девичье лицо, равнодушными глазами к чужим людям… как старичок, закладывая розовенькие ручки за спину. Замерла, застыла девушка, свела коленки, словно двоечница перед классной доской, перед мелком и строгой учительницей.
  — Толь! Ты забыл… я хочу воды? — процедила юная «наездница», потихонечку раскрепощаясь внутренне.

Танина мать, заохала, бросилась в хату, увлекая за собой обезвоженную девицу. Но та, не дёрнулась, сказала, как отрезала:
  — Нет! Я здесь подожду!

Тане, такая реакция на её услужливую мамочку, доброе её сердце, сразу не понравилась, автоматически забивая «некультурщину», в разряд явных шалав. Вместо того, чтобы помогать по хозяйству родителям, похожие любительницы вольной дороги, днями катаются с зерном, а больше любят с солдатами, завязывая с ними всяческие отношения…

Брат представил девицу родне, но Таня, сразу, сознательно, забыла имя, уже тогда, со стороны понимая, что эта бесчувственная особь, хоть и зрелого уже тела и возраста, гожая только для хлебоуборочных «увлекушек», не должна надолго задержаться с таким коммуникабельным и красивым парнем, как её братишка Толик.

Оказалось, племянник привез «левого» зерна своему дядьке. Да так надо было ссыпать, чтобы в деревне никто не увидел сей шаг обыденного воровства общего социалистического добра. Сознательных советских стукачей здесь, пальцем укажи — не промахнёшься. Поэтому, пришлось у ворот разбирать и разбивать верх, чтобы машина заехала во двор.

Пока Танины родители трусливо набивали мешки зерном, пассажирка всем своим поведением и видом давала школьнице понять, что она здесь главней и родней шофёру Толику. За ручку увлекла того на ближайшее озеро. Не отрываясь от него — кружила, чтобы видели все: деревянная деревня, родня, соседи, и Бог на небе с голубями, — уже как конечные свидетели — неразрывного союза!

                3.

        Предложили Светочке остаться, в бане помыться, пока её Толя зерно отвезет на зерносушилку. Парень пожелания родни поддержал, понадеялся, но:
  — Не хочу! — просто и остро отреагировала розовощёкая молодуха, совсем не поддерживая людские разговоры и настроения, не от большого ума, напоказ выпячивая свой скверный характер...

Когда уже окончательно прощались, выказывая благодарности и сердечные пожелания друг другу, сестрёнка выкроила несколько секунд уединения.

Искренне, открыто, глаза в глаза, на основании своих девичьих интуитивных ощущений, глубоких познаний серьёзной литературы, жалобно прошептала брату:
  — Толичек! Я думаю, ты же не будешь жениться вот на этом? — стрельнула глазами в «наездницу», забирающуюся в кабину, во всей красе выставив напоказ изодранные колючками загорелые бёдра.

Толя спокойно улыбнулся, похлопал сестрёнку по плечу, подмигивая, ошарашил ту:
  — А если у нас любовь, Танюх?..
  — Толичек! Родной наш!.. Ты чего?.. Она тебе совсем не подходит… я чую, она нехороший человек! Не обижайся на меня, пожалуйста. Ты же такой красивый, добрый, открытый… а она, маме моей как, а?.. Разве влюблённая девушка смотрит на любимого парня такими пустыми глазами? В них не плавает вода любви к тебе!

Брат, зная, сестрёнки пристрастия к любовным романам, уже прощаясь:
  — Евгения Онегина начиталась, книголюбка? Ха! Ха! Ха!

Лихо, влетая в кабину, с присущим ему юмором, в которой уже сидела «хозяйкой», довольная пассажирка, крикнул:
  — Поздно уже на солнце смотреть! Захлопнулась крышка! Хочу, чтобы на моей свадьбе, ты как умеешь, красиво спела под отцовский баян!

Газик уже разворачивался, когда из его нутра последний раз белозубо улыбнулись, проорали:
  — Так ты споёшь, сестричка???..

До последней пуговицы расстроенная Таня, ничего не ответила, тотчас больно подумала: «С ней… никогда на свете!»

Только через многие года, случайно, от уже постаревшей мамы, Татьяна узнает, как по «залёту», вынужденно, женился её любимый двоюродный брат Толька.
               
                4.

       Анатолий, не пошёл в избу, стал расхаживать по участку, грядкам, своё думать и покуривать, всем своим видом давая понять: «Я устал от дороги… меня бабы, пока не трогать!»

Татьяна, сканируя поведение приехавшей семьи, сразу поняла: «Проехали четыреста километров не просто так… явно привезли какую-то неприятность с собой! Но, какую?»

Хозяйка засуетилась с беременной, предлагая ей сначала цивилизованный туалет и душ. Измученная девушка Саша обрадовалась «цивилизации» в частном доме, посетовала на отца, что мог такое удобство давно сотворить и в своей сельской избе. Её, тотчас поддержала мать, но тему пока не стала развивать, ещё приживалась к незнакомой обстановке...

Готовился «встречный» стол, помощницей участвовала и Светлана. По кухне уже постепенно начинал плавать дух напряжения и недомолвок. Понимая щепетильность ситуации, тактичная по жизни, гостеприимная и богобоязненная Татьяна, всё делала уважительно угодливо, первой не задавая вопросы. После дочки, и определение её в отдельную комнату для отдыха, в душ пошла мать.

Уличив минуту свободы, сестра выскочила к брату во двор. Тот, у низкого забора выглядывал дали недалекого города, чёрные дымы заводов, по-прежнему травился никотином.
  — Ты чего так часто куришь, братик? — и, не дожидаясь ответа, сразу:
  — Что у вас случилось? Для чего такую даль ехали?
  — Ай! — отмахнулся тусклый мужик, дёшево одетый, с несвежим воротником рубахи, в коем уже не угадывался тот лихой молодец, вечный хохмач, ветвистый на язык и шутки человек. — У неё спроси!.. Достала уже всех, сука, сил нет! — ответил-резанул мужик, и подался на улицу, к своей изношенной машине.

Татьяна хотела вскрикнуть-напомнить о её давних предчувствиях-предсказаниях, но не стала сейчас, озабоченной подалась в дом. Где выждав момент, быстро освоившаяся гостья стала «жаловаться-ныть» о низкой зарплате непутёвого мужа, который мог ещё на подработку подвоза пойти, да видите: машину ему жалко бить по разбитым дорогам! Заучено сетовала на угнетающее мало денежье, наезжая на его родителей, кои жадными живут, никогда к внукам не приедут, никакими подарками их не радуют. Мучили взрослеющие дети — их возрастающие материальные запросы, а больше, Анатолия, — пьяные «засидки» с дружками в гараже, непонятные «рыбалки» и «охоты», после чего мужик бывало, приезжал по молодости в засосах…

Как из бездонного мешка, невоспитанная громкая баба, вынимала и вываливала одни гадости, совсем не жалея его родню-сестру. Которая слушала и терпела, переваривала и проглатывала, зная: «сейчас согласительное молчание — точно золото!»
               
                5.

Светлана феном сушила волосы, когда раздалось:
  — Сколько уже недель у Саши?
  — Двадцать! — словно пробкой от давления вылетело из гостьи, которая обречённо сразу сникла, напряглась…
  — А муж кто у неё?
  — Да нагуленная она у нас! (матерится) — Одним словом — безмозглая лохушка! — сквозь внезапно хлынувшие слёзы выдохнула из себя выцветшая женщина, оказывается, легко владеющая похабными вставочками.

Татьяна, в семье которой, ни муж, ни сыновья никогда не сквернословили, с  уважением относятся к матери, жене, старикам, — восприняла это болезненно.

Стерпела, виду не подала, задала очередной вопрос. Та, резко остывая, успокоившись:

  — Да хотела в большой город, дурашка податься. От родителей сбежать, опостылый навоз и уборную на улице скорей забыть… Прицепилась к одному студенту шабашнику… они коровник строили. Мы на работе… а она в хату, оказывается, водила, в надежде — откормить худущего паскудника, будущего юриста. Теперь поганца нет, а живот есть! Таким позором на всю деревню нас обложила… И, для чего только в школе хорошо училась… И не образования… и не семьи… так, тело с дыркой.

Татьяну эти вульгарные выпады в сторону родного дитя болезненно коробили. «Значит она и в семье, так фигурно упражняется…» — подумает хозяйка, и сразу спросит:
  — Так, что… приехали студента этого искать?
  — Не искать, а выскребаться! — как гром громыхнуло в Татьянины уши, птицей слетая со стула.
  — Через знакомых, с одним врачом договорились! Я, правда, переживаю, сколько возьмёт? Вдруг денег не хватит… Ты не знаешь, Тань, хотя бы приблизительно?..
  — Света! Ты в своём уме!? — невольным возмущённым криком вырвалось из ошеломлённой женщины. — Какой аборт!?.. Какое выскребание!?.. Уже ребёночку шесть месяцев! — Таня бросилась к серванту, к спасительной рюмке коньяку, продолжая негодовать. — Да нормальный врач на такое преступление никогда не пойдёт! Значит шарлатана нашли!
  — Не накаркай! — вдруг грубо вырвалось из неприятной бабы, нисколечко не смутившись. — Ничего! Выдержит! А нищей безотцовщины в моей семьей не будет! — разорвалось в ответ, в очередной раз перечитывая адрес на измятом листке. — Кому она с «прицепом» нужна будет, а? Бывшему урке-извращенцу какому-нибудь, в синюшных наколках… или скрытому алкашу-бездельнику… живущему у матери-старухи на пенсионном подсосе?

У Татьяны, привычно, от волнения, правая рука впала в лёгкую дрожь:
  — Света!!! Не губи жизнь дочки и ребёнку!.. Одумайся!.. Какой прицеп!?.. Это же такой грех на душу берешь?.. Потом, всю жизнь совесть тебя будет поедом грызть… а вдруг осложнение какое?.. Подожди… а почему так поздно кинулись?
  — В переписке состояла со своим юристом. Думала, склеится… ждала… к нему, в университет даже ездила… себя только опозорила! У него родители учёные... а кому дочка нищих колхозников нужна?..

Ошалевшая сестра бросилась к выходу, позвала брата к столу. Тот спал в машине, не слышал. Светлана, привычно чертыхаясь на супруга, исчезла в сенях.

Таня, переживая за несчастную девочку, осторожно открыла дверь в её комнату, прислушалась. Там плакали.
  — Тёть Тань, я не хочу к врачу!.. — сливались капельки, обречённо страдала юная душа. — Мне очень страшно!.. Мне сон плохой приснился!.. — говорила и говорила отсыревшая слезами красивенькая девочка, ласково прижимаясь к чужой тёте. А та, уже догадывалась: девочка, когда-то «залётно-зачатая» без высоких чувств, возможно под пьяный агдам, или вермут «три семёрки», — в дальнейшем воспитывалась, не зная любви и ласки, от чего всхлипнуло материнское сердце.

Взаимно навернулись слёзы, предательски поплыли по щекам:
  — Успокойся, Сашенька! Не плачь! Я ещё поборюсь за тебя, и твоего славненького сыночка!

Удивились выразительные глазки напротив, шмыгнули раскрасневшимся носом:
  — С чего Вы такое взяли?
  — А я только тебя увидела, сразу себе сказала: будет умненький мальчик! — успокаивающе пошутила добрая женщина, размазывая водянистые глазницы, уже улавливая громкую ссору во дворе.

Торопясь, быстро сунула беременной маленькую иконку в руку:
  — Только не разлучайся с ней! В трудную минуту читай молитву, и, главное, — никогда не унывай! Она теперь, твой оберег! — Вчерашняя школьница, комсомолка, атеистка, бережно прижала образок к груди, с надеждой — просветлела лицом…
               
               
                6.

        Завтрак получился скомканным, с руганью и спорами. Всех победила властная Светлана, подгоняя мужа-подкаблучника и дочку в машину. За братом волоклась сестра, про себя думала: «Как я тогда пророчески не ошиблась… Господи… Толька… как ты с этой вампиршей живёшь, можешь?..»

Их ждал большой город и незнакомый врач. А в избе — оставленные очки Анатолия и шарф обречённой дочки. «Значит ещё заедут!»

Татьяна, не убираясь, лихорадочно засобиралась в любимую церковь, к своим намоленным иконкам, святым образам. К Господу Богу в гости, чтобы общими молитвами отвести надвигающуюся беду, преступное изничтожение крохотной человеческой жизни…

Уехали гости, и, возвращаясь, домой, уже обратно не заехали…
               
                7.

       Прошло, пролетело, исчезло с календарей целых семь лет жизни землян. Всё тот же кирпичный дом, правда, новенький забор по периметру, клумбы… цветы… доброе солнце в глаза… кованая калитка. К ней уже подъехала иностранная легковая машина. Из неё вышел, сразу улыбчивый Анатолий. Располневшим, седым и родным набрал номер телефона.

Чуть погодя, отбросив музыкальную игрушку — любимого деда — подарок, из салона выскочил игривый мальчик, совершенно солнечный, с вечными вопросами в глазах и на языке:   
  — Деда! А скажи: если мы поедем на твоей машине… мы можем до края земли доехать, а?
  — Запросто! — отшутился дед, ожидая ответного женского голоса.

Ребёнок же, от природы любознательный, застыл над перламутровой бабочкой, залюбовался её, стал с ней добросердечно разговаривать.

Вдруг открылась калитка, из неё вышла приятно одетая женщина, застыла, уже подслеповато разглядывая нежданных гостей.

  — Ты как всегда, красивая и нарядная, моя любимая сестрёнка! — скажет брат сестре, бережно обнимая её.
  — Да, в театр со сватьей собрались… премьера… жизнь братик уходит… надо хоть что-то успеть… жду сына с машиной… — Татьяна говорила, не спуская взгляда с подвижного ребенка:
  — А этот, чей? Прости… я в твоей родне запуталась… твои дети выросли… ко мне, как и ты, никогда не заезжают… одна Сашенька только раз была… помнишь?
  — Знаешь… а врач тот, в назначенный час так и не пришёл… — вдруг спокойно заговорил Анатолий. — Оказалось, по дороге к нам, он на ровной дороге, ногу сломал. Вот, мой внучок, Костик, умнейшая голова…

Сентиментальная Татьяна, тотчас воскресив в памяти душераздирающие сцены борьбы за жизнь этого лапочки-ребёнка, свои больные колени с долгой мольбой у яркого иконостаса, образно представив его вырванным окровавленным куском мяса, брошенным в эмалированный таз, вдруг не сдержалась, обхватила охапкой нарядного дитя, прижала к груди, зарыдала.

Плакала, сопливо слезилась, уже отпуская себя, не обращая внимания на опешившего брата, на мимо проходящих людей, любопытных соседей в окнах, ибо понимала: спасая чужую жизнь, не зря проживает свою.
   
                19 октября 2024 год.