Легенды старого лифта

Встретились перед утилизацией два лифта: один старый, исписанный неприличным городским фольклором; другой – современный, с отслужившими свой век цифровыми новшествами.
Говорит старый лифт новому:
- Вот что ты видел в своей жизни за 25 лет? Хлопочущих вокруг детей «яжмамашек» и их подкаблучников, смирившихся с внешностью скуфов? Пакеты, набитые доверху тем, что вымочено в горчице, разведено водой и намазано воском?
- Возможно. Зато каждый кринжовый случай в лифте сразу становился событием, о котором трещали все соцсети и платформы. И он точно не был вымыслом. А кто помнит твои фейки из мимолетных девяностых? Даже чванливые журналисты из топовых маргинальных изданий тех лет редко удосуживались писать о них, – саркастично произнес молодой лифт.
- Ошибаешься. Ещё как писали. И они становилось хитами продаж.
- Например?
- Слышал про «Скелеты в шкафу высоток»?
- Любовников, забытых в шкафах? Замурованных в стенах рабочих? – сыронизировал новый лифт.
- Гораздо интереснее. Слушай. Однажды я заметил, что в мой утренний «час пик» по этажам разъезжали не только люди, но и невыразительная брошюрка, напоминавшая самиздат, с рядовым журналистским названием «Скелеты в шкафу высотки». Лежала, а, точнее, стояла в вертикальном положении она за стеклом информационного стенда вместе с набившими оскомину рекламными листовками. До поры до времени никто не рвался взять её в руки: репортажи про одиноких, не умеющих пожарить себе яичницу 90-летних заслуженных балерин из дома на Котельнической набережной, давно надоели. Именно об этом, по мнению обративших внимание на брошюрку жильцов, была невзрачная книжонка.
Каталась бы она так ещё долго, если бы не известный сплетник Алексей Беспутный, любивший поговорить по душам с обитательницами скамеек, преданных тулупам и шерстяным платкам в любое время года. Работал он главредом популярного желтого издания «Hello, страна!» и к своим 45 был далёк от выгорания. Вдохновение для новых материалов он искал по принципу «А вдруг?», не упуская из виду ни бредни наркомана, бормотавшего себе под нос, ни психоделические сны, которые он часто видел под утро.
Закинув в бардачок машины брошюрку по принципу «на всякий случай», наш герой поехал в редакцию проводить, как обычно, утреннюю планёрку.

***
Планёрка, представлявшая собой выдумывание самых невероятных небылиц, которые читатели обязательно приняли бы за правду, всегда шла не по плану. «Муза не терпит плана, но план не терпит Музу» - любил говорить Беспутный, когда катастрофически не хватало интересных историй для нового номера. Сейчас как раз был именно такой месяц.
Планёрка была тухлой уже не первый день. Казалось, он тянет на себе всё. Все лишь подхватывают его идеи для новых статей, с таким скрипом возникающие после не одних суток обдумывания. В этот раз он высказал всё, что думает о нерадивых коллегах и уехал искать идеи.
Мрачное ноябрьское небо, каша на дорогах и вчерашние советские тошниловки, переименованные в кафешки с пошлыми незамысловатыми названиями типа «Cher ami», не сулили никакого вдохновения. Развернувшись, он рванул домой и тут вспомнил про невзрачную брошюрку, заброшенную в бардачок. Сработало «А вдруг?».
- Постой, постой, - выдал едва различимым голосовым сообщением современный лифт, - а то, что было после выхода главреда из лифта, ты откуда знаешь?
- Лифт – это сердце дома. Когда каждый день возишь сплетниц и слышишь их разговоры возле собственных дверей, будешь всё знать. А наш герой любил поделиться впечатлениями от своих трудодней.
- Ты ещё и любитель сплетни собирать? – съехидничал современный лифт.
- Не собирать – анализировать. Наша работа монотонная. Почему бы не понаблюдать за людьми?
- Давай дальше, наблюдатель, - продолжал панибратствовать молодой лифт.
- Книжку он открыл уже в кабине лифта, нетерпеливо. В выходных данных было напечатано кривым машинописным текстом: «Некрополь, 2021». А на дворе шёл только 1996-й. «Издательство «Некрополь»? Не слышал о таком. Мрачноватое название. 2021-й год? Что за капсула будущего?». Поднявшись на свой этаж, он торопливо сунул ключ в дверную скважину. Закрыл дверь, как водится, на все засовы. После того, как он с трудом прочитал напечатанную в обратном буквенном порядке латинскую пословицу «Ste munamuh erarre» («Человеку свойственно ошибаться»), им овладела какая-то детская увлеченность своей находкой. Первая страница, как и весь последующий текст, представляли очень странную и сложную композицию: строчки читались то справа налево, то вверх ногами, то как положено. Такой порядок сводил с ума и интриговал одновременно. Начиналась она с переделанной цитаты Цветаевой и продолжалась в своём русле: «Вас заменили уроды, — Грузные, в сто этажей». Деревни расселяют по этажам. Поселки – по подъездам. И каждая ячейка, названная квартирой, хранит своего урода - тайну, хранители которой сделают всё, чтобы утопить её в пучине времени. Иногда эти ячейки объединяются и создают своего собственного, нерушимого круговой порукой урода. И вот поэтому дело в свои руки просто обязана взять сама высотка».
«Высотка-судья», - родился в его журналистской голове заголовок-штамп. «Нет, можно поинтереснее», - и продолжил читать с новой, перевернутой строки. А дальше было про сами скелеты…

***

 «Лев Толстой не всегда был прав, когда говорил, что все несчастные семьи несчастны по-своему: большинство жителей нашей высотки причину всех своих несчастий видели только в одном: в нищете. Из этой плеяды униженных и оскорбленных новой ельцинской властью выбивалась одна Нина Ивановна Городова с шестого этажа. Будучи одинокой и невероятно трудолюбивой, дослужилась до главного инженера одного крупного завода. Пока половина её одноклассниц «в шлемах и латах» бились за видимость образцовых советских семей, она задерживалась до полуночи на работе, корпя над рацпредложениями. А в 91-м, когда со всех сгоревших сбережений успела купить только демисезонное серое пальто, не отчаялась: продолжала гореть любимой работой и единственная из коллектива не уволилась, когда зарплаты стало хватать только на килограмм сливочного масла. Её преданность оценили по заслугам: после того, как завод выкупил частник и поставил на «капиталистические рельсы», ей не просто сохранили место, а стали платить в долларах. И так хорошо, что скопила она за год на квартиру.
Для многих соседей первое время она стала настоящей бедой и выручкой: воспитанная в духе гордых советских идеалов, она щедро давала в долг до зарплаты и когда многодетная мать-одиночка этажом выше не могла распродать тетради, выданные в качестве получки Целлюлозно-бумажным комбинатом, и даже когда снаркоманившийся сын бывших работников ресторана вынес последнее из дома.
Но менялось время. Изменилась и Нина Ивановна, поняв: инфляция не позволяет быть щедрой. И научилась говорить: «Только под расписку и проценты». Этого «благодарные» соседи простить ей не смогли. С ней перестали здороваться, а её, будучи моложавой для своих 52 лет, за глаза нарочно прозвали «старухой-процентщицей».
 Ненавидели они её так сильно, что только и ждали, когда же на неё найдется свой Раскольников. И дождались.

***

Жила Нина Ивановна «между двух огней»: с одной стороны, за стенкой обитала Нюра, громкоголосая продавщица витаминного бара, и её беспутный сын, неоднократный сиделец и картёжник Стёпа. До недавнего времени она обсчитывала алкашей, добавлявших в пиво дихлофос, и имела с этого неплохие барыши, но последнее время стали подводить ноги.  С другой стороны цвела и пахла настоящая булгаковская квартира, которая всё время сдавалась в аренду под различные притоны. По ночам часто хлопали дверьми, слышались то крики, то стоны. Частенько бывал в ней и Стёпа у своей подружки-экскортницы Клипсы, бывшей одноклассницы, что была когда-то его неразделенной любовью.
Проигрался как-то он в карты в пух и прах. Стали братки во главе с авторитетом Палычем его прессовать: «Ищи, где бабки брать, шестёрка, а то замочим, а начнём, чтобы помучился, с твоей мамаши». Пришёл он к Клипсе и рыдает после стопки самогона.
- Погоди ты ныть, - отвечает она, - кажется, есть у меня выход, - и, подсев совсем близко, шепча на ухо, продолжила. - За стеной живёт старуха-процентщица. Нужно узнать, когда она собирается снимать сбережения да навести Палыча.
- И как мы узнаем?
- У меня есть клиент, его жена работает в банке, как раз неподалёку, так вот: к ней каждый месяц приличные суммы, причем в зеленых, приносит тётка в годах. По описанию как раз процентщица. Думаю, жена клиента сможет узнать, когда у бабки закончится вклад. Останется за малым: договориться, как разделить барыши.
 С договоренностями проблем не возникло. Нина Ивановна была обречена. Снимала деньги она одна, распределив их между сумкой и пришитыми из подручных средств внутренними карманами. Исполнитель по прозвищу Кастет незаметно караулил её возле банка. Также тихо увязался за ней по людным улицам. Зашла в тёмный, пропахший аммиаком подъезд. Нащупала в потёмках кнопку лифта. Не успел её взгляд насладиться долгожданным светом кабины, как в глазах потемнело от удара молотком. Ограбление было почти идеальным, но когда Кастет поспешно вытаскивал деньги из её сумки и карманов, остановив лифт с помощью кнопки «СТОП», она неожиданно очнулась и издала крик как раз между пятым и шестым этажами. Пришлось наносить ещё один удар и, выскочив пулей из лифта, ретироваться по лестнице. На крики выбежали соседи, с недоумением и страхом провожая глазами грабителя. Но их ужасу быстро пришел конец, когда они увидели несколько пачек денег на полу лифта».
- Стали спешно делить их между собой?! – резво предположил новый лифт.
- В точку! Да с горящими глазами. А теперь вернемся к тексту книжки: «Их сговор был без единого слова, но всё же идеален: деньги поделили поровну между пятью квартирами. В сговоре участвовала и Нюра, и Клипса, и некогда отличник труда Иван, и та самая многодетная мать-одиночка по имени Ева, что регулярно занимала у пострадавшей, и даже бывшие работники ресторана Петр и Светлана, намучившиеся со своим непутевым сыном. Для милиции они ничего не видели и не знали: вдруг поймают преступника, а он скажет, что рассыпал крупную сумму. Скорую вызвали только через пять минут после встречи с грабителем. Нина Ивановна успела истечь кровью и была уже мертва».
- Какой треш! И чем же закончились «Скелеты в шкафу высотки»?
- «Теперь вы знаете, что я в курсе всего, дорогие жильцы. Ваша воля меня порвать, сжечь или растворить в серной кислоте, но это не поможет. Справедливость всё равно будет восстановлена, а как, решать мне. P.S.: Quidquid latet apparebit, nil inultum remanebit (Все тайное станет явным, ничто не останется без возмездия)».
- И написано это, конечно же, было справа налево?
- Умнеешь на глазах! – сыронизировал старый лифт и продолжил рассказ. – Беспутному стало слегка не по себе от этой истории, но он видел всякое: время такое. Он отложил книжку и уже задумался цинично, по-журналистски: «Это же новая идея для первой полосы!». «Книга-призрак в к…ой высотке!». Стрелки будильника равномерно выгрызли четвертую часть циферблата: три часа ночи. Долго главред ещё думал, положить ли книгу на прежнее место или припрятать у себя такую находку, но решил не рисковать, предвидя будущее: если жильцы не поленятся прочитать эту витиевато напечатанную книжку, то в статье точно узнают себя, и ему несдобровать. И припрятал её у себя, на всякий случай сделав копию-стенограмму, которую решил увезти на работу. 

***

Спал он всего два часа, ворочался, но проснулся бодрым как никогда. В лифте столкнулся с нажившим трудовую мозоль Иваном, который обычно неодобрительно косился на него как на подозрительно неженатого ровесника. Сегодня ему явно было не до других. На его щеке красовался свежий порез, пробивающаяся седина на бороде осталась так и не сбрита. И тут им обоим бросилась в глаза загадочная брошюрка за всё тем же рекламным стендом. «Я же оставил её дома!» - в недоумении подумал журналист. «Откуда опять это барахло за стеклом?!» - не смолчал отличник труда и, вытащив её, разорвал пополам, как будто отыгравшись за неудачное утреннее бритье. Выйдя из лифта, он донес её до скамеек возле подъезда и бросил в урну, где она так и красовалась до конца дня, чистая и нетронутая другим мусором.
Планёрка проходила долго, с горячими спорами: многие ставили под сомнение веру в подобный материал, интерес к нему, а, значит, продаваемость номера.
- Книги сейчас никто не читает! Книги – пережиток пропаганды и совка! Долой книги, да здравствует свободная пресса и телевидение! – выкрикивал набившие оскомину лозунги Любялёнок, по слухам, пострадавший от карательной советской психиатрии.
- Книга-призрак – это что-то слишком глобальное. С чем я действительно могу согласиться, так это с тем, что такая книга лежит в основе каждой религии.  Никто не видел рукопись-оригинал, однако это не мешает ей сохранять своё величие. А высотка – это слишком мелкий масштаб. Кто такие, эти мелкие трусливые мародёры, чтобы ради их уснувшей совести сам призрак приобрёл такую оригинальную физическую оболочку? – убедительным профессорским голосом говорила атеистка и антисоветчица, ярая противница любой идеологии Невниматова.
-  И что вы предлагаете, товарищи? – передразнив интонацию Ленина, перебил подчиненных Беспутный. – Выпускать журнал и дальше под надоевшими заголовками типа «Старик - Синяя Борода превращал в кукол своих жертв у себя в квартире?». И пусть падают продажи?
На том и порешили: писать статью для первой полосы под рабочим названием «Книга-призрак в к…ой высотке!». День прошёл воодушевленно, коллеги успели не только поменять мнение, но и увлечься новой идеей настолько, что предложили аж четырнадцать вариантов содержания статьи и двадцать одно альтернативное название. «Бездари! Только и горазды критиковать да расписывать чужие идеи», - подумал Алексей и поехал домой.

***

Ученица 5-го класса Тося, не в пример своим одноклассникам, любила книжки. Она верила, что у них есть душа. Подходя к дому подружки, Оли, Тося заметила порванную, но совсем чистую брошюрку. «Ее можно склеить», - подумала она. И подняла, аккуратно положив в портфель. Погостив у Оли, дочери многодетной матери с библейским именем Ева и героини нашей книжки, она поспешила домой и принялась за реанимацию опуса, вооружившись скотчем и ножницами. «Ты опять приносишь книжки с помойки? Я ведь говорила, что они переносчики клопов», - назидательно сказала мама, застав Тосю за её любимым занятием. «Она не с помойки, она с Олиного дома, кто-то её порвал». «Какой странный текст, - удивилась Марина, Тосина мама, открыв первую страницу, - я почитаю и верну». Так у брошюрки появилась поклонница, разносящая по всей округе сплетни о том, что у многодетной, так рано овдовевшей Евы, которую жалела вся округа, равно, как и у ее соседей, тоже есть грех, хоть и не первородный. 
Между тем в высотке с участниками заговора, стали происходить странные вещи. Иван, как всегда, собирался на нелюбимую работу. Он, отличник труда ныне закрывшегося шарикоподшипникового завода, вынужден обилечивать пассажиров в троллейбусе. Какое унижение! Размазал по седеющей бороде пену, взял в руки бритву и неожиданно увидел в зеркало улыбающуюся процентщицу. Её волосы были крашены в угольный цвет, а улыбка – инфернально-зловещая. Со страху его руку занесло, и уже из длинной царапины сочилась кровь. Что за дьявольщина! Именно в тот день он столкнулся в лифте с журналистом. На следующий день всё повторилось. Бриться он перестал: пришлось привыкать к седеющей бороде, контрастирующей со жгучими черными волосами.
Нюра перебирала свой поношенный гардероб в поисках чего-то более ли менее приличного и наткнулась на серое демисезонное пальто, которого у неё сроду не было. Удивленно достала из шкафа и тут же бросила его на пол, отпрянув: оно было в крупных запекшихся пятнах крови. Побежала к сыну на кухню, уже успевшему с утра приговорить пузырь. «Какое пальто, ты что, мать, спятила?» - отреагировал он. Однако, зайдя в комнату, сам перекрестился. Было решено унести его затемно на берег озера и сжечь, замаскировавшись на всякий случай под замерзшего рыбака, который развел костер. Горело пальто плохо, от него шёл ядовитый запах, а когда выдохнувший Стёпа вернулся домой, Нюра снова обнаружила его в шкафу. Нашли новый, довольно нелепый выход: пришить его к изнаночной стороне другого старого пальто. Пятнами внутрь.

***
Всё, что осталось от блистательного прошлого у бывших работников ресторана Петра и Светланы,  – это пустые бутылки из-под заграничных коньяков, которые они бережно хранили в низеньком серванте. Иногда, наблюдая по телевизору за происходящим в стране апокалипсисом и потягивая купленное по дешевке пойло, Петр грустно переводил взгляд на сервант и мог долго смотреть в одну точку, вспоминая жизнь, в которой рекой лился элитный алкоголь, не переводились редкий сервелат, красная и черная икра. Однажды он в очередной раз разглядывал коллекцию бутылок из-под коньяков, как на одной из этикеток мелькнуло зловещее улыбнувшееся лицо процентщицы, гармонирующее с покрашенными в угольный цвет волосами.
- Свет, иди сюда! Здесь какая-то чертовщина!
- Вся твоя жизнь – сплошная чертовщина! – недовольно отозвалась жена. Последнее время она без энтузиазма реагировала на голос мужа, обвиняя его в наркомании сына.
- Смотри, вон там, с этикетки на меня смотрит бабка, процентщица!
- Никого там нет, крашеный спирт меньше надо пить, - со злобой процедила некогда блиставшая в самом популярном ресторане города «Каштан» официантка Света, и закрылась в комнате.
Сын в очередной раз где-то шарился в поисках очередной дозы. Он обязательно вернется часа в три ночи и перевернет всё вверх дном. Пока его нет, можно вздремнуть хоть ненадолго. Этот короткий сон в очередной раз унёс её в любимый «Каштан», где она с ненатянутой девичьей улыбкой бегала с подносом между столами, чувствуя на себе массу восторженных взглядов. Вот уже брезжит рассвет, её лёгкая походка устремлена к дому. На днях она летит в Болгарию, ей завидует весь дом от дворничихи до учительницы. Но почему-то путь ведет ее в неприглядное настоящее, в опостылевшую квартиру, в которой пьяный в ободранном кресле спит постаревший муж, а напротив, на серванте горит свеча возле портрета сына с закрепленной траурной лентой. С криком проснувшись, Светлана поспешила в зал, где в ужасе обнаружила ту же картину. Разбуженный муж не увидел ничего. Видения супругов, причем у каждого свои и невидимые второй половине, стали повторяться регулярно, пока не было решено избавиться от последнего напоминания о лучшей жизни – коллекции заграничных коньячных бутылок. После чего вызвать батюшку для освящения дома.

***

До поры до времени Клипса даже не подозревала о странностях, происходивших у соседей, да и сами заговорщики не спешили делиться такими новостями даже между собой, боясь, что их примут за сумасшедших и постараются избавиться как от опасных болтунов. Пока однажды к ней не явился давний горе-кавалер, Степка, рассказать про злополучное несгорающее пальто процентщицы, тщательно замаскированное под изнаночную сторону другого старого.
- Друг, а ты не на игле ли, как младший Петрушка? – поинтересовалась Клипса, имея в виду сына бывших работников ресторана.
- Какая игла, ты о чем? – стал оправдываться Степа, заворачивая рукава застиранной белой рубахи, - Могу полностью снять.
- Но-но, ты ещё разденься! Мне секс в свободное от работы время не нужен! – осадила его боевая подруга, как вдруг увидела напротив сидящую фигуру процентщицы, медленно цитировавшую строки из последнего стихотворение Цветаевой: «Как смерть – на свадебный обед, Я – жизнь, пришедшая на ужин».
- Ты видишь её? – полупарализованным от ужаса языком произнесла Клипса.
- Кого? Кто из нас ещё колется?
- Да пошел ты! Бабка, напротив, процентщица, жива, покрасилась в угольный цвет! Сидит. Лыбится.
- Где сидит? Напротив даже стула нет, – в доказательство Степа стал водить рукой по месту, где только что сидела гостья.
- Была. Только что. Клянусь. – застывшим голосом отвечала собеседница.
- Теперь-то ты мне веришь, что творится какая-то дичь?
- Верю.

***

Не прошло и недели, как до Евы, многодетной матери-одиночки, дошли пугающие сплетни: их заговор кому-то известен по прошествии четырех лет, но распространительница новости ссылается на какую-то валявшуюся в урне самиздатовскую брошюрку. В это мало кто верит, но с языка «клеветнический» слух не сходит. Откуда растут корни, определить было несложно: «бренная пена морская» Марина. Она не стала разбираться по-женски, поднимая крик или цепляясь в волосы супостатке, а пошла сразу в суд, строго-настрого запретив дочери общаться с ребенком «этой твари». «Если еще раз увижу тебя на улице с этой замарашкой, собирающей книги с клопами по помойкам, все каникулы будешь сидеть взаперти!».
Пока иск на клевету лежал на рассмотрении, для Евы тоже раздались первые звоночки возмездия. Как-то она перебирала старые лоскуты ткани в комоде в надежде что-то сшить для себя или детей. Почувствовала какие-то мягкие предметы под ними и вдруг укололась. Из пальца просочилась маленькая круглая капля крови. Подняв лоскуты, она пришла в ужас: под ними лежали вязаные куклы, сильно напоминавшие ее детей. В каждую было воткнуто множество иголок. Она схватила куклы, вытащила из каждой иголки и задумалась, что с ними делать. Вспомнила про брошюрку. Может в ней ответ? Спешно распихав по карманам зловещие игрушки, побежала к распространительнице сплетен Марине. 
Через час она была уже на пороге квартиры неприятельницы, то настойчиво стучалась в дверь, то звонила. Марина не выдержала напора, выглянула в щель двери, закрытой на цепочку.
- Отдай брошюрку, я заберу заявление!
- Поздно, надо было сначала по-человечески поговорить.
- Отдай, моим детям угрожает опасность, какой-то сумасшедший возомнил, что я причастна к гибели старухи и мстит! Мне нужно отнести брошюрку в милицию! Вот доказательство, куклы, которые он мне подсунул в комод, - и, сунув руки в карманы, обнаружила пустоту, в испуге задумалась и произнесла, - Дома забыла …
- Ты явно не в себе. На свою брошюрку. Не заберешь заявление, копия попадет в руки журналистов, уж они сумеют раздуть из мухи слона.
- Заберу, заберу! Мне сейчас не до клеветы.

***

Впереди мародеров-заговорщиков ожидало самое сложное: как объединиться в борьбе с таинственным молохом? И как сказать соучастнику, что с тобой вытворяет эта нечисть? Решение вопроса взяла на себя, как это часто бывает, самая отчаявшаяся – Ева. Когда дети уснули, она пошла по соседям, показывая злополучную брошюрку и предлагая собраться у неё поздно вечером с пятницы на субботу. Дети как раз в этот день уедут к бабушке в деревню на все осенние каникулы. Согласились все.
Сбор происходил тихо, незаметно. В центре столе лежала небрежно склеенная детскими руками брошюрка «Скелеты в шкафу сталинской высотки». Во главе стола сидела хозяйка. Гости располагались медленно, виновато, как будто Нина Ивановна до сих пор была где-тот здесь, с ними. Никто не решался заговорить первым. Слегка помявшись, начала Ева:
- Что вы предлагаете? Давайте думать вместе. Я уже выбилась из сил.
- Может, в самой книге ответ, что мы должны сделать? – предположила Клипса и открыла брошюрку. На развороте книги большими буквами было напечатано всего шесть слов: «ЯВКА С ПОВИННОЙ. ЖДУ ДО УТРА».
- Нет, ни за что! Если нас посадят, Петруша погибнет! – бурно отреагировал Петр, в котором впервые за сорок лет проснулись отцовские чувства.
 - Он и так давно погиб, - сыронизировала Ева, - а вот девочки действительно без меня пропадут.
- А у меня, кстати, тоже есть сын, - удивила всех Клипса, - он растет с родственниками в деревне. И я отправляю ему большую часть заработка. Так что мне тоже нельзя на зону.
Так, у всех неожиданно стали появляться дети и даже растущие «где-то там» внуки. Никто не хотел ни сдаваться, ни тем более брать на себя всю вину. Разумного решения тоже не видел никто из собравшихся. При этом, увы, не задумываясь о значении предложения из брошюрки «ЖДУ ДО УТРА». Споры и препирательство продолжались до рассвета.

***

Где-то далеко, в дачном поселке закукарекали петухи. Из трехкомнатной квартиры, обычно наполненной шумом и истеричными криками по утрам, не раздавалось ни одного звука. И только через три дня, когда таинственное исчезновение сразу нескольких жильцов пятого, шестого и седьмого этажей не просто заметили, но и смогли подать заявление в милицию, была вскрыта дверь.
Увиденная картина поразила даже милиционеров, что только не видавших за последнее десятилетие: за столом сидело шесть неподвижных людей. Ева, Клипса, Нюра, Петр, Светлана и Иван. Все они были мертвы, но без признаков начавшегося разложения. Как в фильме «Дом восковых фигур». В центре прямоугольного стола вместо брошюрки лежала записка с четверостишием, взятым всё из того же, предсмертного стихотворения Цветаевой:
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых –
Быть призраком хочу – с твоими.
Расследование было долгим, но зашло в тупик, хотя рвения у милиции было много: дело беспрецедентное даже для 90-х. На нем можно было сделать себе имя. Но имя себе сделал только Алексей Беспутный. Предновогодний номер журнала «Hello, страна!» был непохож на поднадоевшие предыдущие: ни о маньяках, ни об экстрасенсах и НЛО не было сказано ни слова. Журналистское расследование «Книга-призрак в к…ой высотке», занявшее целых четыре страницы текста, стало самым продаваемым за всю историю издания. А за новогодними столами 1997-го года теперь обсуждали не социальные ролики с участием Мордюковой и Марковой, а загадочную книгу-призрак. Ну а саму брошюрку с той ночи как главную улику никто и никогда не видел. Исчезла она и из квартиры самого Беспутного. В милиции же он рассказал все, как есть. И ему поверили. Как и Марине, той, что распространяла сплетни про многодетную мать.
- А улики, которые находили у себя в квартирах покойные, исчезли так же, как и брошюрка?
- Верно. 
- Постой, постой, а как же наводчики, организаторы и исполнители? – возмутился молодой лифт, – Неужели их не коснулась карма? 
- Конечно, коснулась. Но с ними разобралось само время.
- В смысле?
- В смысле время, в которое они жили. Степана, сына Нюры, призвали в Чечню, где он сошел с ума от происходивших событий и вскоре сгинул в психбольнице. Слаб он оказался для войны. Палыч и Кастет, организатор и убийца, Миша, что навел их на Нину Ивановну через жену, работницу банка, сгинули в последних перестрелках девяностых. А сама жена была застрелена грабителем банка прямо на 8 марта.
- А почему на книжке был написан 21-й год выхода? В 21 году умер последний, кто знал когда-то о книжке?
- В точку! И этим последним был…
- Беспутный!
- Браво!
- А для чего в книжке столько Цветаевой? Ей что, Городова увлекалась?
- Именно. А теперь твоя очередь рассказывать истории.
- А мне и  рассказать-то нечего. 17-летний подросток потрогал школьницу за грудь, что об этом думает общественность? Или: бабушка несколько раз ударила свою непослушную внучку, привлекут ли её к уголовной ответственности? Ты же сам сказал, камеры всё портят.
- А что ж ты тогда хвастаешься своими освещенными во всех интернет-СМИ «событиями»?
- Я могу ещё и внешним видом похвастать. Посмотри, как ты выглядишь перед утилизацией и как я. Мне за 25 лет всего пару раз били зеркала, три – портили кнопки и от силы раз 15 использовали как туалет. А ты на кого похож? В тебя же зайти было невозможно. Тобой брезговали, тебя боялись. Не уважали. Ты почти каждый день был отхожим местом, на тебя спускали пар шестерки, резав складным ножом стены кабины. Лучше пусть о тебе не вспомнят после утилизации, но на тебя будут любоваться до самого списания, чем быть помятым, отталкивающим стариком, о котором слагают легенды.
- Ничего ты так и не понял, вот и любуйся собой, пока тебя не забыли. Не было у тебя настоящей жизни.
Ни старый, ни современный лифт так и не переспорили друг друга. Легенду старого лифта о скелетах в шкафу высотки помнят по сей день. А новый всё-таки слукавил: проникся он завистью к жизни бывалого лифта, да завистью не белой, а чёрной. Это было настоящее чувство. Первое настоящее в его жизни. И последнее. Вскоре пришла и его очередь утилизации. А люди давно забыли, что целых 25 лет им служил верой и правдой другой, как две капли воды похожий на нынешний, лифт.