Светлый град на холме, или Кузнец. ч2, гл4

Глава 4. Чёрно-красное
       — Взять, что осталось ценного, пленных отогнать на холм, охранять. Где женщины, дети?  — спросил Сигурд, вновь вскакивая в седло.
       — Растеклись, — ответил Гагар, стягивая шлем и подшлемник с мокрых волос. – За холмами деревни в западной стороне. А с востока – лес и за ним тоже сёла. Есть, где укрыться.
       — Ставить лагерь. Обоз подтянулся?
       — Да, раненых собирают.
       — Где Гуннар и Берси?
       Тут и я увидела, что ни воеводы, ни Асгейра нет рядом с нами. И впервые холодком липкий страх вполз мне в сердце. Что, мы потеряли двоих наших алаев?..  Я увидела, что и лицо Сигурда побледнело сквозь слой грязи и крови.
       — Ранены, — сказал Стирборн, — я видел обоих.
       — Живы?
      Стирборн пожал плечами, отвечая не очень уверенно:
        — Были живы… Тогда…
      Мы все понимали, что это значит. Они были живы несколько часов назад… Я вскочила в седло, широко махнув обширной юбкой парадного платья. Ах, чёрт, переодеться надо было… Но когда?
     Я скачу из города, я видела, куда оттаскивали раненых. Да, мне пора заняться ими, трофеи рассмотрит Сигурд и без моей помощи…
    За спиной я услышала, как Сигурд приказывал Исольфу сопровождать меня, и Бояна, скачущего за моим правым плечом.
      И началась  работа. Такой у меня не было даже во время самых крупных бед: пожаров и эпидемий. Раненых многие сотни, да нет, тысячи. Тех, кто ранен легко, вроде меня, уже обработали и перевязали, им не нужна моя помощь, всё-таки мы успели подготовить несколько десятков не совсем ещё лекарей, но вполне способных справиться с лёгкими ранами
      Я спешила к тем, кто ранен тяжко…
      Сколько прошло времени, пока мы нашли Берси? Не знаю…
      Он оказался ранен очень тяжело. При первом взгляде на него я увидела, что Смерть уже подошла к нему, накрывает крыльями… Асгейр Берси, самый красивый, самый непростой среди всех алаев. Неужели, ты умрёшь, не увидев, как родится твой сын…
       Ну, нет!..
       Сигню как птица сорвалась вниз, с седла, взмахнув подолом обширного платья как крыльями. Берси со стрелой в груди лежит на расстеленном плаще, в синеву бледный, глаза ввалились, посинели губы. Я видел разные смерти. И здесь смерть рядом. Сигню не могла не видеть этого… Однако она бросилась к раненому. Едва не отталкивая девушку в сером платье, помощницу, что склонилась над Асгейром.
      — Найдите мне платье переодеться, — неожиданно спокойно сказала Сигню, внимательно осматривая, ощупывая Берси.
       — Что?.. – растерянно удивился Исольф.
      Но я понимал, до чего её одежда не подходит для лекарского труда. И корона до сих пор на голове. Однако, пока девушка, которую я попросил найти одежду для дроттнинг, делала это, Сигню уже превратилась в гро…
      …Плохая рана… я взрезаю ремни, удерживающие кожаную броню на теле Берси, Боян и Исольф, которому тот сделал знак, помогли мне, приподнимая умирающего…
      — Осторожно! Не касайтесь стрелы, — сказала я, предупреждая их движение, если грубо схватить стрелу, она может обломиться, кончик уйдёт внутрь, тогда – всё…
      Поэтому я сделала разрез в толстой коже брони, чтобы не сдвинуть стрелу. Наверное, из тяжёлого лука, другая не пробила бы броню из воловьей кожи, привозимой из дальних стран заморскими купцами и нашими мореходами. Надо посоветовать на будущее вдвое складывать эти кожи для бронников и неплохо бы между слоёв железные пластины проложить, тогда никакая стрела не возьмёт, ни копьё, ни меч… даже топор с первого удара не пробьёт...
      … Я смотрю на Сигню. Такой я ещё не видел её. Это Бояну привычно в лекарской было видеть, я же… Она сразу стала совсем другой. Будто другой человек, я её такой не знаю. Гро.
      Она прислушалась к дыханию Берси, ощупала его, разрезав рубашку, касаясь краёв раны. Не глядя протягивает мне кинжал:
      — Прокали лезвие над огнём.
      Я исполнил, не задумываясь уже, перестав удивляться, потому что сейчас видел пред собой не мою дроттнинг, и не девочку, с которой я рос и в которую влюблён всю жизнь, а ту, кто знала, что делала, делала это на одном чутье пальцев, вглядываясь в лицо Берси. Я подал ей нож, она сделала молниеносный разрез возле стрелы, просунула пальцы в рану и, хлюпая густой тёмной кровью, потекшей из раны, вытолкнула кончик стрелы наружу, нажав изнутри. Кровь продолжает течь, выходя и с примесью сгустков, похожих на куски сырой печёнки, она пальцами ещё расширила рану, чтобы кровь текла сильнее… Зачем?
      Сигню будто прочла мои мысли и ответила, даже не обернувшись на меня:
     — Кровь сдавила лёгкое, надо дать ей излиться, иначе он задохнётся…
     Я почувствовал взгляд на себе Бояна, он усмехнулся моему изумлению, в его глазах не насмешка надо мной, но гордая радость за ту, на кого мы смотрели с ним.
     Удивительно, но Берси начал розоветь, дышать, исчезла розоватая пена с губ. Это какое-то чудо, когда мы подошли, я был уверен, что мне придётся увидеть сегодня, как умрёт один из алаев Сигурда и мой товарищ…
      Вернулась девушка с платьем для Сигню. Сигню встала на ноги и сказала ей:
       — Сможешь зашить рану?
       — Да, Свана.
      И Сигню рассказала, чем надо будет её смазать и как перевязать, что давать больному пока…
      — …не придёт в себя. Но это не раньше завтра, если всё правильно сделаешь. А до того не давай просыпаться ему, пои маковой водой, он должен спать, чтобы рана затянулась до того, как он сможет побеспокоить её. Поняла?
      — Да, Свана. Спасибо.
      — За что? – удивилась Сигню, посмотрев на девушку.
      — Я думала, хакан Берси умрёт, было так страшно. И жаль его, он такой красивый.
  Сигню улыбнулась:
  — Ты не очень-то красотой его пленяйся, он тип опасный в этом деле. Как очнётся, передай другим, сама не крутись подле.
       Девчонка покраснела до корней волос. Вот вам, только хоронить думала, а уже влюбиться успела, глупышка.
   Сигню ушла в палатку, переоделась там и вышла к нам сразу маленькая, гибкая в узком и недлинном сером лекарском платье. Только красивые алые башмачки из махровой кожи, расшитые бисером и голубыми бусинами остались от её наряда. Корону она отдала Бояну, не задавая вопросов, он спрятал её в седельную сумку.
      Мы продолжили свой путь через раненых. Невдалеке растёт лагерь – ставили палатки, разводили костры. Начинали готовить еду счастливцы вроде нас, что остались невредимы в первом бою Самманланда.
      А мы трое, мы с Бояном, и Сигню впереди нас идём между раненых. Сигню останавливалась, помогая там, где без неё не обойтись, тяжелораненым.  Вправляла кости, и тут наша с Бояном сила тоже в помощь, когда надо тянуть и держать. Боян, оказался, толковым и умелым,  помощником, понимал её с полувзгляда, даже по движениям предугадывал, чего она хочет, и сегодня я впервые видел и Бояна таким. Я всегда считал его только скальдом. Самым необыкновенным на известной мне земле, но только певцом. И ещё, удивительно, как слаженно они действовали вместе с Сигню, привыкли, наверное, в лекарне…
      Раздробленные кости в открытых ранах Сигню даже не пыталась врачевать, отрубала решительным и точным ударом моего меча, попросив меня о позволении так использовать боевое оружие. И я не увидел оскорбления для моего меча в том, чтобы он стал орудием врачевания. Отрубив ногу или руку, мы прижигали обрубок раскалённым лезвием, его держал наготове Боян, и факел, порядок, очевидно, им знакомый повторялся много раз. Сигню зашивала сосуды, непостижимым образом, находя их в месиве, и прижигала снова. После помощники накладывали лечебные бальзамы и повязки. Вопли и стоны страдальцев почти не беспокоили меня, я видед, что причиняемые им сейчас страдания спасут их жизни.
      Несколько раз её брались приветствовать, выкрикивая восторженно как перед боем, но ещё более радостно: «Свана Сигню! Дроттнинг!», потому что теперь её появление для многих значит облегчение от боли, исцеление и спасение.
     Но не всех лечила прекрасная гро. Некоторых она обнимала, бледнея и строжея лицом, вливала в рот несколько капель из особой чёрной склянки и, шепча на ухо то, что слышал только тот, кого она отдавала Смерти, отпуская в Валхаллу. После разгибалась тяжело. Каждый такой ушедший забрал кусок её сердца. Таких было немного. Это страшно, должно быть страшно, убивать вот так. Я не выдержал и спросил её об этом, сразу почувствовав острый взгляд Бояна на себе, ему не понравился мой вопрос.
      Сигню посмотрела почерневшими глазами:
      — Страшно, Исольф. Очень. Но… это избавление от лишних мук. Их смерть неизбежна. Они умерли бы, промучившись несколько часов. Я лишь меняю эти муки на скорую и лёгкую смерть. Отнимаю минуты или часы, но даю успокоение. Но это только первый день. Сколько из тех, кому, как кажется, мы помогли сегодня, будут уведены валькириями завтра…
      Мы продолжили свой путь. Мы искали Гуннара, продолжая помогать всем, кого встретили на этом пути…

     …Прошло несколько часов, лагерь возвели в стороне от сожжённого города, у подножия холма, с которого спустили уже и алый наш шатёр. Горели упорядоченные костры. Был слышен лай собак, они охраняли границы лагеря, значит, и весь обоз пришёл и расположился, воинов уже накормили, раненым помогали.
      Сигню ускакала уже так давно. Что там с Берси и Гуннаром, мы ничего так и не знали. Сколько убитых, посчитаем завтра, сколько раненых… Воины с бешеным восторгом в возбуждении носятся по сожжённому городу. Хорошо, что ушли женщины и дети…
     — Стирборн, найди Сигню, узнай, что там с Гуннаром, что с Берси, — сказал я.
      Стирборн развернул коня и поскакал в сторону лагеря и лекарских палаток. А я остался в сердце убитого мной города. Я поймал взгляд Торварда и понял его, он думает о том, о чём я не позволяю себе думать: о том, что наши товарищи, те, с кем мы с ним выросли, возможно, мертвы…
      Но нет, Торвард, не время было думать об этом сейчас. Не время горевать, мы не потеряли их, пока не отнесли на погребальный костёр…
      И всё же моё сердце сжалось: мы  бывали в битвах, с Ньордом мы несколько раз участвовали в его набегах на Гёттланд, но в подобном серьёзном бою мы впервые и что же, в первом же бою я потерял наших аоаев? Гуннар – мой воевода, Берси, вечный спорщик, чёртов засранец, но и его я люблю, моего молочного брата…
     — Конунг! Мы нашли казну Вигмана! – я обернулся и увидел Рауда в сопровождении двух сотников. Все чёрные от сажи, но сияющие белоснежными улыбками на чёрных лицах. Ещё двое в стороне махали руками, чтобы я приблизился.
      Здесь оказались остатки терема конунга. Строение выгорело дотла, и дымящиеся брёвна были ещё горячи, как и всё остальное в городе.
      Ратники выносили сундуки из открытой дыра в земле с обгоревшим над ней люком. Четыре, пять, шесть сундуков. Ещё мешки… Вигман, Норборн, оказывается, не был бедным йордом. В наших сокровищницах золота и серебра меньше… Так что же вы жили так? Для кого ты таил это золото? У тебя не было даже наследника, почему не тратил на свой йорд? Почему ничего не строил? Только дани собирал…
       И кому это всё досталось? Тому, кто победил тебя…
      Алчность и ленивая тупость — из худших пороков.
      Три сундука полны золота, три – серебра, ещё шесть мешков серебра… Хорошая добыча, будет, на что поднимать этот йорд и весь Самманланд. Да и ратникам раздать…
     — Несите добычу в лагерь. Охранять, — сказал я. – Рауд, проследи за этим.
      — Пора отдохнуть, конунг, идём в лагерь, – сказал Гагар. – Истопили бани. Наварили каши. Воинам нужен отдых, тебе тоже.
      Я посмотрел на него. Так. Всё так. Мы сели на усталых и голодных своих лошадей и направились к лагерю, из тёплого, как потухший, но ещё не остывший очаг, Норборна, переставшего быть городом. Мы были уже не в силах спешить. Да и узнать, что там плохие вести мы тоже не спешим…
               
      …Я рыскал по лагерю  в поисках Сигню. Но она неуловима, куда бы я ни заглядывал, мне говорят: « Была только что…». Да ещё взрывающиеся восклицания: «Свана Сигню!» То ли там она, то ли ратники просто восклицают от восторга, не утихшего ещё в крови.
      И всё же  нашёл их. Здесь все, и Сигню, и Боян, и Исольф, серые от усталости. И умирающий Гуннар.
      Сигню, как ещё ни разу в жизни ругалась на Ганну, которая оставила Гуннара на попечение неопытных девчонок, но самой Ганны не было здесь.
      — Стирборн, — Сигню обернулась на меня, от усталости она осунулась. – Найди льда! Погреба должны быть в городе. Не всё же там сгорело… Принеси лёд! Быстро!
      Гуннар, полулёжа безучастный спиной на груди Исольфа, который старается удержать его голову с продольно проходящим уже зашитым чёрно-красным рубцом с макушки на лоб. Я поспешил, почувствовав отчаяние в голосе Сигню…
    …Мы боролись за Гуннара уже час или больше, а может мне мерещится это из-за тяжести и тщеты моих усилий?
    Топор прошёл по касательной, кости черепа целы, но из-за того, что его неправильно лечили несколько часов, мозг разбух в черепной коробке, и, если мне не удастся повернуть это вспять, он раздавит сам себя, и Гуннар умрёт…
     Я слушала сердце, колотится быстро-быстро мелко, будто на нити завязывает мелкие узелки… на этой нити висит сейчас жизнь Гуннара. Он умирает.Такой сильный. Молодой. Огромный человек… Боги, как мне вытащить тебя? Мне не хватит сил, мне не хватит сердца тебя вытянуть…

     …Я смотрел на почерневшую от усталости Сигню, уже занялся новый день после не наступившей ночи. Мы все устали донельзя, но никто не потратил столько сил, сколько она…
      И вот Гуннар. Гуннар, к которому я отношусь теперь с напряжённым подозрением после того, что я знаю, он позволили себе с Сигню. И того, что я видел, он не забыл того случая и мечтает повторить его. Я это видел всякий раз, как Гуннар оказывался недалеко от Сигню. Она не замечала. Или не хотела показывать, что замечает. Я замечал.
      И вот она билась за него. Как за любого из тех, кого спасла сегодня? Но нет, он умирает, а она не хочет его отпустить…
      Взрезала вены ему на локтях, пытаясь отвести кровь. Да лёд был бы сейчас хорошо, охладить отяжелевшую кровью голову. Но ты не Богиня, Сигню, Гуннар  уже идёт по холодной долине Нифльхейма…
 
 … черно и холодно. Нет ни звуков, ни запахов, ни ощущений . Даже лёгкости нет. Нет ничего… Я умер?...
 
       — Услышь, услышь меня, Гуннар! Услышь голос жизни! В тебе столько силы не отпускай же её из рук! Гуннар!
      … Я шептала, нет, говорила уже во весь голос, обнимая его, огромные плечи, он будто из камня. Как жаль, если так и умрёт… Несчастный, нелюбимый…
      — Гуннар, ну отзовись!
      — Сигню, не жилец он, ты же видишь, оставь его… — прошептал Боян, поднимая на меня уже бесцветные от усталости и безнадёжности глаза.
      — Мо-алчать! – взревела я, впервые подняв голос на Бояна. Потому что он прав. А мне до боли жаль этого богатыря…
     В приступе отчаяния я разорвала платье у себя на груди. Я взяла ладонь Гуннара безжизненную почти, холодеющую…
      — Давай! Давай! Услышь, как бьётся жизнь, подстройся, иди за моим сердцем, иди за моим голосом!.. Давай, мерзавец! – заорала Сигню, прижимая громадную ладонь Гуннара к своей груди.
 
    …туки-тук… туки-тук… туки-тук… Какой хороший звук. Мерный. Тёплый. Живой. Он зовёт за собой. Кто-то тёплый за руку держит меня. Это жизнь… Жизнь!.. В эту руку вливается тепло… туки-тук… туки-тук… Это жизнь! Там… Туки-тук…
 
      …Я в отчаянии обернулась к Бояну, умоляя.
      — Пой, Боян! Милый, любимый мой, пой!
      Что она сказала мне… я как в тумане… Я завёл балладу, что сложилась сама в моей душе несколько … чего, часов или уже дней, недель назад?...
     «Твоя кожа бела теплотой молока…»
     Я увидел изумлённый взгляд Исольфа, который он поднял на меня. Таких бесстыдных песен от меня никто ещё не слышал…
      Стирборн вбежал в палатку, держа в руках шлем, полный льда…

   …её голос… её тепло… запах её… она пришла за мной сюда, она хочет увести меня. Да! Да! Забери меня, Сигню, здесь так одиноко. Такая чернота…
    …вдруг чернота линяет в красный. Сначала чёрно-красный, но вот и ясно красный, даже алый цвет. Совсем как твоё платье, Сигню, Богиня, Свана… Ты видишь, как я люблю тебя, я иду за тобой! Но куда идти?... Вот ещё голос… Живой голос, звонкий и чистый как струна в божественной цитре… Веди меня, Сигню, на этот голос, веди своим теплом…
 
      Громадные руки Гуннара, с которых только что еле-еле медленно едва капала тёмная кровь, шевельнулись… кровь побежала быстрее, превратившись в широкие струи. Он обхватил ими тонкую Сигню, пачкая кровью её кожу, её татуированного орла… он ожил, Гуннар, конечно, не орёл, хотя сейчас я ничему б уже не удивился…
      …Я  не видел Сигню обнажённой никогда. И не предполагал, что она такая красивая, изнеженно тонкая, будто бутон белой розы…
     Только орёл во всю спину отрезвил меня, напоминая, дроттнинг передо мной…
     Гуннар оживая, обхватил её. И как обрадовались мы все, когда он хрипло забормотал:
     — Си-и-игню-ю… — выдыхая и прижимая её к себе…
 
      Мы вышли, наконец, из палатки Гуннара, где Сигню оставила нескольких помощниц, чтобы меняли лёд на его лбу, капали ему капли на губы, которые заставят его спать. И будут следить, чтобы он почти сидел при этом…
      — Зачем же ты будила его, если теперь заставила спать? – спросил Исольф, тоже синий от усталости.
      — То не сон был, предсмертное забытьё, морок… — ответила Сигню. – А теперь здоровья набираться будет…
      — Теперь не умрёт?
      — Хо! Он Свана Сигню обнажённой прижимал к себе, что ему умирать теперь?! Теперь точно жить будет! – весело захохотал Стирборн.
      И все мы полумёртвые от измождения разразились хохотом, радостным, отпускающим, живительным смехом…