О Свободе, Равенстве, Братстве

О «Свободе, Равенстве, Братстве».

В истории нашей эры существуют две даты. В 381 году состоялся второй вселенский собор, а в 1790 году, во время революционных событий во Франции было провозглашено: «Свобода, Равенство, Братство». В случае с государством три этих слова должны были прийти на смену 1) рабскому подчинению, 2) ирравновесности, 3) обособлённости. Это соотношение дат представляет для нас интерес потому что на Вселенском Соборе провозглашалась эта же самая смена, но не в отношении государства, а в понимании Бога. То есть опровергалось то представление, что в отношении Бога можно учить о какой-либо зависимости от сотворённой природы, и утверждалось, что Он есть Свобода. Затем отрицалось, что Сын, сущий до сотворения мира лишь подчинен и не равен Отцу: Равенство принципиальное определение Бога. И в завершении, чтобы отринуть всякую вялую обособлённость между Субъектами, и не оставить лазеек для арианства, провозглашалось, что Он есть Любовь.

И вот спустя 1400 лет, после того как всерьёз отнеслись к постижению Истины, вдруг, этот же самый догмат в своих основных определениях вспыхивает над Парижем, над государством французов, освобождая их от ирравновесного отношения в определении своих судеб, по сути - от обособления и не признания их со стороны прежней власти, чем-то хотя бы потенциально ей равными. Это, конечно, не означало, что все французские граждане к этому времени были готовы смириться с переворотом, не означало что все одинаково понимали провозглашённые принципы и разумеется, не означало, что богословы сразу же обнаружили коррелятивность этого лозунга собственной вере. Но и работа вселенских соборов, также была революцией против ирравновесного и даже «рабского» представления Бога у ариан. -Так же как с государственной революцией в 1890 году и появлением новых гражданских кодексов, необходимость определений первых вселенских соборов только позднее становится общим местом и признаётся как акт просвещения.

При этом, спустя 35 лет после второго собора для популярного разъяснения смысла провозглашённых на этом соборе определений св. Августин опубликует книгу «О Троице», в которой на основании Библии и философии удостоверит понятие триединства в качестве формы Всеобщей гармонии. А достоверность проникновения определений вселенских соборов в определения государственной революции, то есть интеркорректность тенденции к синергетическому равновесию общества и синергетичности Бога в Себе, - интертринитаризм, и бесконечную рециркулентность понятия, продемонстрирует Гегель, в своих энциклопедических штудиях.

II.

Но, в чем заключается смысл этого соотношения? Как это работает? -Уж не хотите ли вы сказать, что транснациональные корпорации, или религиозные радикалы, или национал-нигилисты могут всерьёз относиться сегодня к этим наивным лозунгам о «свободе и равенстве»? Чтобы ответить на этот, законный вопрос, нам, со своей стороны, нужно не просто проигнорировать данные замечания, но и ещё подлить масла в огонь... Дело в том, что отрицание «равенства и свободы», провозглашенных в 1890 году, происходило с ещё большей силой, чем это можно представить на первый взгляд. А именно: в 1844 году Макс Штирнер опубликует книгу, в которой заявит, что истинно сильному «я» не может быть равен никто, но что оно всё подчиняет себе и делает всё своей собственностью. Никто не может быть равен классу рабочих достигших господства в социалистическом обществе исходя из манифеста коммунистической партии Маркса и Энгельса. Непоправимой ошибкой нужно считать, что «любое сообщество индивидов» как таковой коллектив, может быть равным или восприниматься потенциально равным перед лицом реккомулярного и перманентного объединения нации, противостоящей всем тем, кто не входит в её число, исходя из «понятия политического» у Карла Шмидта. И совершенно никто не может быть равен «Исламской Умме» или исламскому радикальному джамаату, - как выступает эта идея в работах Гейдара Джамаля. Так о каком же «похеренном равенстве» вы собираетесь снова заговорить? Не окончательно ль мы отдалились от этой французской абстракции?

Но, дело в том, что все те, «ирравновесные манифестации», или теории субстанциального поглощения внешнего, как-то, марксизм, национал нигилизм, или «предпринимательский прометеизм», - не оставались в новейшей истории только потенциалами, ждущими своего часа, но проявляли себя, и то что, как таковой нигилизм ирравновесного отношения к контрсубъекту не может создать устойчивой политической формы, - это, как факт мы обнаружили: 1) во времена великой Американской депрессии 40х, 2) на Нюрнбергском трибунале в 1946 году, и 3) в созерцании акта «великого, противопролетарского реверса», при разрушении СССР и многочисленных жертв, связанных с этим крушением.

А потому, то что казалось не принципиальным в манифестациях нигилизмов, а именно, следующий за «Свободой», и выступающий как второй термин революционного лозунга – «Равенство», то, что считалось лишь подчиненным моментом «Свободы» в угоду предпринимателю, классу, народу как этносу или религиозной секте («равенство будет только меж нами, но, не в отношениях с ними!»), уже после нюрнбергского трибунала, этот, «проваленный термин», будучи раскаленным, пренебрежением и энергичным топтанием по себе, регенерирует и как-бы взмывает из под подошв нигилистических сапогов, в новом сиянии силы, через такие понятия как «интерсубъектность», «интерактивность», «интерперсонализм» и т.д., то есть как призрак «рециркулентной формы» потенции, к синергирентной структуре которой необходимо опять, как бы опомнившись, снова начать редуцировать и подводить все человеческие отношения, как между нациями, так и между классами, как между предпринимателями, так и между различными корпорациями. И, разумеется, что это гораздо сложнее, и непривычней для общего вкуса, чем манифестировать нигилизмы и продолжать продуцировать односторонние формы «Свободы» (лишь для себя).

III.

А потому, необходимо увидеть, что этот процесс не утверждает себя как абсолютную новизну или работу с нуля, ибо на самом деле, этот процесс, реинкарнации или инкорпорации «Равенства», как бесконечного определения, в форму регулятивной потенции всех политических отношений, этот, возобновлённый процесс имеет своё усиление и обретает свою полноту, через те импульсы, корень которых, прежде всего «французская революция», то есть приобретает свою опору в работах Руссо, Локка и Канта, где через «Общественный договор» и идею «свободной воли» мы понимаем, что предваряет французскую революцию, а через «Критический триптих» и «К вечному миру» мы можем видеть как принцип «Равенства» распространяется даже на международные отношения.

Но, так как подпитка новейшей теории через работы Руссо, Локка и Канта не достигает необходимой универсальности и принципу «Равенства» недостает ещё принципа «Братства», то есть по сути - новой унификации всей политической философии, но в манифестации «равенства равенств», как бы ещё существует междусубъектный разрыв, внутренняя пустота или проваленный центр (Ж. Сартр, М. Фуко, Ж. Делёз, Н. Луман, Д. Роулс, Ю. Хабермас, Ф. Фукуяма) и, таким образом, некоторый дефицит полной сквозьпроникальности интерсубъектного взаимодействия, что не позволяет также ещё обнаружить, необходимым (но пробужденным уже для сознания) образом, «энциклопедию философских наук» в качестве принципиального корня и ускорителя этой работы, то этот процесс, минуя свой первый источник стремится к другой, более углублённой опоре, то есть к верификации и достоверности переоткрытого принципа в актах вселенских соборов.

IV.

То, что он ищет есть «ключ», ретроактивной работой которого, прежде всего, уничтожается внутренняя пустота, нехватка связующей сердцевины, в манифестациях «равенства равенств» новейшей теории, кроме того, то, что взыскуется мыслью есть «ключ», которым приводится к полному прояснению принципиальное содержание «энциклопедии» Гегеля, и, в-третьих, по сути, есть «ключ», которым вскрывается сила, производящая интеркорректность эпохи вселенских соборов с эпохой революционных брожений народов, то есть вскрывается имманентность всемирной истории определенным питающим мысль корням. А именно - то, чем упраздняется чувство утраченного ядра или опустошение центра и сообщается необходимая синергетичность понятию, есть утверждение о необходимости уничтожения всякого времени в Боге, времени как промежутка и внутренней пустоты между субъектами, - необходимость любви, перихоральной отдачи, взаимопроникновения и центростремительной силы, которой обособляется вечность, и сообщается всем, вновь обретающим этот всеобщий, интеллектуальный «ключ» индивидам, необходимая резистентность,- свойство не принимать или реформатировать все «манифесты Свободы», в которых регулятивная «форма революционной потенции» обезображена или опустошена пренебрежением или утратой, терминов «Братства» и «Равенства».

V.

Манифестация нигилизмов тем самым есть проявление только «Свободы», которая ищет существования «для себя» и упускает из виду определение «Равенства», вне бесконечной силы которого, не существует «Свободы» как упрочненной и равновесной формы гармонии. Теория исключений и подавлений иного, должна быть восполнена принципом вовлечения и утверждения тех, кто стремится к живым и энергичным формам единства, кем бы не представлялся этот иной: другой нацией, классом или другой религиозной общиной. Именно так на протяжении двух последних веков дискурс «Свободы» обогащается дискурсом «Равенства», дискурсом «Интерсубъектности» и возведения всех отношений к синергетической форме взаимодействия. Но этим двух дискурсам недостает ещё среднего термина или вернее сказать не достает, полной сквозьпроникальности, чувства живого ядра, и устранения внутренней пустоты в определении формы общей потенции всех политических универсумов. Это уничтожение внутренней пустоты и абсолютная форма сплавления противоположных сторон, в понятии, предполагает вспышку любви, и даже взрыв, в сердце того, кто утверждает возможность реализации «Братства» после 200 долгих лет, душегнетущих скитаний по бесконечным пустыням абстрактной и реверсивной «Свободы».