Чудные мгновения Ленинградского детства - нашептан

 Чудные мгновения Ленинградского детства - нашептаные памятью   

   Первые послевоенные годы по прошествие лет сплелись в один какой-то яркий, солнечно-ясный период, в котором с утра до вечера на улицах и в комнатах говорило, играло, пело радио. Дикторы и артисты, сменяя друг друга, рассказывали о восстановлении народного хозяйства, о великих стройках коммунизма – Волго-Доне и Каракумском канале. Плескались волны в радиопостановках.

   Каждый день торжественно сообщалось, как в разных странах множатся ряды могучего Движения сторонников мира. Гремели хоры: "Мы сильны, берегись, поджигатель войны!" и "Песню дружбы запевает молодежь!"

    И были любимые, неделями ожидаемые передачи с позывными-песенками. Галочка, Дедушка и Боря пели: "Угадайка, Угадайка, интересная игра!.. Кто загадки любит, тот нас и услышит! Кто их отгадает, тот нам и напишет!" И герои "Клуба знаменитых капитанов" пели: "В шорохе мышином, в скрипе половиц медленно и чинно сходим со страниц..."

    Мы, дети первых послевоенных лет рождения, дети чудом уцелевших в горниле войны отцов и прошедших блокаду и эвакуацию матерей, ощущали себя каким-то особенным поколением – и в то же время обделенными - нам не досталось борьбы, стрельбы, нам не хватало подвигов. Ведь воспитывало общество нас на событиях, произошедших при нас или немного раньше. Как и когда эти ощущения впитались в наши души?

    А еще была передача, которая шла, где-то с 22-00 и до 23-00. "Поиски пропавших", как-то так она называлась, помню потому, что я уже засыпал, а голос диктора монотонно перечислял имена, фамилии, года рождения пропавших и разыскиваемых граждан нашей страны. Мама много и внимательно слушала достаточно долго и не напрасно. Таким образом, она нашла своего младшего брата, который в пятилетнем возрасте был эвакуирован из Ленинграда в 1941 году.

   Должно быть, с малолетства, из кухонного чада переполненных коммунальных квартир, где в каждой комнате улыбались с нерезко увеличенных фотографий молодые лица погибших на фронте, умерших от голода в блокаду. Пяти - шестилетние, мы уже ощущали за собой черный провал времени и сознавали, что растем на краю обрыва первыми росточками.
   Как хотелось умереть за Родину, но ненадолго, «понарошку», чтоб о тебе сказали много красивых слов, поплакали, а потом – чтоб снова быть среди своих друзей, родных и близких.

   Трофейные кинофильмы и патриотические песни, безногие инвалиды, яростно прокатывавшиеся по улицам на гремучих тележках с подшипниками-колесиками, фронтовые вещи отца (брезентовая плащ-палатка, солдатский ремень, сапоги), портреты усыпанных орденами маршалов – всё дышало медленно остывающим жаром войны.
 
   И мы торопливо переживали войну в своих играх. Накрытые кусками толя обрывками жести дровяные поленницы в темноватых дворах-колодцах с неизбывным запахом помойки были нашими окопами, дотами и рейхстагом.

   Ленинград жил еще на печном отоплении, поленниц хватало. Мы обороняли их и штурмовали, отчаянные бойцы в синяках, занозах, древесной трухе. Фашистами быть никто не хотел, да и не было конкретики. Был обязательный возглас: «Русские не сдаются!».

   Война представлялась нам такой, какую мы видели в "Падении Берлина" – весёлые солдаты бегут в атаку, выставив автоматы с круглыми дисками. Да и другие уличные детские игры предусматривали обязательно наличие команды, ватаги, игры были с теперь уже забытыми названиями: «Ромбы», «Казаки-разбойники», «Штандр», «Лапта», «Пятнашки» и, конечно, вечные «Прятки».

   Когда подросли и стали убегать со двора, сколько седых волос мы добавили родителям, мотаясь на места боев, до которых можно было добраться на трамвае! Я и сейчас могу показать места, где до середины 50-х лежал наш самолет в лесу, где на обочине дороги стоял подбитый танк.
   У меня было два автомата и пистолет немецкого летчика с монограммой. Отец отчитывался в отделении за мои подвиги и объяснял, откуда у восьмилетнего пацана оружие, дома же я отделывался легким испугом с многозначительными намеками на воспитательные функции ремня. А автомат все-таки не пушка, этого добра тогда было много, и это были наши игрушки.

    Тогда, в начале пятидесятых, в центре города стояло почему-то много войск. И мимо домов часто проходили колонны солдат. Странно, должно быть, они выглядели – вооруженные, в защитных гимнастёрках и пилотках на выметенном дворниками асфальте среди витрин "Гастрономов" с пирамидами разноцветных консервных банок и витрин "Ленодежды" (их еще звали - "Смерть мужьям"), где, растопырив руки, стыли манекены в длиннополых пиджаках и длинных платьях.

   Но для мальчишек всё было любопытным и естественным. Мы с тротуаров жадно разглядывали оружие. Автоматы с прикладами и дисками считались "нашими", а складные, с узкими рожками магазинов – "немецкими". Нам казалось, что солдаты эти идут из войны, и на груди у них на самом деле захваченные у фашистов автоматы.

    В "Детском мире" на Садовой, где на лестничных площадках висели громадные фотографии Сталина и Горького в окружении детей. А в "Магазине новинок" на Невском выставляли удивительные игрушки: автомобильчики "ЗИМ", управляемые гибким тросиком, электрическую железную дорогу с бегущими вагончиками и горящими светофорами.   Не продавали – кто же их купит за двести, а то и триста рублей! – а именно выставляли, чтобы мы могли посмотреть. Громадные витрины на улице  Желябова, зазывали на первый этаж ДЛТ и в отдел игрушек, который был тогда доступен всем.

    В детском саду мы учили стихи о "светлой сталинской эре" и стихи, проклинавшие Трумэна. С уличных плакатов скалил на нас волчьи клыки звероподобный Дядя Сэм: с окровавленным кинжалом в одной руке и голубым флажком с надписью "ООН" в другой он набрасывался на маленькую Корею. За поясом у него торчала черная бомба с белой буквой "А".

    Впрочем, нас не слишком-то задевали мировые проблемы. Мы читали добрые книжки: "Лесную газету", "Что я видел", "Витя Малеев в школе и дома", "Тома Сойера", "Васек Трубачев и его товарищи", "Приключения Гулливера и Робинзона Крузо","Принц и нищий"...

   Весь город тех лет – с малолюдством площадей, редким автомобильным движением, звоном трамваев и отсутствием метро, с зазывным рожком керосинщиков (готовили на керосинках, керогазах и примусах), криками точильщиков, вывесками магазинчиков и мастерских в первых этажах и над полуподвалами царственных зданий "Овощи", "Хозтовары", "Фото", "Ремонт обуви" – был уютным, своим.

    А каким ярким событием были редкие семейные праздники! Собирались в складчину, гости приносили не только разносолы, но и свои пластинки к хозяйскому патефону. Из никелированной головки с толстой стальной иголкой, покачивавшейся на черном диске, звучали то приторно-нежный голосок Бунчикова, то смешливый Шульженко, мужественно-романтичный Бернес. На стол подавали в разномастных тарелках довоенных сервизов винегрет и картошку с селедкой. А главное – для нас, малышей, ставили бутылки лимонада. Ах, этот лимонад, "Крем-сода", «Буратино» и "Лимонный", острошипучий, обжигающе-сладкий! Никогда не забыть его вкус.
    И что важно, чуть не пропустил между переменой блюд,  взрослые танцевали под патефон.

    Нас было много – огольцов, бегавших по дворам со своими заботами, радостями и горестями. Нас учили уважать хлеб и старших. И казалось, что росли мы в каком-то уникальном добром обществе, готовом всегда придти на помощь, выручить.
   Именно в это время мы приобретали особый вид  отношения между людьми, на основе: симпатии, уважения, общих интересов, духовной близости, взаимной привязанности и понимания - приобретали покрывало дружбы!   
 Конечно, в детстве у меня были друзья, а самым близким другом - детства был Роберт, или Робка.
   Вот только несколько самых ярких мгновений наших приключений.

        Баночка Русской горчицы
 
    Это была моя последняя предшкольная осень. Приближалась зима, и с утра подмораживало, холодильников тогда не было и самое холодное место у нас в комнате было за окном. В один из таких дней мама совершила  кулинарный подвиг – она сварила студень на примусе, на коммунальной кухне. И теперь тарелки с желеобразным продуктом, застывшие стояли за стеклом и ждали своего часа.

    Переполненная гордостью, от содеянного и желанием сервировать достойным образом обед отцу, который через полтора часа должен был придти с работы, она отправляет меня в магазин за горчицей. Горчицу тогда продавали в небольших необычной формы стеклянных баночках с навинчивающейся металлической крышкой по форме напоминавшей стакан, на одной из граней, которой красовалось «Русская горчица».

    Мне впервые давали такое ответственное поручение, поэтому я должен был показать, что оправдаю доверие в точности и в срок исполню  это важное поручение.
    Зажав в ладошке мелочь, выскочил в коридор и чуть не сбил с ног идущего в соседнюю комнату своего друга детства Робку, который только что вернулся из школы, это было ясно по портфелю, кто же будет ходить с такой ношей просто так.

    Он жил в соседней комнате в большой женской семье, будучи единственным мужчиной среди двух старших сестер, тетки, старой бабки и матери, которая постоянно работала за границей. Он же рос, наверное, сам по себе, ибо его тетки были заняты больше собой, чем его воспитанием. И вообще дома ему было не интересно, много свободного времени он проводил у нас. Для моих родителей он был третьим сыном.
    Увидав меня, уверенно спешащим на улицу он спросил:
 - Ты куда?
 - В магазин, на Черную речку, за горчицей.
 - Подожди меня, я сейчас портфель заброшу и с тобой пойду.
 - Хорошо, давай подожду, только не долго, мама просила побыстрей, а то папа скоро придет, и конечно, вдвоем веселей.

    Через пару минут, скинув гимнастерку школьной формы, и надев курточку, он радостно выскочил и крикнув: «Ай, да!» по перилам пролетел вперед меня, на встречу приключениям.
    Отстояв очередь в кассу, а потом в бакалейный отдел и получив вожделенную баночку, поскакали домой. Степенно и не спеша мы тогда еще не ходили.
По дороге Робка говорит:
 - Дай мне горчицу, я её понесу.
 - Пожалуйста, так мне даже легче.

    Вприпрыжку, добегаем до двери квартиры. Я делаю два звонка, стоим ждем, торжественной встречи. И в этот момент Робка начинает жонглировать баночкой, такой вот эффектный жест перед вручением.
    Дверь открывается. Баночка не ловится. И на глазах изумленных зрителей на кафельном полу с резким звоном образуется бесформенная масса, неприятного цвета, с осколками стекла и навинченной металлической крышечкой.
    Мама все правильно поняла и ни слова не сказала, повернулась да побежала за веником, тряпкой и совком. Все прибрав, она дала мне снова мелочь, повернула в сторону выхода и легким шлепком указала, что делать.

    Обсуждая, произошедший казус, мы с Робкой побежали обратно. Без проблем возвращаемся с горчицей в моих руках к дверям, я снова звоню. Стоим - ждем. Робка говорит:
 - Дай баночку я передам.
 - Ты уже передавал.
 - Что я криворукий какой, ну произошла тогда неприятность, что она выскользнула, давай…
 - Не дам.

    Он начинает выхватывать, я упираюсь, не даю, а потом баночку отпускаю, он не успевает подхватить. В этот момент дверь открывается, и на глазах изумленных зрителей на кафельном полу с резким звоном образуется бесформенная масса, неприятного цвета, с осколками стекла и навинченной металлической крышечкой.
    Мама все видела, теперь у нее просто нет слов. Прежде, чем идти за совком, веником и тряпкой я получаю заслуженный подзатыльник, Робку не трогают - чужой ребенок и только потом дает мелочь на следующую банку.

    Мы в третий раз, бежим в магазин, пробиваем в кассе чек на горчицу, кассирша нас узнает - примелькались, но уже  молча улыбается. Бережно прижимая баночку к себе бежим к дому и вот надо же, путь пролегал мимо стройплощадки огороженной временным деревянным забором, с  деревянными мостками.

    Робка идет несколькими метрами впереди я сзади и вот он наступает на какую-то плохо приколоченную доску, которая передо мной, подобно детским качелям неожиданно поднимается, я запинаюсь и лечу вперед, руки инстинктивно, защищая нос, вылетают вперед, баночка выпадает раньше, на проезжую часть и разлетается на асфальте. Встаю, чуть не плача, ничего не понимая. Робка ржет, переломившись пополам, и размахивает руками, но и он не понимает в чем дело и только через несколько минут, обнаруживаем причину падения. Виновных - нет, но и горчицы нет!

    Что мы рассказали в этот раз маме, я не помню и сколько подзатыльников огреб тоже, но деньги были выданы вновь.
    Кассирша, уже выдавая чек, смеясь интересовалась, как скоро мы вернемся, а продавщица сказала, что если это будет продолжаться, у нее скоро не останется горчицы.

    Наш дом стоял рядом с трамвайной остановкой, когда мы проходили мимо, подошел трамвай и из него вышел отец, он увидел нас, спешащих из магазина к дому с баночкой, и сказал:
 - Какие же вы молодцы, что купили горчицу, у нас сегодня, как раз студень, ну идемте обедать, ребята.
    Заслужили!
- Пап! А, давай ты баночку принесешь, вот мама обрадуется!
- Николай Дмитриевич, а правда вот будет здорово, а как тетя Надя обрадуется.
  Папа взял баночку и мы пошли домой.  У дверей, я же большой, снова даю два звонка. В ожидании пока мама подойдёт, отец подкидывает баночку....
и ловит.
  У нас с Робкой сердце ушло в пятки.
 В те годы со страниц газеты " Пионерская правда" ушел в массы лозунг-плакат "За детство счастливое наше - спасибо Родная страна". И вот под этим  спасибо - прошло мое детство.
   Жизнь, конечно, расставила свои приоритеты. Не все сбылось. Изменились взгляды, страна, да просто – прошло более семидесяти лет!.. Однако ощущения той поры ярки и свежи до сих пор.
 И вот еще несколько воспоминаний в тему, о моем детстве.
 http://proza.ru/2022/03/06/806;
 http://proza.ru/2023/07/11/1465;
 http://proza.ru/2023/11/07/1332;
 http://proza.ru/2023/12/07/631;
 http://proza.ru/2023/01/25/79;
 http://proza.ru/2025/02/13/33