de omnibus dubitandum 109. 367

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТАЯ (1896-1898)

Глава 109.367. НА НИКОЛИН ДЕНЬ…

    Когда я проснулся, захотелось увидеть Дашу. Но она где-то пропадала. И только когда убедилась тетя Катя, что я здоров, она сказала, что «твоя Даша пошла провожать Степана». И сестра тоже провожала.

    Когда вернулась Даша и принесла мне кутьи и заупокойную просвирку, я так обрадовался и был растроган, что поцеловал ей руку. Она была удивительно красива во всем черном. Она вся вспыхнула, а была совсем бледная, – и поцеловала то место, повыше кисти, где поцеловал я руку.

    – И за вас молилась… – сказала она печально. – И не думала, что плакать на его могилке буду…

    – Ты плакала?… – спросил я ее, любуясь, какая же она добрая, но что-то кольнуло сердце.

    – Плакала, много плакала… – сказала она просто. – Он ведь очень меня любил… Только у него слов таких не было. Бывало, толкнет да обругает в шутку. А раз на коленках ползал. Ну, Господь с ним… – и она перекрестилась.

    Завтра был праздник, Николин день, и я мог отдохнуть свободно. Погода была чудесная, сирень уже начинала распускаться. Я прошел мимо Кариха и оглянулся. Она!.. Она стояла у окошка и кивала. Я быстро сорвал фуражку. Она высунулась в окошко и прокричала:

    – Найдете там!..

    Она откинулась в комнату и сделала мне рукой – вот так. Я ничего не видел. Нет, я видел… белую кофточку, с открытой шеей, и две косы, перекинутые на грудь, как змеи. Она, должно быть, только еще вставала, одевалась. Меня шатало, вертелась мостовая, окна. Кто-то сказал: «Не видите дороги?…». Помню, я снял фуражку, пошел к заставе.

    Она вернулась! Еще вчера вернулась. Пелагея Ивановна сказала ей о моем визите, о встрече утром… что я «светского воспитания»… И она вчера еще написала! Сказала ясно, что – «найдете!» Совершенный вид! Ступайте сейчас же и – «найдете!..»

    И я нашел… розовенький конвертик! Надушенный, плотный. Я сразу понял, что это не записка.

    Она писала:

    «Я только что вернулась, устала, и, представьте, первое, что я сделала, – стала перечитывать безумные ваши письма. Странно, я очень без вас скучала!»

    – «Ми-лая!..» – прошептал я молитвенно.

    – «Чего-то мне не хватало. Даже, молясь в соборе…»

    – «Маргарита!» – воскликнул я. – «…в соборе, я часто грешила в мыслях… о вас, странный и нежный мальчик! Не обижайтесь, что называю так. Но вы для меня юное существо, полное свежести души и сердца, а это нравится женщинам, как сложившемуся мужчине нравятся юные девушки. В вас много романтизма, а мне суждено вертеться в самой грубой действительности, среди пошлых людей…».

    – «Это же она о бородатом студенте и пошлом толстяке, бедняжка!..» – подумал я с радостью и болью.

    – «…пошлых людей, которые не понимают, что душа женщины очень тонкий и хрупкий инструмент, который ждет нежного музыканта…»

    – «Нежного музыканта!»

    – «…нежного музыканта, идеала…» – «Да, именно идеала, которого и я жду, а не какого-то Кузьму Кузьмича Ноздрева или фельдшера Чичикова!..» – «…идеала, как Ромео, про которого вы упомянули, юного, красивого, свежего, пылкого, поэтичного…» «…Господи, „поэтичного“!..» – «который умеет благоговеть перед женщиной! Ну, я вам много должна сказать. Я знаю, что наше свидание ничем не кончится, вы так юны, а я уже слишком много пережила, мне уже двадцать пять лет!»

    – «а Пелагея Ивановна сказала – двадцать два»

    – «но между нами могут быть братские отношения. Просто мне нужно освежить душу и сердце… почти материнские отношения… вы на минутку станете моим хорошеньким мальчиком – ребенком, и я хочу слушать ваши наивные, прелестные и даже страстные излияния, полные аромата юности, судя по письмам. Конечно, вы… не пошлости же добиваетесь от меня? Вы уже не дитя и знаете, что „пошлость“ продается на улицах. Ну, одним словом, я долго думала, прежде чем решиться на этот шаг, прийти на свиданье к вам. Хотите, приходите накануне Николина дня, в седьмом часу, ко всенощной, у Риз Положения? Я всегда в этот день в церкви, в память моего покойного брата, которого я любила. Я буду стоять у колонны, а после „Хвалите имя Господне“ я выйду. Мы пройдем в Панский Кут? Ну, хорошо, хоть в „аллею вздохов“, как вы хотели. Значит, завтра, во вторник? Покрываю вас „лепестками“. Как я устала! Вы держите экзамены, бедняжка! Мне уже говорила мама, которая вами положительно очарована. Она говорит, что в вас что-то аристократическое! Целую ваши глаза. Я очень хорошо разглядела их. В них есть что-то… Вы – особенный. Ваша „бессмертная и благословенная“ – ну, как не стыдно! – З.»

    Это письмо рассеяло все сомнения. Она – страдающая душа, она тоже стремится к идеалу, романтична, презирает пошлость… тонкий и хрупкий инструмент! Она проводила все дни в соборе, готовилась, может быть, к решительному шагу?… Или – отрекалась от бурного прошлого, которое отравляло ее душу?… Ей только двадцать пять лет, мне двенадцать, на каких-нибудь тринадцать лет! Но ей не дашь больше двадцати двух. Когда мне исполнится девятнадцать и я поступлю в юнкерское училище, – юнкерам разрешается жениться, – ей будет всего двадцать восемь… Но женщина даже в тридцать лет в полном расцвете сил и красоты, как роза. Вон Лаврихе тридцать пять, а она прямо расцветает, заглядишься! А Мария Вечора!.. А артистка Коровина в Большом театре! Дело не в годах, а в красоте и породе. Есть порода женщин, которые с трудом стареют, как, например, северного типа! А она северного, несомненно. Хотя у ней фамилия малоросская, но это от отца… Но и малороссы очень моложавый народ. Например, Тарас Бульба был молодцом в свои шестьдесят пять лет!.. А хохлушки, например, у того же Гоголя, самые нежные натуры, как, например, красавица Катерина из «Страшной мести» и прочие!..

    – Что это не ешь ничего? – спросили за обедом.

    Я был на седьмом небе, но это «небо» таил в себе и… боялся свидания в Панском.

    – Кажется, лихорадка… – устало ответил я, и мне захотелось сыграть комедию: так все во мне играло!

    И я начал: – Я полон предчувствий, самых мрачных, и весь аппетит пропал. Ужасный я видел сон… старца!..

    – Что ты видел?… какого старца?! – так все и всполошились.

    – Я не хотел бы рассказывать… – сказал я, прикрывая лицо салфеткой, словно хотел заплакать. А во мне все играло!

    – Господи, что такое с ним?… какого еще он старца видел! – отозвалась старшая тетя Аня. – Час от часу не легче!

    – Нет, ты должен сказать, Андрюша… Это же может иметь отношение ко всем нам! – сказала сестра поменьше.

    Мне стали даже приказывать – рассказать.

    – Хорошо… Но я не виноват! Явился старец, в черной одежде, с костями и черепами…

    – Схимонах?! Неужели?… Это такая редкость… я никогда во сне схимонаха не видала!.. – испуганно прошептала тетя Катя.

    – Я раз видала, кажется… – сказала самая маленькая сестра, у которой болели зубки. – Он с помелом был…

    – Это трубочиста ты видала!.. И не лезь не в свое дело.

    – Да, это редкость – увидеть схимонаха! Нам на Законе Божьем батюшка говорил, что явление во сне святых мужей бывает только праведникам и для исполнения воли Божией! – сказала сестра поменьше. – Ты, Андрюша, праведник!

    – Может быть… – задумчиво сказал я.

    – А ты не возгордись. Знаю я, какой ты праведник! – погрозилась мне тетя Катя.

    – Ну, страшный грешник! И мне сказал схимонах, похожий на Савву преподобного, из Звенигорода. А вот что сказал… – я посмотрел на Дашу, глядевшую на меня со страхом и лукаво, – «Горе, кто обидит сироту-девушку! Скажи всем, а то будет великое несчастье и…» Но дальше мне очень страшно…

    – Изволь говорить, все равно! Говори, Андрюша, ради Бога!.. – все так и закричали.

    – Хорошо… «несчастье, и будут… разные знамения… перед ужасным горем!». И затряс костями… Я заплакал, а он положил мне на голову епитрахиль, как на исповеди, и три раза перекрестил… И пропал.

    – Странный сон… – прошептала тетка.

    – Он выдумал! – крикнула сестра, прочитавшая все романы. – Даю руку на отсечение, что выдумал!

    – Поклясться?! – трагически крикнул я.

    – Не смей клясться! – замахала руками тетка. – Этим нельзя шутить! Что же мы, не поверим словам Угодника?… Он явился, а мы искушаем?… Но кто же – сирота? какую сироту?…

    – Не знаю… – встряхнулся я. – Какую-то сироту!.. Девушку-сироту… Может быть, про вас, тетя Катя?… У вас ни отца, ни матери…

    Тетя Катя перекрестилась. Все замолкли.

    – У нас Даша еще сирота… – сказала сестра поменьше, дарившая Даше ленточки и кофточки.

    – Знамения бывают… Вот, например, у пастуха бык ревел накануне! – сказала тетка.

    – А оракулы?! в Древней Греции?! Сказал Эдипу: «Убьешь своего отца и женишься на своей матери! и будет у тебя дочь Антигона!»

    – Про дочь ничего не говорил, врешь! – крикнула старшая сестра.

    – У нас в хрестоматии сказано. И Софокл написал трагедию! И все вышло. Рок!

    – Гадостям у вас учат! – строго сказала мать.

    – Софокл?! Это же величайший!.. «Софос – софоклес – софотерос – дэврипидес – андрон – де – пантон – Сократэс – софотатос!»

    – Три степени сравнения! И Сократ верил в знамения, – софотатос наимудрейший!..

    – Да какой же ты у-мный! – радостная, сказала тетя Катя.

    – И он сказал вообще… всякую девушку-сироту!

    Зачем я такое выдумал – не знаю. Нервы мои дрожали, хотелось плакать. Было не по себе, – мучила совесть перед Дашей? Степан за нее погиб, она готова всем для меня пожертвовать… а я – о другой мечтаю, обманываю ее. И она это чувствует. Какая драма! Я же иду на… грех?…

    Я думал и не думал. Думал – какую рубаху? Конечно, белую. Она очень ко мне идет. Надо непременно надушиться, почистить ногти. Если бы к парикмахеру, чуть подвиться?… Если бы чуть подлиннее волосы!.. Вихры какие, ужасные… Боже мой!..

    Я тщательно чистил ногти, точил подпилком. Ужасные заусеницы… Она непременно станет играть рукой! Женщины всегда «играют рукой», во всех романах… «Она задумчиво поиграла его рукой!». Или – «она нежно коснулась его руки»… «Она взяла его мужественную руку и, играя, приложила к своим глазам!». Зубы, кажется, ничего, блестят… «Его крепкие зубы блестели из-под усов настоящей слоновой костью!». С зазубринками немножко, но ничего… «Уточка» тонко пахнет… и непременно помазать губы, а то сохнут…

    Я рассматривал себя в зеркале, что же во мне красивого? Заячье лицо какое-то, и вихры! Что же нравится женщинам? «Она положила на свои колени его красивую, благородно очерченную голову и рассеянно провела по волосам», или – «и, балуясь, взъерошила ему волосы». «О, нет, так ты мне больше нравишься! – сказала она, любуясь, – в таком поэтическом беспорядке!». Только этот вихор, словно у лавочного мальчишки! Я примасливал мокрой щеткой, но он упорно торчал, как чертик. Вымыл в ушах, и шею, вычистил зубы мелом, сжевал гвоздичку. Только бы изо рта не пахло! И пошел к тете Кате.

    – Не пахнет у меня изо рта? С зубом что-то… – сказал я, морщась.

    – А ну, дыхни… Гвоздикой от тебя пахнет! Ты жевал гвоздичку?! Что за новости?…

    – Болел зуб, и я положил гвоздичку… Теперь лучше.

    – Знаешь, от тебя… мужчиной пахнет!.. – удивленно сказала тетя Катя. – Правда… – понюхала она у шеи, – такой запах… И она поцеловала нежно, под самым ухом. Я был в восторге.

    – Я не знаю, как это такое, мужчиной?! Что я, собака, что ли?… – сказал я притворно-удивленно.

    Она захохотала.

    – Ах, дурачок-дурачок!.. В комнате у мужчин всегда… как-то по-особенному пахнет… И от тебя, как будто… тоже!

    – Может быть, табаком?… Я попробовал курнуть от боли, лавочник посоветовал, дал окурок…

    – И нисколько не табаком, а чем-то… ужасно свежим!.. А ты не видал его… Пантелеева?…

    – Ах, конечно, видал… забыл!.. Он велел кланяться. Я вчера проходил по рынку, а он как раз выкинул голубям совок.

    – Он… веселый?…

    – Он был… ужасно грустный, ужасно! Взглянул на меня и говорит: «Ах, передайте мой горячий поклон Екатерине Федоровне!..» – находчиво сказал я, желая ее обрадовать.

    – Боже мой!.. И сказал – «ах»? И – «горячий»? Так и сказал – «горячий»?!

    Я подтвердил и попросил кольд-крема:

    – У вас чудесный кольд-крем… а у меня что-то губы больно. Должно быть, лихорадка выступает.

    – Знаешь, Андрюшенька… У тебя очень красивый рот… Как у карасика… Ты будешь нравиться!..

    – Кому, тетя? И зачем надо кому-то нравиться! По-моему, это глупости. Надо развивать ум… А кому я могу нравиться?…

    – Будущей невесте, глупенький!..

    – Какие глупости! Дайте же мне кольд-крему, у меня горят губы…

    Она поцеловала меня в губы и сама намазала их кольдкремом. Потом я отчистил поясную бляху и кокарду на фуражке. Сапоги вычистил до блеска. Совсем молодчик. И «уточкой» пахнет, как от Даши.