Однажды в Германии. Часть 1

Ja, nat;rlich (Да, конечно)

Как я впервые устроился на работу в Германии. Всё прошло через посредническую фирму. При подписании трудового договора служащий конторы долго что-то говорил на, как мне тогда казалось, чистом немецком языке. Он, возможно, пытался убедить меня в правильности моего выбора их фирмы для накопления рабочего стажа на новой родине. Хотя, кто его знает? Может, он говорил о чём-то совсем другом, а мне просто хотелось верить, что он радуется за меня так же, как и я за себя. Мой уровень немецкого на тот момент был, мягко говоря, ниже плинтуса. После языковых курсов я мог похвастаться всего десятком слов.

Перед поступлением на курсы, через три месяца после переезда на ПМЖ, мой словарный запас насчитывал не более десятка слов. Проучившись шесть месяцев, мои познания "великого" немецкого пополнились еще десятком слов, но не более того, особенно хорошо у меня получалось словосочетание "Ja, nat;rlich "(да, конечно). 

После окончания своей речи служащий посмотрел на мою обувь, что-то буркнул коллеге, и через пару минут она принесла мне коробку с рабочей обувью и пакет с одеждой. Удивился я не на шутку — как он только взглядом определил мои размеры? Но, конечно же, я не показал своего удивления и, как всегда, произнёс: "Ja, nat;rlich", на что он, улыбнувшись, ответил: "O key", который, как известно, в Африке тоже "O Key".

Подписывая договор, я обратил внимание на дату начала работы — и тут меня ждал сюрприз: начинать нужно было сегодня, в 14:00, на заводе "Knipex". Но вот кем, это оставалось загадкой. Чиновник показывал на свои часы и поднимал два пальца. Я, конечно, снова выдал своё заветное: "Ja, nat;rlich", для убедительности повторив: "Nat;rlich!"

Выйдя из офиса, я тут же позвонил жене, сообщив радостную новость: через три часа на работу. Она, естественно, начала засыпать меня вопросами: "Куда? Кем? Какая зарплата? Ты показывал свой диплом?"

– Пока ничего не могу сказать, одно знаю точно: не инженером.

Про свой инженерный диплом я даже не заикнулся.

В приподнятом настроении, за полчаса до начала смены, я протянул документы в окошко на проходной. Через десять минут вышел служащий, который должен был сопровождать меня на рабочее место. По пути он задал мне кучу вопросов, на большинство из которых я, конечно же, отвечал своим коронным "Ja, nat;rlich". Временами добавлял "O key", чтобы собеседник не сомневался в моих умственных способностях.

Наконец, сопровождающий не выдержал и, заговорив на чистом русском с лёгким восточным акцентом, сказал:

– Коллега, твой метод отвечать "да, конечно" на всё подряд не всегда работает. Последний вопрос был: "Вы когда-либо работали в кузнице?" Судя по вашему виду, я ожидал, что вы ответите отрицательно.

– Сам за молотом не стоял, но на родине работал мастером, и в моём подчинении был кузнечный участок, так что кое-что знаю.

Собеседник рассмеялся, а я, приободрившись, решил задать свои вопросы. Оказалось, что работать я буду помощником оператора прессового агрегата на время отпуска основного сотрудника. И, что особенно приятно, в кузнице царил такой шум, что знание немецкого мне особо не понадобится.

– Verstehen Sie? – спросил он.

– Ja, nat;rlich!


Не зная броду...

Через неделю меня перевели из кузницы в цех закалки слесарного инструмента. Работёнка была попроще: загружаешь заготовки на движущуюся ленту и следишь за процессом через глазок печи. Иногда мне в помощь приставляли напарника, так как работы было много.

Однажды моим напарником стал Уве, немец из Восточной Германии, который в школе учил русский и говорил на нём с трудом, но с большим энтузиазмом. Я же, с моим слабым немецким, ухватился за возможность пообщаться. Мы обменивались языками: он вспоминал свой школьный русский, а я осваивал немецкий.

Как-то раз разговор зашёл о великих немцах, и я с гордостью заметил, что среди них было немало евреев.

– Например? – поинтересовался Уве.

– Легко! Альберт Эйнштейн, Генрих Гейне, – начал я загибать пальцы.

– А это кто?

Я остолбенел. Пытаясь объяснить на своём "немецком для чайников", кто такие Эйнштейн и Гейне, я даже разыграл целую сценку. Сел на стул, подпер подбородок, и несколько раз произнёс: "Теори... теори...". Потом взлохматил волосы и высунул язык — ведь это же известный образ Эйнштейна! Но Уве только покачал головой.

Тогда я процитировал первые четыре строчки из "Лорелеи" Гейне, но это тоже не помогло.

На следующее утро Уве повторил мою пантомиму, только произнёс имена правильно: Альберт Айнштайн и Хайнрих Хайне. Улыбнувшись, он сказал: "Такие у нас есть!" Вот так я узнал, что они их называют по-другому.


 А вы? 

В мае 2001-го работал я на пуговичной фабрике, куда меня послало руководство посреднической фирмы «UP Meyer», в просторечии «ляйка». 

– Только три недели, – уговаривал меня менеджер из бюро, – после вернётесь на прежнее место, т. е. на станок с программным управлением, откуда меня внезапно отозвали. 

Отработав первый день, я понял, почему так усердно уговаривал меня чиновник. Работа оказалась очень тяжёлой: в течение дня нужно было загрузить в бункер более шести тонн химического вещества в виде гранул и постоянно следить за приборами, показывающими температуру и давление, да ещё всю смену носить распиратор, который у меня на родине называли более лаконично «намордник». Позже я узнал, что больше двух недель на этом месте мало кто выдерживает. Я бы не запомнил эту отнюдь не короткую и не самую лучшую командировку, если бы не пара забавных историй, случившихся там. 

В соседнем помещении пуговичной фабрики на точно такой же установке трудился местный рабочий. Была пятница, обеденный перерыв, у меня прекрасное настроение не только от того, что конец трудовой недели, но не менее было приятно, что срок моей командировки уменьшился на одну треть. Сейчас в это трудно поверить, но тогда обеденный перерыв длился 45 минут, да ещё в восемь утра была еще 
пятнадцатиминутная пауза. Так вот подходит ко мне этот местный рабочий и почти на чистом русском спрашивает: 

– Как дела, коллега? 

Я слегка опешил, мне не раз приходилось наблюдать, как он свободно общался с турками на их языке. От неожиданности из меня автоматом выскочило немецкое     «ви битте?», что можно перевести как «извините?» – так говорят, когда не поняли собеседника и желают, чтобы он повторил или уточнил вопрос. 

Рабочий бросил взгляд на стол, где лежала русская газета, и, удостоверившись, что не ошибся, переспросил: 

– Как дела, коллега? 

– Все нормально, – бодро ответил я. 

Познакомились. Али оказался турецким курдом. Много лет жил во Франции, учился в Сорбонне на факультете русской словесности. Я вкратце рассказал о себе, упирая на то, что в России большую часть пребывал на инженерных должностях. Что греха таить, в то время я стеснялся своей неквалифицированной работы. 

– У вас великая литература! Что вы о ней думаете? – ошарашил меня новым вопросом Али. 

– Вы, знаете, если честно, я в этом деле небольшой специалист, а вернее сказать, я в литературе – ни бум-бум. 

– Что такое «ни бум-бум»? – поинтересовался Али. 

– Ну это, когда хотят сказать, что совсем не разбираются в предмете разговора, в нашем случае – в литературе. 

– Я подумал, раз вы читаете газету, то можете разбираться и в литературе… 

И тут я вспомнил и процитировал строчки из Маяковского:
«Газета – это не чтенье от скуки…
Газета – наши глаза и уши…» 

– Красиво сказали! 

– Увы, к сожалению, не я. – И назвал первоисточник. 

В ответ, в оставшееся до окончания паузы время Али провел со мной мини ликбез по Федору Михайловичу Достоевскому, который я с удовольствием выслушал. 

– Только изучив творчество Достоевского, – резюмировал Али, – можно понять такую загадочную страну, как Россия, и душу русского человека… 

Восхищённый своим собеседником, я воскликнул: 

– Вы такой человек! Сорбонна, Достоевский, знание нескольких языков. Что вы здесь делаете?! – и кивнул в сторону наших с ним рабочих мест. 

– А вы? – отозвался Али, и мне почудилась в его голосе нотка обиды. Впрочем, почудилась ли? 

Он прав 

– Можно задать тебе вопрос? – обратился ко мне Тони, лаборант, который каждые два часа подходил ко мне, чтобы взять пробу массы для изготовления пуговиц на химический анализ. 

– Слушаю тебя, коллега. 

– Я видел у тебя газету, которую ты читал во время паузы. На каком она языке? 

– На русском. 

– Так ты русский? – удивленно воскликнул Тони, пристально вглядываясь в мои семитские черты. 

– Не совсем так. Я приехал из России. Точнее сказать, я – русский еврей. 

– Очень хорошо. 

– Я тоже думаю, что неплохо. 

– Скажи, а как зовут вашего Б-га? И добавил для ясности: еврейский Б-га. 

– У него «тысячи» имен, но вслух произносить имена Всевышнего, моя религия не рекомендует, ответил я молодому итальянцу. 

– Нет, нет ты, наверное, не понял, например, когда я молюсь я называю своего Иисус Христос. 

Я вспомнил анекдот на эту тему. 

«Католический священник говорит раввину: 

–Чего я не понимаю в вашей религии, так это отсутствие стимула для карьеры. 

Вот ты раввин, всю жизнь будешь раввином и умрёшь в том же звании. А вот я могу стать епископом и даже кардиналом, а если повезёт, могу стать даже Папой. 

– А если будешь хорошо служить, б-гом можешь стать? Спросил раввин 

– Глупости! Как человек может стать Б-гом? 

– Отчего же нет? Один наш мальчик уже стал вашим б-гом...» 

Но моих скромных знаний немецкого было недостаточно, чтобы этот анекдот доступ-но перевести. Вместо этого я сказал: 

– А знаешь ли Тони, и тот, кому ты молишься, ведь тоже из евреев. 

– Вы шутите? – спросил итальянец, ожидая увидеть на моем лице улыбку. 

– Нет, конечно. 

Тони посмотрел на часы и сказал: 

– Я скоро вернусь. 

Минут через десять он появился вместе с мужчиной, достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что сопровождающий – старший брат моего оппонента. Тони, жестикулируя, что-то говорил ему по-итальянски. Старший выслушал, перевел взгляд на меня, затем на Тони, коротко ему ответил и пошёл к выходу. 

Обескураженный лаборант остался стоять, пребывая в явной растерянности. 

– Что вам сказал ваш брат? – поинтересовался я. 

– Брат сказал: «Он прав! » 

2015 г.