Медовый месяц под знаком парашюта

(продолжение саги об одесской девочке)

Встреча со шлагбаумом. Я лечу в Одессу

Вспоминая это лето 1959 года, я с удивлением вижу, как мало времени мы провели тогда вместе с Володей, как мало они дали для нашего привыкания друг к другу. Вторая половина июня прошла для меня безрадостно. Володя пытался показать меня своим однокурсникам, с которыми он ещё недавно  делил и хлеб, и кров, но  они тоже жили не в лучших условиях, а у некоторых уже были дети, так что наши внезапные появления , по-моему, мало радовали их, а предложить какую-то праздничную программу мы не умели.  Тогда мы с ним попытались вернуться к музыкальным наслаждениям.

Театрально-концертный сезон уже заканчивался, но мы всё же .попали в театр оперетты на «Весёлую вдову» Легара с Татьяной Шмыгой в роли Ганны Главари.  Возвращались поздно, полные впечатлений. Перебегая в темноте с болшевской платформы на фрязинскую, чтобы доехать до своего Максимкова, я врезалась лбом в торец шлагбаума на переезде . Я залилась кровью и была ослеплена какое-то время. Дома оказалось, что у меня рассечена бровь и надо бы наложить шов, но брести пешком в травмпункт в темноте  не хотелось. Антонина Васильевна, охая и сочувствуя, как-то обработала рану, а наутро обнаружилось, что глаз заплыл, а вокруг него красуется чёрный кровоподтёк. Края ранки разошлись, отчего у меня на брови навсегда остался шрамик.  Такая вот «весёлая жена»! Естественно, что в понедельник мой вид сильно развеселил моих молодых и жизнерадостных сотрудников. Впрочем, их шутки были неоригинальны.

И супружеские отношения оказались для меня болезненными, потому что мы были дремучие невежды. Словом, медовый месяц оказался  совсем не медовым.  Сейчас я удивляюсь себе, но когда мне в отделе кадров объявили, что я должна уйти в отпуск, положенный мне по КЗОТу, я решила слетать в Одессу. И слетала!  Мои бабушка, дядя и тётка, которые только-только получили известие о моём замужестве, были озадачены и, думаю, заподозрили неладное… Тем более, что выглядела я живописно. Самый деликатный  вопрос соседок и знакомых был: - Рита, чего ты такая худая?! –По одесским меркам мои 54 кг – это крайнее истощение!

Идти в «свой» двор, в институт и в общежитие  в таком виде было нельзя, оставался единственный друг – море. И оно преданно залечило мои раны., Мы с ним виделись каждый день в моей любимой Аркадии, где у меня был укромный уголок под скалой в дальней правой части пляжа. Бабушка, у которой с Аркадией тоже были связаны светлые воспоминания молодости, попросилась со мной туда. Мы с ней тихо брели утром вдоль центральной аллеи, и она мечтательно вспоминала:

- Я себе к Троице сшила платье с гипюровой кокеткой и взяла кружевной зонтик с воланами. Поехала на пятом номере в Аркадию с подругой Варей. Иду, а все мужчины оглядываются. У меня бюст – под нос, фигура, как на метёлке, глаза, как подведенные…

Да, моя бабушка в молодости и вправду была красива. Увы, мой бюст был, как у Наташи Ростовой – слабо определён, фигуры практически не было, а подведенным можно было считать только один глаз. Так что не придётся мне рассказывать внукам о светских успехах в прекрасной Аркадии… Захотелось мне домой, в свою девятиметровку, где Володя рассказывает мне о проказах юнкеров, то и дело  добавляя новое для меня слово: - Укатка!

И снова парашют

В один из вечеров  я вызвала его на переговорный пункт ( (телефонов в наших домах не было, а на службе – режим…) . И тут узнаю, что в моё отсутствие снова прилетел досаафовский самолёт, но не АН-2, с которого сбрасывают сразу 10-15 человек, а ЯК-12, где помещается только один парашютист. Он должен сам открыть дверцу и спрыгнуть, точнее – вывалиться из самолёта, и мои парашютисты, в том числе и Володя, справились! Я и порадовалась за них, и огорчилась, что это было без меня.

Когда я вернулась в Болшево, областной ДОСААФ направил меня на областные соревнования по парашютному спорту в Егорьевск, и 28 июля 1959 года я прыгнула с АН-2 в составе  районной команды. Захолустный Егорьевск мне не понравился, и приземлилась я довольно далеко от креста со скромным результатом, так что я увозила домой смутные впечатления.

Я бодро вышла на работу, собираясь продолжать и интересные командировки, и прыжки, и походы на концерты, но через несколько дней  у меня возникли некоторые тревожные неприятности. Поход в поликлинику прояснил ситуацию: я беременна, но моя беременность под угрозой и виноват этот последний прыжок в Егорьевске. Мне надо немедленно лечь в больницу для сохранения беременности. Парашют продолжал  направлять мою судьбу.

Удалять – не удалять или как решаются судьбы

Итак,  я оказалась на койке в гинекологическом отделении болшевской больницы в посёлке фабрики имени Первого Мая, проще говоря, на Первомайке. Больница эта состояла из нескольких старых-престарых домов, построенных фабрикантом Морозовым при своей ткацкой фабрике в конце девятнадцатого века. Отделение находилось в одноэтажном бревенчатом домике. Впрочем, внутри были высокие потолки, высокие окна и высокие двери с медными ручками, стандарт того века. Лежала я в отделении вместе с теми, кому делали аборт, наслушалась там до тошноты всяких ужасных подробностей из ненавистной мне женской физиологии, а лечила меня милая докторша Тамара Александровна Чернявская, жена офицера из нашего управления. Она лечила меня долго и упорно, но до полного благополучия было далеко. Однажды она, потеряв терпение, надела на меня длинные марлевые чулки и повела в операционную.

- Хватит, всё равно из этого ничего хорошего не получится. Родишь в следующий раз!

Я покорно поплелась за ней и взгромоздилась в кресло, но, увидев страшные инструменты, задрожала и взмолилась: - А может не надо? Тамара Александровна, там уже лучше, правда, я чувствую… Давайте ещё поколем прогестерон! –

Тамаре Александровне, видно, самой была не по душе эта экзекуция. Она нерешительно произнесла: - А вдруг он там уже загнил?.. - Потом махнула рукой: - А, подождём ещё недельку, слезай!

И правда, с перепугу, что ли, через неделю мои дела поправились, меня выписали вместе с тем, кто уже подрастал во мне. А в это время без меня происходили удивительные события. Оказывается, пока я была целый месяц в больнице, нам с Вовой при распределении очередного дома выделили комнату в двухкомнатной квартире, а он мне ничего не говорил, бессовестный! И к нему уже приехала сестра Оля, получившая после института назначение в Москву, и они уже вдвоём перетащили в нашу комнату кровать и пожитки. Я радовалась, что Оля будет жить и работать в Москве, она мне очень нравилась своей сердечностью и мягким юмором. Но к сожалению, с работой у неё не сладилось, и она скоро вернулась в Киев. Мы остались одни, но не совсем…

Знакомьтесь: ДОС 12, квартира 36.

Наш ДОС (дом офицерского состава) №12 стоял позади моего общежития у самого забора. За забором росли старые сосны дачного посёлка. Я смотрела на наше новое жильё с восторгом. Ого, целых девять квадратных метров, большое окно, встроенный шкаф! Есть и ванна, и все прочие удобства, и горячая вода, и центральное отопление, а у Антонины Васильевны туалет был во дворе, и отопление печное. Соседи мне тоже понравились. Правда, их было многовато, пять человек в восемнадцатиметровой комнате! Главой семьи был капитан Юрий Николаевич Волков, а хозяйкой – его жена Женя, их сыну Мише было девять лет, дочурке Ирочке – всего полгода.

Помогала Волковым женина мама, Клавдия Сергеевна, невысокая энергичная женщина лет пятидесяти пяти,  приехавшая из Калинина (Твери) , где у неё осталась комната в бывшем монастырском подворье. Она отнеслась к нам по-матерински, не журила за промахи и, как заправский психотерапевт, по-своему вводила нас в житейский обиход. Сейчас это удивительно, но я в ту пору никогда не слышала от наших соседей ворчания по поводу того, что в малогабаритную двухкомнатную квартиру  помимо семьи с двумя детьми поселили ещё одну семью. Так был заселён весь этот новенький, с иголочки, панельный двенадцатый ДОС. Заселение наше не было отмечено  застольем-«пропиской»,  и, вообще, мы сначала были смущены таким тесным соседством. Жизнь в общежитиях приучила нас к многолюдству, но тогда мы бы были холостыми, а тут – другое дело, и никакой звукоизоляции!

Под непрерывное журчание Клавдии Сергеевны мы с Вовой и Олей начали обустраивать своё жильё: купили пару стульев, этажерку и кустарный кухонный столик, где-то раздобыли канцелярский письменный стол, плюс наша  никелированная кровать. Получилось замечательно уютно, а с синим китайским покрывалом с павлином, которое нам подарили московские  друзья Тамары Васильевны, даже шикарно! Потом нам стало чего-то не хватать, и мы купили огромный радиоприёмник первого класса «Октябрь» с клавишным переключателем (я похожий видела на заводе в Таллине, тогда это была новинка) и водрузили его на этажерку. У нас зазвучала музыка, Ирина Бржевская своим переливчатым голоском пела знаменитых «Геологов»:

Я уехала в дальние степи,
Ты ушёл на разведку в тайгу.
Надо мною лишь солнце палящее  светит,
Над тобою - лишь сосны в снегу.
А путь и далёк, и долог,
И нельзя повернуть назад.
Иди, геолог, шагай , геолог,
Ты ветру и солнцу брат!.

Знакомимся с соседями

Тогда на всех каналах радио звучало много песен и всякой хорошей музыки, слушай хоть круглые сутки! Но главное место в моей жизни после работы занимала кухня, а там тогда царила Клавдия Сергеевна. В первые же часы она обрушила на меня целый поток информации про какую-то Марью Давыдовну, у которой замечательная мебель, хрусталь и «кобелен», про Шуру Борзикову, про Ритку, про Вальку, про Тамарку, ещё про одну Тамару, про Аркадия, про Маринку, про Геньку и ещё про десяток людей, которых я вроде должна была знать, но почему-то не знала. Я буквально терялась, слушая её тверскую скороговорку, задавая вопросы невпопад и постыдно путая Тамару с Тамаркой, Шуру с Риткой и полагая, что Марья Давыдовна - мама Юрия Николаевича. Понадобилось полгода, чтобы я разобралась, что Шура Борзикова – это тверская кума Клавдии Сергеевны, Рита – её младшая дочь, Тамарка – жена её сына Вали, а Тамара – жена брата Юрия Николаевича, Аркадия, тогда как Марья Давыдовна - прежняя московская квартирная хозяйка Юры и Жени. Клавдия Сергеевна была добрейшая женщина и скоро включила нас в обширный круг своих действующих лиц.

Дома я вовсю училась у Жени Волковой науке домоводства. Женя была старше меня на семь лет. Пока её муж Юра учился в академии, Женя жила с ним в Москве на квартире у пресловутой Марьи Давыдовны, очень светской дамы, и многое переняла у неё по части обстановки, сервировки, кулинарии, умения одеваться. А может быть, у Жени, в прошлом простой девчонки из рабочего посёлка в Твери, был врождённый вкус и талант в этих делах, очень может быть. У них с Юрой на стене висел красивый большой ковёр, каких я и не видывала раньше, в серванте «Хельга» было много изящного хрусталя и сервизов (Юра успел до академии послужить в Германии), в футляре стоял красивый перламутровый аккордеон со странным названием «Scandalli». Время от времени Юра мучил аккордеон, потом к нему подступил Вова, вспоминая музыкальную науку, полученную в детстве. Я таяла от нежных звуков, издаваемых аккордеоном.

На кухне правила Клавдия Сергеевна, наша домоправительница. Она завела строгий порядок дежурств в местах общего пользования и зорко следила за его исполнением. На кухне никто не имел права оставить хоть на часок грязную посуду, даже на своём столе. Регулярно мылся пол на кухне и натирался паркет в коридоре, ванна, умывальник драились после каждой помывки неукоснительно, унитаз блистал. Сама Клавдия Сергеевна Уткина была маленькой женщиной с узелком русых волос, с простым русским лицом, с утиной походкой вперевалочку. Её муж ушёл на фронт в первые дни войны и погиб.

Осталась Клавдия Сергеевна вдовой тридцати четырёх лет с тремя детьми в бывшей монастырской деревянной постройке типа барак, где проживали рабочие калининской  ткацкой фабрики «Пролетарка». Работала курьершей в военкомате и знала пол-Твери.Теперь Клавдия Сергеевна знала всё о жильцах нашего дома и регулярно докладывала об их успехах: - Бойченки диван купили с кобеленовой обивкой! – или: - Люба-то Гулего купила мяготи! – А то ещё: - Шура Борзикова варенье хорошее варит из грыжовника… Укачивая внучку, бабушка Клава пела ей песенку с загадочными словами в тверской манере: «…- Чечевика с викыю/Вика с чечевикыю!» Вообще, Клавдия Сергеевна забавно переиначивала слова и имена:

- Федиль-то Кастро опять сказал, что посчитается с этим Кеннадем!

Вова, тоже большой любитель злостно переиначивать имена, любовно называл Клавдию Сергеевну Голландией Сергеевной .

По выходным Клавдия Сергеевна затевала пироги с капустой. Мама никогда не пекла чего-либо с капустой, мне же они так понравились! Поэтому я вникала в это дело с интересом. Мама всегда пекла только сдобное дрожжевое тесто, очень вкусное, но долгое. А Женя в полчаса сооружала песочный торт с экономной закладкой яиц: желтки – в тесто, а из белков – крем с украшением из варенья. Ещё меня поражало, как просто поступала Клавдия Сергеевна с ужином. - Идите чай пить! – звала она вечером и ставила на стол чайник, чашки, батон и масло: всё, ужин готов. Выражение «чай пить» произносилось как одно слово «чайпи;ть», так что маленькая дочка Волковых, Ирочка, твердила «тяпи;!», когда хотела есть. А я-то мучилась, придумывая меню ужина для мужа…

Жертва моды
 или
 Как я покупала модное пальто

На работе мой больничный бюллетень широко обсуждался, меня все бранили за легкомыслие, за последний прыжок. Я потихоньку круглела. Однажды, стоя в очереди на почте в тесноте и духоте, я вдруг обнаружила себя на полу, надо мной нависли перепуганные лица. Это был первый из обмороков, которые вскоре пошли один за другим в самых неподходящих местах: в электричке, в магазине, так что я потом вроде и привыкла к ним. Интересно, что дома и на работе этого не случалось. Через месяц пришлось ещё раз лечь в больницу, я не полнела, а, наоборот, похудела. Некоторые даже не заметили моего положения. Впрочем, это были никак не женщины. Просто моё серое габардиновое пальто удачно скрывало очертания тела.

Это пальто было постоянным напоминанием о моей непрактичности. Зимой этого года, помёрзнув в своём одесском пальто и собрав некоторую сумму из своих инженерских заработков, я решила купить себе настоящее зимнее пальто. Володе хорошо: его армия одевает, никакой моды, все младшие офицеры носят шинели из грубого сукна, старшие – из хорошего, покрасивее. Старшие заказывают шинели в ателье Центрального военторга, а младшие – у вертлявого закройщика в мастерской городка. Шинели у него получались разнополые, с развороченной складкой на спине. Сдавая заказ, он немилосердно дёргал за полы, пытаясь скрыть кособокость своих изделий. Будущей зимой Володя облачится именно в такую шинель.

Бесплодно походив по магазинам, я зашла в ЦУМ и увидела там меховое пальто, которое тогда ещё не называли «дублёнкой». Стоило оно 1200 рублей, и такие деньги у меня были. Продавщица настойчиво советовала мне купить его, но я всё вертелась у зеркала. Мне не нравился его прямой покрой, очень хотелось чего-то в талию, к тому же я ни на ком еще не видела таких пальто. Вот если бы серое габардиновое, в каких ходили модные москвички в ту зиму. Откуда мне было знать, что эти самые дублёнки скоро станут предметом воздыханий всех женщин!

Я долго топталась у прилавка и, наконец, ушла ни с чем. На выходе из магазина ко мне подошла какая-то женщина и, беспокойно оглядываясь, спросила, не нужно ли мне серое габардиновое пальто с цигейковым воротником. - Да, нужно, - промямлила я. В тёмной подворотне на Петровке женщина, как фокусник, быстро-быстро показала мне что-то серое с коричневым и назвала цену: 1500 рублей. - А у меня есть только 1400, - призналась я. - Ну, так и быть, уступлю вам, хотя в магазине такие стоят 1800! Мы их с фабрики получаем…

Прийдя домой с обновкой, я стала рассматривать пальто. Габардин оказался грубым, полушерстяным, подкладка – из презренной саржи, а воротник и манжеты состояли из бесчисленных кусочков меха. Это был жуткий самострок, зато с поясом, обозначавшим мою невыразительную талию. Мне хотелось плакать, но я сдержалась и никому не призналась в своём ротозействе, только вам и только теперь. Между тем, приближались важные сроки.