Алексей Болотников. Похождения пылких провинциалов

Книга третья. УГОЛЬ, БРАТ БРИЛЛИАНТА. Часть первая. ПОЛЕВИКИ



Кто бывал в экспедиции,

Тот поёт этот гимн,

И его по традиции

Мы считаем своим,

Потому что мы народ бродячий,

Потому что нам нельзя иначе,

Потому что нам нельзя без песен,

Потому что мир без песен тесен…

Не глава, но главнее сущего

«В ней — страсть веков, следы стихий, победы, грёзы и дерзания…». Геология помнит многие малые и „великие“ споры, переходящие подчас в нелицеприятную и жестокую борьбу. Геология не раз вторгалась в область господствующей идеологии. История Геологии — это гонения мужественных учёных и трагедии великих личностей». Неизвестный умник.

— Товарищ Малышев? Просим вас проследовать за нами. В апартаменты товарища Сталина.

Стройный, моложавый с загорелым лицом человек, полуобернувшийся на голос, выслушал и несколько мгновений молчал. Неспешно, словно боялся скрипом сапогов спугнуть стайку кабанов, обернулся широкой грудью к двум офицерам, спросил:

— С вещами?

— Ничего лишнего. Вас приглашают на ужин.

— Могу переодеться?

— Не советуем вычурной одёжки. Френч, брюки, туфли… Платок. Вы курите? Трубку тоже не советуем.

Малышев повёл глазами, словно отыскивал в номере указанные вещи, и не торопился сойти с места. Офицеры вышли за дверь. Мужчина ушёл в туалет. Тщательно умыл лицо и руки. Вернувшись, аккуратно собрал на столе листы бумаги, сложил в папку, завязал тесемку. Оделся. Поискал в сумке носовой платок. Сунул в карман френча пачку папирос, коробок спичек. Вышел за дверь.

На дорожках мацестинской дачи было, на удивление, пусто. Даже две вороны, как непуганые глухари, сидели на суку гималайского кедра молча. Здесь, на высоте около полутораста метров над уровнем моря, где теплый морской бриз разбавляется озоновой прохладой гор, в экзотическом особнячке с балконами, с кованной железной дверью и видом из окон на башню горы Ахун, Сталин сероводородной водой лечил больную руку. Часто бывал здесь, пил любимое зелёное вино…

В сопровождении офицеров Илья Ильич Малышев шёл на ужин с вождем. Ни один мускул не дрогнул в его лице. Но и походка была не прогулочной. Наслышанный о причудливых повадках Сталина, он пытался сохранять в себе прежнее расположение духа, хотя и не мог избавиться от навязчивого страха… Почему именно его… По какому поводу?.. Или… основанию?.. Как вести себя? Что сказать при встрече?

Дело красноярских геологов, видимо, не напрочь закрыто. Чуда не произошло. Поспелов[1] с его ретивой шпиономанией, угодливо копирующий службистов Берии, вероятно, наскреб что-то новое… и подлое. От его поползновений нет избавления. Раньше от такого рвения спасались молитвами к господу-богу, теперь — не к кому.

— Садитесь, товарыщ Малышев. — Сталин присел за стол и молча показал место возле себя. — Разговор будет… служебный. Какое предпочитаете вино? Геологи, кажется, любъят черноморский рыслинг. Был вам знаком товаришч Вернадский, запорожский малоросс?.. Любьитель крымского вина. Вот с кого примэр брать надо… по вопросу радия… Что молчите?

— Внимательно слушаю, товарищ Сталин.

— Это я вас слушаю… Кто командировал вас на отдых? От вас же лошадиной силой пышет. Ладно, не слушайте старого… Скажите, как вы оцениваете наше народное хозяйство после ужасной войны? Что говорят ваши товарищи? Скоро ли одолеем разруху и за счёт чего? Деревня теперь нас не прокормит. Людэй на стройках кормыть нэчем. Дети голодают… Ну, так ваши… в экспедициях пыхтят?.. Правытельство, как ни обидно, не обладает данными о стратегическом сырье, о запасах молибдена, вольфрама, сэрного колчедана, свинца, да и других. Вам лучше знать… Америка предлагает нам какой-то план маршала, помочь хочет. Опять второй фронт готовит… а вот мыстэр Трумэн и сэр Чэрчыл атомной бомбой грозят. Слышали, товарищ… Малышев?

— Товарищ Сталин… Мои коллеги горят желанием быть полезными стране, партии, правительству… Предлагают, если позволите, победить за счет минерально-сырьевых ресурсов. Готовы трудиться живота не щадя. Да так и трудятся! Минеральное сырьё-то в недрах есть!.. Найдено и разведано. Железо на Урале и в Сибири, медь в Грузии, молибден, алюминий, тот же серный колчедан… Даже золото, платина… А вот рудники и шахты поднимать надо. И лучше бы строить отраслевые комбинаты — металлургические, сельскохозяйственные… с коксующимися углями, флюсами, строительными материалами — как комплексные предприятия.

— Горячий ви голова, товарышч Малышев. Но мыслите стратегически. Поднимем бокалы за молодость, за дерзость… Пейте-пейте… Говорите, есть ресурсы? А уран вы нашли для нашей экономики?

— Есть уран, товарищ Сталин, но… надо ещё поработать. Людей не хватает, опыта нет у молодых…

— Нэ канючьте, как баба. Вот вы и займитесь завтра же поисками урана. Пока Трумэн не наступил нам на горло, месторождения дайтэ. А комбинаты построим. И бомбу сдэлаем.

— Товарищ Сталин…

— Что? Терпкое вино? Коньяк предпочитаете? Верю, что ви нэ враг нам. Хорошо трудитэсь. Вот и докажите вашэ пролэтарское рвэные. Сколько вам нужно врэмэны на поиски ураньего мэсторождэнья?

— Затрудняюсь ответить, товариш Сталин. Думаю…

— Кроме урана, золота и нэфти нашей экономике нужны стратэгические запасы газа, угля, полыметаллов… Как минимум. Металлурги ждут от вас молибден. Даже мэди мало. А ви отдыхаете…

— Товарищ Сталин… Мы постараемся…

— Харашьо. Подготовьте вашьи предложэния по развитию геологии и через месяц доложытэ на Политбуро ваш проэкт постановления. Да ви закусывайте, не стройте из себя дэвочку.

На этом отдых Малышева в санатории закончился.

Собирая сумку для отъезда, не мог отделаться от мысли о состоянии дел отрасли, особенно по советскому урану — обо всём ведомом, что приходило на ум. Геология с предвоенного времени стала на удивление самостоятельной отраслью народного хозяйства СССР, получает по сю пору от правительства большие полномочия. Грех не оправдать доверие партии! Геологи и раньше себе придумывали работу, планировали, утверждали в госплане проектно-сметную документацию. Пока отрасль, как горло спазмом, не перехватило тлетворное влияние врагов народа. Потребовались новые профессиональные кадры. В декабре 1929 года в Ленинграде открылись первые в геологической службе курсы повышения квалификации геологов и геофизиков, на которых полторы сотни молодых специалистов из разных уголков СССР напряженно и даже азартно овладевали наукой. Широко открылись двери научных кабинетов, лабораторий, геологического музея и научной библиотеки Геолкома. Актовый зал своей акустикой и вместимостью на содержательные лекции профессоров и доцентов ленинградских геологических вузов отвечал эхом голосов корифеев наук: здесь вещали А. Н. Заварицкий, Д. В. Наливкин, профессоры М. М. Тетяева, В. В. Фредерикс, академик А. Е. Ферсман и другие. С отдельными докладами на курсах выступили видные работники Геолкома: А. Г. Бетехтин, И. Ф. Григорьев, Н. И. Свитальский, С. С. Смирнов, Н. С. Яговкин, профессор Д. И. Мушкетов… Многих из них Малышев не знал, но слышал легенды, поражающие воображение.

Слушатели нутром чувствовали, что их вводят в курс самых последних достижений геологических наук, возвращались к себе на работы воодушевленными. По страницам газет и радио, в художественных фильмах звучали патетические призывы к участию в освоении природных богатств Севера и Дальнего Востока. Адресовались призывы прежде всего к советской, комсомольской молодежи. Ей легче решиться на переезд «за запахом тайги». Романтическая пропаганда понуждала на стимулирование энтузиазма, суля героику труда и не без материальных выгод, которые завербованных ожидают на новом месте: индивидуальное жилище, высокая зарплата, карьерный рост… Подбор спутника жизни среди таких же романтиков-переселенцев. И ведь вербовались и ехали! В том числе в геологические экспедиции.

В агитационной риторике рати пропагандистов азартно звучали хлесткие лозунги о покорении природы, точнее, о преобразованиях её в покорную замыслам человека индустриальную мощь… «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё — наша задача, — как говаривал селекционер Иван Мичурин. Взять в том числе с помощью научных достижений и современной техники. И природная среда выступала в агитках властей не только механизмом, который можно тщательно изучить и использовать по собственному разумению, но еще и образом врага, с которым нужно вступить в схватку и обязательно победить. В том числе стремиться побеждать для повторной мотивации трудовых подвигов…

Репрессии тридцатых-пятидесятых годов, как ни странно, подстегнули достижения геологической отрасли. Ежегодно открывалось немалое число месторождений, перспективных проявлений полезных ископаемых. Урановых среди них было… — с гулькин… хвост.

В эти годы геологоразведочно-исследовательский бум также был во многом основан ещё и на использовании труда репрессированных геологов. По-прежнему осуществлялась неистовая интенсификация геологических работ — с применением широкомасштабных репрессий. Ученые-геологи, попавшие в лагеря, активно понуждались на применения профессиональных навыков в местах ссылок и заключений. Лагерные «шарашки», научные бюро, в которых трудились зэки, в том числе геологи, производили полевые работы без охраны — всё равно не убежишь, некуда. Охраняли их бескрайние пространства степей, тундры, пустыни или тайги…

Работали наизнос. В ведении «Енисейстрой», кроме обычных экспедиций, была геологическая организация «ОТБ» (отдел технического бюро), в которой работали репрессированные коллеги. Некоторые из них имели ученые степени кандидатов и докторов геолого-минералогических наук. По своей структуре эта организация была похожа на геологическую экспедицию. Отличие заключалось в том, что геологи жили в бараках за колючей проволокой под охраной, а в маршрутах каждого из них сопровождал офицер МВО. До смерти или до окончания сроков заключения. Зачастую с энтузиазмом увлечённого исследователя!

Великая Отечественная война унесла жизни многих геологов, обрушила отраслевые достижения, как и всего народного хозяйства СССР. К послевоенному восстановлению геологической отрасли возвращались с надеждой на обеспечение достойной жизни. Напрасно мечтали…

30 марта 1949 года на очередном заседании Политбюро ЦК ВКП (б) постановило создать комиссию под председательством Берии, которая в течение десяти дней должна разобраться с положением дел в Министерстве геологии и принять меры по их улучшению, а также подготовить заключение по вскрытию вредителей в геологии и, в частности, в Красноярском крае.

В послевоенные годы заочно и очно многие геологи познакомились с личностью генерала А. А. Панюкова, зам. министра внутренних дел СССР. В этом качестве генерал курировал работу «Дальстроя». Специального Главного управления, 5-го и 6-го спецотделов. А по весне 1949 года — вновь созданного Главного управления по разведке и эксплуатации Предприятий цветных и редких металлов в Красноярском крае «Енисейстрой» (Красноярск) МВД СССР. Панюкова и его ведомство геологи люто ненавидели. Генерал был фигурой неоднозначной. Ещё недавно директор Норильского комбината, а потом крупный назначенец и организатор отрасли, введённый в когорту правящей элиты, в апогее своего величия преследовал идею «организации труда заключённых по-ударному».

В повседневной геологической жизни отдельные персоны геологов, не взирая на ранги и заслуги, с личностью фигуры «генерала Панюка» прошли пути земного ада… Генерал состоял замом Лаврентия Берии.

Слухи о геологических подвигах и трагедиях жизни коллег ходили в экспедициях, обрастая легендами. Легенды множились и складывались в фабулы книг новой художественной литературы.

Илья Малышев со школьных лет бредил открытиями. Книги добывал и осваивал запоем. Урановая эпоха в СССР подстегнула развитие геологии, как кобылу — вожжей. Вот и теперь на долю его, зрелого Ильи Малышева, выпала новая стезя для подвигов.

Зачехлив сумки, он спустился по ступеням Мацестинской дачи к автомобилю. За спиной, в лучах заходящего солнца, на вершине Ахун красовался рыцарский облик недавно отстроенной смотровой башни, которую он так и не успел посетить… В апреле 1949 года Политбюро ЦК ВКП (б) утвердило указ о снятии Ильи Ильича Малышева с поста министра геологии… Для полноты козней Сталин вновь пригласил его. На этот раз в Кремль.

— Мы вас пащадылы лышь потому, что ви из рабочих. А наказали за политическую слепоту. Вы окружили себья врагами народа. Уезжайте из столицы и срочно решите задачу для Череповца. В Петроза­водске организуйте геологическую службу и найдите для комбината руду. Едете без возвращэния в Москву. А не найдёте руду — пеняйте на себя! Вместо Карелии Малышев попал с инфарктом на полгода в больницу. Но поправившись, руду на самом деле разведывал в Карелии — железистые магнетитовые кварциты Костомукши, открытые в 1946 году… В Москву вернулся после смерти Сталина.

Уже к шестидесятым годам века, когда Илья Ильич Малышев был переведен на должность председателя ГКЗ[2] и достойно работал, гигантская территория родины была густо покрыта геологической съёмкой. Карты разного масштаба, особо детально представившие перспективные регионы, геологи получили в пользование. На разведанных месторождениях возникали горные поселки и новые города — центры развития советской индустрии. Подвижническая жизнь геолога Ильи Малышева, как и судьбы множества его коллег и соотечественников, выпестованных испытаниями того времени, могли быть прообразами для остросюжетных романов…

Наступили новые времена.

Пока ещё основным инструментом геолога остаётся молоток, а подъезды-подходы на места работ ведутся пешком, на лошадях, лодках, оленях, верблюдах, собаках, но доступны всё новые технологические возможности: автомобили, вертолёт, бурильные установки, геофизические и радиометрические приборы. Пока ещё проводниками зачастую нанимаются дерсуузалы и улукитканы, выходцы из местных коренных народов, но карта и компас заменяют их все чаще. Да и численность геологического персонала превысила цифру в полмиллиона человек.

Геология плотью и кровью служителей своих обороняла отечество, множила и множит его славу…

Времена застоя, как назвали либеральные деятели эпоху благополучия развитого социализма, обрушили перестройкой; — сломом экономики, политики, социального обустройства общества.

Сломленная государственная идеология, существенной и органичной частью которой бытовали идеи борьбы с покоряемой природой, утратила свою силу — растерялась в прямом и фигуральном смыслах. Постепенно и с упорством нового сумасшествия государством внедряется идея потребительства и обогащения как главной общественной ценности глобалистской картины нового мира. Этой идее во многом противостояли многовидовые тактики сопротивления — как реакции на внедряемую политику перестроечного государства.

Бывшие советские геологи, некогда посылаемые государством для освоения удаленных регионов и разведки природных ресурсов под лозунгами покорения природы и в весьма незначительной степени разделявшие покорительский пафос советского дискурса природы, нынче вовсе воспротивились или частично утратили прежнюю покорность. Они развивают собственные, отличные от государственных, интерпретации и смыслы природы. Или не активно пытаются встраиваться в возникающие негосударственные устои… Чего-то выжидают.

За последующую четверть века много воды утекло по перекатам реки времени.

Переживёт ли многострадальное отечество новое «закрытие геологии»? Возродится ли слава первооткрывателей-геологов для нового поколения?..

Попытаемся увидеть эти тенденции на местах: в экспедициях и геологических партиях. В провинциальных местечках, где есть геологические службы, где живут и работают геологи…

Глава первая. В поисках отца и такой-то матери

«На работу, как на праздник». Неизвестный умник

Человек с плачущими глазами открыл дверь кабинета и посторонился, молча пропустив Шкалика перед собой. Стеклянную створку шкафа трусцой и криво, по циркулю, пересёк таракан, арендующий тут архивную полку. Шкалик ступил пару шагов. Лампочка в абажуре подмигнула ему и зарделась. Кадровик уселся за стол, испарину лица смахнул тыльной стороной ладони. Осторожно, крадучись от посетителя, отдышался, как атлет от забега, указал Шкалику на стул.

— Что у вас?

— Мне б на работу.

Кадровик на секунды отвлёкся, подавил в себе внутреннюю тягость, невольно скривил губы, словно усмехнулся. Сухопарый остов торса, монументально вделанный в узкий таз и кавалерийскую кривизну ног, осторожно пронес и опустил на деревянное кресло. Принесенную папку сунул на стол перед собой и брезгливо отодвинул, точно мышеловку. Глаза его, округлые, словно ободки старинного пенсне, зауженные светом настольной лампы до овала, укоризненно косились на посетителя через утолщенные линцы очков. Смотрел, не видя. Часто моргал, пытаясь смигнуть слезинку. Уронил пухлые руки на столешницу. Пальцы репетировали джигу. Вскинул глаза на посетителя.

— Ну-ну… и на какую работу вы хотите?

— На ваше усмотрение. Мне без разницы.

— Документы?..

Шкалик из рук в руки тычком подал паспорт и трудовую книжку, выданную ему, студенту третьего курса в Институте геохимии, после полевой практики на Кольском полуострове. Кадровик мельком прочёл одиночные записи: «Принят коллектором… уволен…”. Ещё раз произнёс загадочное «ну-ну» и переспросил:

— На что рассчитываете?

Абажур на тонкой ножке неуловимо вибрировал в такт джиге, или дрожал от утренней прохлады. Не отрицал кабинетного уюта, но и не настаивал на нём. Блик оконнного стекла, рассекающий кабинет вкривь, высвечивал несметную рать серых пылинок, клином наступающую на тьму пола.

— Мне бы… — Шкалик не решался просить должность… занятость, соединённые смыслом со словом «геология». И напрягся, пытаясь выжать изо рта достойный ответ на прямолинейность фразы, почти отказ, затаённый в тоне вопроса кадровика. Он внезапно привстал, почуял острую нужду покинуть этого человека. Но тут же сел, сообразив скорую неизбежность повторных встреч — не здесь, так там…

— Могу коллектором… помбуром… Маршрутным рабочим?

— А геологом? — второй, прямолинейный же, вопрос обескуражил Шкалика. Издевается? Срывает зло за какую-то свою обиду? Или есть вакансии и… нехватка кадров? Мокрые глаза пожилого мужлана не смотрели на него, обдумывая что-то тягомотно-мрачное. Он притянул за уголок красную папку, лежавшую поверх других, открыл и отвлёкся на содержимое.

— Могу. С детства мечтал. Только… не закончил… отчислили за неуспеваемость. Но я в шахте работал… геологом.

— Где именно?

— В Горном Зерентуе, на практике.

— На полиметаллах? — кадровик уточнил, не отрывая глаз от листаемых бумаг.

— Да. У Зашихина… — зачем-то вспомнил фамилию главного геолога рудника. — В шахтах работал, на Воздвиженке и Благодатке.

— Мечтал он… Молодые геологи золотом бредят. Как минимум, бриллиантами. А вы на уголь проситесь. Что так?

— Ещё работал на поисках витимской слюды в Мамско-Чуйской ГРЭ. На Магадане немного пожил, на Кольском. На родину потянуло… Тут у меня дело есть. Всей жизни.

— Карьера геолога? Понимаю. Похвально. Приходит опыт, И уходят годы…[3]. Сейчас где обитаете?

— Я? В общаге… нелегально.

— Жилья не имеете? А ваше имущество, кроме этой бандуры? — кадровик брезгливым жестом закрыл папку. Подбородком указал на гитарный гриф за спиной Шкалика. Остановил взгляд исподлобья, словно буравчики, сверлящие воздух сквозь линзы. Снова проморгался и… всмотрелся в азиатский лик Шкалика. Кажется, чему-то изумился.

— А… нету, — Шкалик скривил ухмылку на губах, не то сожалея о несостоятельности, не то глумясь над вопросом кадровика.

— Родители?

— Тоже нету. Сирота я… неприкаянная, — припомнил материнскую обмолвку. И в образовавшейся паузе, пытаясь сгладить кажущуюся неловкость, добавил: — Отец у меня хороший был. Ищу его.

— Почему — помбуром? Не уверены в выбранной профессии? Думаете, уголь — не золото? Не бликует, черный, как… квадрат Малевича, но — золото! Запасы его составляют стратегическую гарантию безопасности эсэсээр. Энергетическую мощь отечества! Уголь нужен всем, как кусок хлеба к столу. Над приростом запасов и трудимся, не покладая рук. Азартно работаем, с огоньком. Решаем задачи… о, какие это задачи!.. разработки методов и технологий для снижения негативного воздействия промышленности на окружающую среду… Плюс разработки более чистых и эффективных способов добычи и использования угля! Вам в альма-матер не преподавали патриотизм нашей профессии? Научим! У нас, знаете ли, школа… Знания дополучите, навыки привьём, восстановим в вузе через год-два. Есть соображения о собственном будущем? — вальяжным фертом мужчина отодвинул папку и вышел из-за стола. Упругим армейским шагом мерял пол кабинета взад-перед. В такт ходу делал отмашку левой рукой. — Наше отечество величественно приумножает славу на века! Мы богаты недрами, гордимся историей… Нам бы ещё нахрапистых людей… Вы, молодое, дерзновенное племя, способны воплотить мечты партии и правительства. Взрослейте, учитесь качественно! Преуспевайте… в работе, в карьере, в любви, чёрт побери, на семейном поприще! И в государственном масштабе! В соревновании с процветающим западом! Да-да, догоним, перегоним Америку! Покажем им кузькину мать… Мы на вас надеемся. Вы подумайте. Приходите через… че… — внезапно он замолчал на вздохе, точно глотнул кипяток. Поразился мыслью, пришедшей в голову? Словно нечто пронзительное, кольнувшее в шею, прошибло мыслью-догадкой, как подопытную лягушку электротоком. Вкопанно встал, словно уперся в стену, вернулся к столу и присел, подкошенный в коленях, на стул. Внезапно переменившимся тоном спросил:

— Как моё предложение? — и тут же перешёл в решительное наступление, явно повинуясь осенившей его идее. — Будете работать, дадим жильё, подъёмные. Я возьму шефство над вами! Сделаем вам карьеру, кореша обзавидуются! Заработки, положение в обществе, деньги, в конце концов… Или деньги — в начале?.. Поездки за рубеж… на морские курорты… Да вы себе обзавидуетесь! Вы женаты? Нет? Женим! Как-к-ие у нас девушки! Если дадите согласие, сегодня же… — Джига пальцами вытворяла какую-то вагнеровскую валькирию — экстаз и энергетику, словно он тренировал руку к аккордам фортепианного мажора. Внезапно схватил трубку телефона и стал крутить диск, почти обжигаясь о цифры. Но отбросил трубку и вновь схватил папку с бумагами. Не затем, чтобы углубиться в её недра, но — сунуть в пухлый портфель. Туда же добавил вторую… третью… папки, суетливо озирая комнату. Взгляд застопорил на Шкалике:

— Нет, стало быть, ничего… Ни кола, ни… отца… — пробормотал озадаченный человек — и совсем уже строгим тоном приказал — Пишите заявление! — но тут же потрясенно замахал руками — Тудыть твою налево, не сейчас, не здесь! Знаете что, молодой человек, кажется, Евгений Сидорович?.. Если вы приняли решение, то у меня к вам солидное предложение: сейчас едем со мной к месту вашей работы, там всё оформляем, получаете комнату для проживания и завтра выходите на работу! Все остальное — в процессе… Вы согласны? — таясь, он расплылся в ужасной улыбке, словно в предвкушении постыдного счастья от крамольного замысла. Вероятно, так Иуда предвкушал выгоду от сделки в тридцать сребреников… Кадровиком овладело необъяснимое. Чувство, способное сокрушить до зги или вознести в райские чертоги? Необъяснимое и потому опасное, угрожающее, способное уничтожить обоих в пух и прах… Ему, на склоне лет живущему в одиночестве, холосто и бездетно, как папе Карло до сотворения Буратино, черте что могло взбрести в голову и черте как ворохаться в ней. Лавой иллинойского вулкана, пуляющей лапиллями взрывных выбросом… Пивной пеной в кегах… Но в сей момент тайна его, внезапное озарение ума, едва скрываемые каменным лицом, ворохающиеся в человеческих недрах, не обрушили потолок, не пошатнули стены кабинета отдела кадров. Буднично проистекал атомный век…

Шкалику перехватило дыхание. Быстро закивал головой. Странная суетливость кадровика не озадачивала его — обрадовала до ощущения счастья! И пафос высокопарных слов не смутил, но, напротив, воодушевил Шкалика. Огонь-человек! Талантище… А внезапность грядущих перемен взволновала до дрожи в руках. Его приглашают, уговаривая… Вероятно, опытный человек разглядел в нём качества, как минимум, полезного человека.

— В шахматы играете? Развивают, доложу я вам, стратегическое мышление… — походя обмолвился кадровик, на мгновение замерев и вновь озарившись сладким прозрением. Рот его кривило гримаской постыдного удовольствия, как смакованьем глотка водки. А заплаканные глаза блеснули неожиданной дерзостью.

— — Я… без поражений… Противники слабые, пешка… ри… — медля, ответил Шкалик, не понимая ход его мысли.

— Вот и замечательно! Найдем что-то обоюдное… Едемте! Сделаю вам карьеру! У нас Буянова заменить надо бы… Да и шеф… не вечный… Идите во двор, нас ждёт белая «Волга», я закрою кабинет и… Да, вот ещё что: с нами поедет… Точнее, мы… поедем с шефом моим… Миркиным. Моисеичем… Яковом. На его «Волге»… Я спрошу разрешения… Вам не надо в туалет? Это там… — уже уходя, он указал рукой вдоль коридора. — Ждите у машины, Евгений… Фёдорович.

Шкалик подпёр спиной стену. Облапал гитару. Сумку с вещами кинул между ног. Тоннель экспедиционного коридора сузился в его глазах, как губы для засоса. Губы ли стиснуло в куриную гузку, как немытое оконце в торце коридора. Ошарашенный шансом на карьеру геолога, о которой не смел и мечтать, хотя… нет… — мечтал… со страшной силой, даже бредил славой первооткрывателя какого-нибудь нового Тырнауза, Апатитов или Экибастуза. Шкалик едва не расплавился в лаве счастья. Возликовал гордостью за внезапную удачу. Найдет и откроет новый угольных бассейн! Осчастливит родину своим подвигом! Назовет свое открытие именем мамы и в её честь! или даже в честь отца… Как Черембасс, Кузбасс… Таймырский басс… Да тот же карбон родной Минусинской котловины — богатющий алмаз! Он ещё несколько мгновений набирался духа, потом оттолкнул задницей… прошлую жизнь.

Белая «Волга», служебное авто начальника экспедиции «Востсибуглеразведка» Миркина, маленького человечка в чёрном суконном пальто, в чёрной же каракулевой папахе, надвинутой на антрацитовую черноту глаз, секундным взглядом пронзивших Шкалика, вышла на трассу вдоль Ушаковки и набрала ход. Позади, как белая бурка на всаднике, взвихренная и трепещущая под напором ветра, незримой и бесплотной мощью атаковала колючая позёмка. Всадники погони, ангелы ли — неистовые, неукротимые — стремились вслед лошадиной силе, свистя и шелестя безрассудным гиком. Накренённая наперёд, вопреки законам инерции, по воле и силе самозабвения, ватага незримой погони составляла… могла составить… пассажирам салона почётный эскорт, когда вообразилась бы. Вообразилась бы им смертной угрозой, когда б обнаружилась…

Шкалик вспомнил, как ещё недавно бродил по предместью с Люсей. Девочка самозабвенно щебетала, рассказывая взахлеб забавные истории. Речка издавна называлась Ида, а назвали Ушаковкой угодливые горожане в честь местных купцов, братьев Андрея и Ивана Ушаковых, основавших на запруде сначала мельницу. А как вошли во вкус, запустили квасной и винокуренный заводы, пользущиеся в округе завидным спросом… В предместье, по соседству с ушаковскими базами, другие капиталисты возвели свои заводы, образовав заводской район, прозвавшийся Ремесленной слободой… Правда, теперь это пришло почти в полное запустение… Откуда Люся накопила этот неиссякаемый поток сведений? Она же геолог, не историк… Да и не местная иркутянка, а горная шорка…

…Ровный гул над шоссе, словно гимн в таёжной чаще, не вызывал у пассажиров салона патетики патриотических чувств. Краткий пересвист птичьих семеек там да сям… — захлёбывался полным безмолвием дикой кущи.

В «Волге» не наблюдали серую позёмку, не слышали оратории леса и молчали. Шофёр и кадровик — в силу субординации, Шкалик, как человек, подавленный сумбурностью дня. Миркин… Его появление возле «Волги», цепкий взгляд исподлобья, наторелая посадка в машину — деловитые и вальяжные телодвижения — в глазах Шкалика сиюсекундно возвеличили фигуру начальника до памятника. Папаху в салон машины внёс с ювелирной точностью, ноги — танцора в балетном па — легко и грациозно… Что-то распорядительное говорил шоферу, не глядя на него, но озирая окрестности.

Внезапно он ликом обернулся в сторону кадровика и укоризненно-резко произнёс:

— Можешь, Тюфеич, когда захочешь! Нашёл специалиста в мгновение ока, стоило тебя по матушке приголубить. А не обижайся: у меня тоже нервы… Подай им кадры — аки пирожки из печи. Раньше обходились как-то. А у тебя — внеплановая текучесть! Рыжов… на пенсию, Ковальчук спился… Буянов, блин, своей деменцией пугает… Ты мне статистику не порть! Работай над кадрами! Кстати, откуда-геолога-то взял? Что молчишь, молодой? Из какой конторы он тебя переманил? — и всем телом полуобернулся на Шкалика.

Шкалик растерянно молчал. Кадровик выручил:

— Наш он, Яков Моисеевич. С Политеха. Эти текучесть не портят. Приедем на базу, обустроим, с девушками познакомим. У меня на него большие надежды… Опытный геолог. Гитарист. В шахматы играет неплохо… Так, Евгений Карпович?

Шкалик смутился, но вида не подал и кадровика поправил:

— Борисович я… На геологоразведочном учился, в группе РМ-70. Не подведу.

— Ах да, Борисович… Отец кто по профессии? Не геолог, случаем?

— Евгений? А по фамилии? — перебил кадровика Миркин.

— Шкаратин.

— Не Борьки Шкаратина сынок? Хотя, где ты, а где Борька… Ну-ну, надеюсь, не из тех, кто… — тут Миркин замолчал. И все молчали. Груженый лесовоз пошатнул встречным ветром «Волгу» и взвихрил перспективу трассы туманной моросью. Но тут же вернулась гладь дороги, ходко бегущая под колеса.

…Багровое монголоидное лицо Миркина, сегодняшним утром обратившееся в лающего египетского сфинкса, Тюфеич не мог выбросить из головы. Как оно его пожирало! Изголодавшимся волком…

— Настоящий кадровик — это отец родной, наставник. Он берёт молодого спеца — парня, девицу, амбициозную женщину… и взращивает их до профи. — В начале разговора Миркин выглядел, как всегда, терпимо-сносным. Но по тону голоса, баритона с хрипотцой и порывистой скороговоркой, вызывал у собеседника озноб: словно угрожал. — К примеру, тот же Щадов Михаил Иванович: паренёк из глуши, из провинции, а в отрасли не последний человек! Трест возглавляет! В Иркутске служит генера-а-альным директором «Востсибугля», и уже в столицу прочат! Будущий замминистра! Так его кто-то вырастил… Хорошие наставники потрудились! Сейчас плоды пожинают. У тебя есть такие в резерве? Лепи из них щадовых! Холь, лилей, пропесочивай!.. Чтобы не стыдно было в людях показывать. Отдача будет на старости лет. — он упёрся тяжёлым взглядом в переносицу кадровика и заговорил, словно заколачивая калёные гвозди в подсознание:

— Есть у тебя кадры, драгоценный набор, как… янтарные бусы, пусть даже из говёшек и конфеток?

— Из говёшек не получится, — обиженно вставил Тюфеич.

— Это у говённого кадровика не получится! Говёшки, конфетки — всё органика. Как те же уголь, графит и алмаз. Тебе ли не знать, что уголь и бриллианты — всё углероды, едва не братья родные…

— А если не получится? — лучше бы Тюфеич этого не говорил. Миркин побагровел и без того смуглым лицом до огородного буряка, набычился и — снизу-вверх — буром стал наскакивать на кадровика, оттесняя его к двери.

— Уйди с глаз долой! Пропади пропадом! Ты что мне профнепригодность демонстрируешь? Расписался в собственном бессилии! Я тебя с Котуя вытащил, с нар снял, от позора отмыл… Па-ашёл вон из конторы! Не получится у него… Для пользы дела поработай с материалом-то, с гумусом или карбоном. В печь его посади, в воду куряй, об столб телеграфный выколоти и присматривайся, приглядывай… как получается! И нечего мне тут руки хэнде хох раньше времени… — Своими руками он наглядно продемонстрировал гневный пыл и круто развернулся, возвратился к креслу. — А не получится — сотри в порошок и распыли в огороде. Всё польза будет. Иди. Готовься в Черемхово… Да работай с кадрами по-стахановски, иначе я тебя сам в порошок сотру. И скажи спасибо, что у меня сегодня благодушное настроение! — Тюфеич обескуражено и демонстративно пошел из кабинета. Миркин изумленно хмыкнул, покачал головой и пробормотал себе под нос:

— Кадровик он, видите ли, из говёшек… Пидор недоделанный… недорезанный… Будешь у меня землю рыть. Или уголь на Котуе…

Пропесоченный до блеска слезы, Тюфеич молча покинул кабинет Миркина. Таким и встретился со Шкаликом…

Шины колёс шелестели по мокрому асфальту, точно шипящий шмелиный рой. Скорость на пустынной трассе шофёр держал предельную. «Волга» шуровала в пополуденном сумраке подобно камню из пращи: разбрызгивала атмосферу дня. Рассечённая взвесь солнца и светло-сиреневого тумана, бликующая оземь живыми тенями облаков, ластилась под колёса.

— Дорога до Черемхерово долгая… — внезапно деланно оживился Миркин. — А не расписать ли нам пулечку, мужички? Американку, на троих. Надеюсь, нынешние геологи Политеха освоили преферанс?

— Нам запрещают. А я всегда… выигрываю, — отреагировал Шкалик, физически превозмогая прежнюю зажатость тела.

— Вот и отлично! Выигрывает он… — воодушевился Миркин. — Но для затравки позвольте предложить вам по мерзавчику, а? Нет возражений? — Миркин сунул руки в бардачок машины и тотчас же извлёк в сумрак салона набор хрустальных стопок. И следом за ними, повторив манипуляции, — плоскую бутылочку коньяка «Плиска». Жёлто-зелёные лучики отсвета бликовали в его руках. Ловким движением пальцев свинтил пробку с бутылки и стал плескать коньяк в рюмки. Протянул Шкалику, кадровику. Налил себе.

— За приятное знакомство! — предложил тост. И мгновенно опрокинул рюмку в рот.

Шкалик пребывал в странно-смятенном состоянии духа. Недавним утром он покинул общагу, снова прервал свою студенческую жизнь, похеренную деканатом навсегда. Направился на улицу Баррикад, в «Востсибуглеразведку», где, по слухам, геологам платили наибольшую в отрасли заработную плату. Подхватило его и мыслью о диапазоне поисков отца: прорва новых людей, мест… И не магадан-кольские закрайки страны, а её центр, родные сибирские просторы. Он ещё и ещё раз возвращался к этой мысли. Озарение прошибло до слезинки. Затаённая надежда на встречу с отцом, посеянная мамой, в Политехе залегла на дно, словно сундучок с драгоценным кладом. Поиски на Магадане, в витимской тайге и на Кольском — не разбудили её. Ничем не обнадежили. Время пришло… Потрясение души, случившееся, кажется, в вещем сне на пригорке Могилошного бора, не пережитое… до сих пор, временами сказывается странными явлениями. Встреча с кадровиком, а чуть позднее — с шефом Миркиным, ошеломительная езда на «Волге» в сторону неведомых миров — потрясали новыми переменами, от которых заходился дух. Что-то пугающе-странное таилось за всей этой цепью внезапностей. Знобило до дрожи.

«Памятник» Миркин впечатлением изумлённого Шкалика обращался в свойского человека, не чуждого человеческим страстям и слабостям: шуточки, преферанс, коньяк… Тюфеич, как эхо, вторил его напорам — резонировал камертоном. Он всё ещё испытывал подкожный озноб от захватившей врасплох внезапной мысли, пока коньяк не растворил напрочь душевную лихорадку.

Из бардачка «Волги» Миркин достал колоду карт. Быстро стасовал и стал подавать в руки. Остатную пачку притулил на уголок водительского столика, специально прикрученного для карт и перекуса. Уютная капсула салона, алкогольные градусы, те же карты, как магические атрибуты влияния, преобразили изначальную картину замкнутого мира.

В ближайшие полчаса выяснилось, что они ехали «в Черемховскую ГРП по производственной надобности»: Миркин — на вручение наград в честь грядущего праздника Великого Октября, а прихваченный им кадровик, который утром схлопотал нагоняй по вопросу текучести кадров, — на ревизию работы персонала партии. Харанорский объект доразведки на последний сезон требовал кадрового усиления. Шкалик же, внезапно появившийся и представленный Миркину как «специалист с опытом», попал в машину по стечению благоприятных обстоятельств. То есть, разом решивший своим явлением часть утренних трений Миркина и Тюфеича. Спасающий ситуацию «нехватки кадров» самым чудесным образом. И ставший вдруг краеугольным камнем потайного замысла кадровика, сидящего рядом, плохо сдерживающего остаточный мандраж.

Всплыл при подъезде к Свирску ещё один повод автомобильного вояжа. Доставка подарочка старикам Щадовым, родителю и родным гендиректора «Востсибугля». После третьего «плискания» коньяка Миркин бросил карты на пол-игре… И стал обсуждать с шофером дорогу, уводящую с трассы. Последняя поездка в трест, встреча со Щадовым, как выяснялось, прежде всего и спровоцировала надобность сегодняшней поездки для Миркина. Михаил Иванович, государственный человек, иркутский земляк, некогда учившийся в Черемховском горном техникуме, не мог найти более эффективного способа решить небольшую семейную проблему. Миркин, в подчинении которого работала Черемховская партия, был, как нельзя кстати, приглашён в трест для… консультаций. Не была ли эта поездка спроворена единственно с целью доставки подарков? Не впервой? Да, пожалуй, и гнездилась среди вековечных правил чиновного кумовства, сработанных ещё в стародавние времена на почве иерархических отношений… И живучих испокон веков. Как ёрничал классик, правил, установленных «…свиными рылами… и бездельниками… …даром бременящих землю»…

Им предстояло свернуть с трассы в районе Свирска, паромом переплыть на ту сторону Ангары. Далее, на террасе речной поймы, лежала деревня Каменка, и ещё глубже — несколько домишек деревушки Бохан. В этих, забытых богом селеньицах, проживали родная мама Щадова, Мария Ефимовна, и сестра Тамара. На погосте покоился прах предков.

Миркин спохватился заново сдать карты на руки. Но в машине трясло, колода елозила по столику, и игра не клеилась.

Шкалик втянулся в езду, освоился в машине настолько, что называл кадровика Петром Тимофеевичем и Миркина Яковом Моисеевичем. Да и у шофёра узнал имя собственное — Саша. Дрожь, растворенная коньяком, постепенно отпустила. В машине зубоскалили, рассказывали обычные житейские байки, анекдоты. И Шкалик, удивляясь себе, блистал красноречием, хоть и… «деревни косноязычей».

До Свирска домчали махом. На причале повезло: паром готовился к отплытию; загрузились, не покидая салона «Волги», и причалили вблизи самой Каменки. Переспросили дорогу на Бохан и покатили дальше почти по бездорожью. Преодолели речку Тарасу…

На дворе стояла поздняя осень, удручающая землю первыми холодами. Солнечная сирень небес испарилась. Иней тянувшихся вдоль трассы ЛЭП и окрестных кустарников лесостепи в пойменной низинке сменился на искристо-сверкающие, словно гранённые бриллианты, куржаки на колхозных заборах и в кронах одиночных берёз. Да и те обильно осыпались и таяли под натиском полуденного солнца. Не от сполоха ли вороньих стай, срывающихся из берёзовых колков, будто шуганутых внезапной картечью? Не от собственной ли дрожи зябнущей шкуры землицы, равнодушно впадающей в зимнюю спячку? Не от иных ли причин и неисповедимых следствий божьего промысла?..

Сквозь индевеющее окно салона Шкалик видел хрустальных пичуг, замороженных в сетях куржака, зайчиков-лисичек и прочей диковинной твари, трепещущей в солнечных бликах. Зарисовать бы… Выскоблить натюрморты на отбеленной латуни горизонта… Сохранить в памяти. Оказывается, у человека есть более мощный арсенал художественного масштаба, кроме известного: холст, гравюра, резьба… Сокрыт до грядущего времени, до катарсиса?..

Марии Ефимовны не оказалось дома — приболела: увезли в больницу. Матюгнувшись и досадливо сплюнув перед соседями матери Щадова, Миркин угрюмо молчал в машине до Каменки. По указанному адресу, слава те бо, нашли Тамару Ивановну… с соседкой, наповадившейся пропадать тут часы и дни, так что обе словно прилипли друг к дружке. Пока Шкалик и Тюфеич, вслед за Сашей, обивали пороги туалета, согбенно притулившегося к кособокому сараю, Миркин обнял пожилую женщину, радушно улыбаясь, скороговоркой справлялся о здоровье и житье-бытье. Посочувствовал по поводу болезни мамы, вручил, с помпой, столичные подарки. Тамара Ивановна, сутулая, костистая женщина с обветренным лицом и по-домашнему тёплыми глазами, настойчиво приглашала в дом, на обед и свежевыгнанную «щадовку». В конечном итоге чувственно расстроилась, обматерила чинов, дары приносящих, и обиделась до слёз. Искренне обиделась, точно не приголубленная молодица. Но Миркин выдержал все поползновения сестры Щадова. Непреклонно откланялся! И ушёл… в деревянный нужник.

— Это ж надо: побрезговали… — гневливо шипела обиженная женщина, не стесняясь Шкалика, словно и не видя его. — Вон как зарвались! Людёв вокруг не видят, проволочники падлючие. И вить… каленым железом не вытравишь…

— Чо ты их так? — изумилась соседка, прикрывая рот рукой.

— А… Поисточили всю землю, как проволочник картошку. Всё им мало. Страну всё богатюют. А сами от народа-то оторвались как… Да пошли оне!

— Дак твой братик тоже там, средь первых ходють, — едко подметила соседка.

— А я о чём? И тот мать радемую проведать брезговат! Правители… — из грязи в князи… Надоть снова страну на куски порвать, чтобы повывести шваль эту. С энтими незнамо как век доживать, хоть петлю на себя накладывай… — Соседка привычно прикрыла рот рукой. И перевела глаза на Шкалика.

— А ты чо рот разинул, тоже, небось, проволочник. Иди уж, не то будешь с бабами век вековать… Али останешься? Так мы тебя приласкаем!

Шкалик вспомнил о тёплой общаге. Почему-то — о шахматах. Черно-белых клетках, строго перемежающих фигуры обособленных персон. Студенческая жизнь вдруг припомнилась во всей её благости и устроенности. Маячащее будущее томило неизведанной тревогой. Он уже боялся новой внезапности, которая, не дай бо… обрушит всю эту череду непреходящего счастья, словно оборвавшийся сон.

Впечатлённый женским змеиным шипом, Шкалик ушел и сидел в машине, осмысливая услышанное: «Какие злые… Страну порвать… Это как обидеться надо? Чего им тут не хватает? Свой дом, огород, куры квохчут… Без отцов, поди, горемышные, выросли?» — Езда по колдобистой дороге не давала сосредоточиться на одной мысли.

В ГРП Миркина ждали. Предупреждённые звонком из экспедиции, чины и спецы ГРП, подглядывая в окно конторы, с утра накрыли столы в кабинете Храмцова. Готовили, как мирную баррикаду, торжественное собрание в актовом зале: водрузили на сцену трибуну со стаканом воды, срезали в бутылку из-под кефира цветы герани, развесили дежурные плакаты и вывески. Даже на улице оживили стену конторы уже снятым на зиму плакатом-лозунгом «Народ и партия едины».

На окне в камералке осатанело надраивала мордочку кошка Лариски Тептяевой. Ещё со вчерашнего вечера затисканная Лариской — по причине намечающейся встречи с высоким начальством. Невдомек ей было знать беду и радость геологической субординации. Кошка — только кошка. Лежит она и знает, чего хочет…

Завидя «Волгу», Юрий Михайлович первым выскочил навстречу Миркину. С широченной улыбкой, в неподдельном благодушии, характерно похохатывая, крепко пожимал руки всем приехавшим. Пожал и Шкалику и вопросительно посмотрел на кадровика…

— Это ваш новый геолог, Евгений Борисович, — представил Тюфеич свою протекцию.

— Очень-очень… ждали, — отозвался Храмцов, — будем рады сотрудничать.

— Я постараюсь, не подведу, — застенчиво ответил Шкалик.

Обнаружив в кабинете Храмцова полный ажур в виде накрытого праздничного стола, Миркин деланно удивился. Однако тут же принялся ругать Храмцова по накопившимся бесконечным поводам. Храмцов, краснея и теряясь в присутствии подчинённых, не менее благодушно помахивал головой в ответ на все нападки шефа.

— Работаем, стараемся… Справимся, исправим показатели, перевыполним…

Сегодня рабочий день в ГРП сорвался: специалисты, наслышанные о приезде высших управленцев, тлели в нетерпеливом ожидании. Иные пытались проникнуть в контору, сгорая от любопытства, однако торс завхоза Зверьковской, предупреждённой Храмцовым о возможном посягательстве на доступ к его персоне, не позволял никому достичь результата. Зверьковская, как матёрый завхоз, на баррикадах устояла. Осада откатилась. Храмцов, как и всегда, не пал жертвой производственной рутины и критичной ругани.

Низшие чины, специалисты-камеральщики, бухгалтеры и пэтэошники, геологи полевой группы и прочие обитатели конторы не высовывались из своих кабинетов. Однако и здесь, в ожидании торжественного собрания, работа не клеилась. Пили бесконечные чаи, придумывая наперёд фантастические свершения того, «что сейчас будет и что век грядущий нам готовит».

Ожидание — миг сиюминутного счастья — себя не оправдало.

После торжественного собрания в актовом зале, где скороговоркой произнесли недлинные речи и вручили нехитрые подарки и грамоты, Шкалик оказался в числе приглашённых за столы в кабинете Храмцова, где его сытно кормили, поили, пытались выспросить биографические нюансы, общались накоротке… В воспылавшем ажиотаже подвыпившие представители руководящей элиты забыли, о нём, как о встречном-поперечном.

Окончив командировочную обузу, отобедав, с чувством выполненного долга Миркин с кадровиком сели в Волгу и отчалили восвояси. Замешкавшись впопыхах или попустившись правилами, забыли попрощаться со Шкаликом. Конторские служащие разошлись по домам. Оставшиеся в тесной компании за изрядно объеденными столами продолжали обсуждать визит начальственных чинов.

— В кабинетах виднее, — бурчал изрядно подвыпивший бурмастер Петя Гандзюк, — поднажать пятьдесят метров на месяц! Вот, бляха-муха, планёрщики… Ручкой легко рисовать. А ты бы хоть верхонок на это подбросил. На смену не хватает… Да коронок алмазных не помешало бы.

— А что жа не выпросил, Пётр Иванович? Близенько же сидели… — подначил татарин и тоже бурмастер Ахмадеев.

— А ты чо молчал?.. Али забоялси? Или те, как партейному секретарю, по блату подкинут?

— Товарищи буровые мастера! А я предлагаю тост за… — Храмцов поднялся из кресла и, балансируя рюмкой в правой руке, левой поправлял галстук, — за тех, кто в поле. То есть за ваших… и наших бурильщиков, которые плюс пятьдесят метров с честью выполнят! Подсуетятся, значит! Поднапрягутся! Мы не можем стоять в стороне от усилий партии и правительства: они для народа стараются. А верхонок под это дело… и тушёнки по ящику, и… коронки сверх нормы… я выхлопочу. Это моя забота. Но план выполнять надо: государственное задание! За срыв нас всех по головке не погладят. Правильно я говорю, товарищ Кадыров? Вот за это и выпьем.

— Правильно, Юрий Михалыч… Тушёнку надо бы поднять буровикам, — не упустил своего Кадыров, так же татарин и буровой мастер. Он степенно, двумя толстущими пальцами, оттопыривая мизинец, захватил рюмку водки и поднял её на уровень глаз.

— Да и геологам… не помешает… — под алаверды продолжил тост Сергей Кацияев, как всегда, с лёгкой иронией. Старший геолог камеральной группы, ас и автор множества проектов и отчётов, Сергей Карпович радел о своих подчинённых: неполевикам тушёнку выдавали лишь по великим праздникам. Обходились на сайре и корнишонах. Тут не мёрзнуть, в конторах-то… Не зябнуть, да… Но кушать хотца… — Этот рюмку с водкой взял почти в кулак, оторвав её от стола, как сучок из древа, и мгновение высматривал, с кем чокнуться. Выпил не чокаясь.

Вечёрок задался! Расслабившись накануне дня Великого Октября, компания отдельно взятой ячейки геологической отрасли входила в раж. Вспомнили о том, какие были времена в прошлом: и про спецовку, которую «внуки донашивают», и про поставки трофейной тушёнки, которую «после войны ещё недоели», и про «прежних эспедишников, достигавших людские блага через тую мать…».

Изрядно напитавшийся и хватанувший несколько рюмок за тех, кто в поле, за нас с вами и за того парня, исполнив под гитару свою коронную… про сырую тяжесть сапога, Шкалик сидел в углу, наблюдая, как — бочком… бочком… одна нога здесь, другая за порогом — с божнички на тонкой бичеве спустился паучок. Пучеглаз, с наглой ухмылкой на рыжей харе, виртуозно вьющийся по невидимой тетиве, словно челнок в ткацком стане, он мельтешил в глазах. Изловчился зачерпнуть толику яств с праздничного пирка. Незримый для утомлённых геологов, воровито напихал в подкожные закрома сала, сыру и чекушку, и тем же незримым путём в том же ритме возвратился на божничку.

— У-пить… твою… мизгирь ненасытный, — пробормотал Шкалик и, пошатнувшись в голове и тут же поправившись, обнаружил себя в дверном проёме — с гитарой, рюкзаком, чекушкой в кармане и шматом сала в другом. — Что позволено Юпитеру… позволено быку…

Вышел во двор, припрятал трофеи, поискал туалет. Случайно забрёл в дробильный цех. Познакомился со Светой Старцевой, запылённой дробильщицей угольного керна, стеснительно прячущей неистощимую доброту глаз под черными опушенными ресницами. Быстро обвыкся здесь и — попросился переночевать на Светкином топчане, в тёплом углу. Света не возражала. Была рада оказать милость гостеприимства.

— У тебя пыль веков тут, как ковер бархатный.

— Угольная… неистребимая. Погоди, сам обрастешь. А почему ты на уголь распределился?

— Не почему, а зачем.

— И зачем?

— Хочу черное золото в бриллианты обращать.

— Не хило. Если не шутишь. А получится?

— А иначе зачем на земле этой грешной живу… — пропел Шкалик, закинув руки за голову. — Сама-то почему на уголь распределилась?

— Тут больше платят.

— Во-о-т откуда проволочники берутся! Нет на вас диктатуры пролетариата…

— Не скалься. Сам, наверно, не за туманом приехал…

Разговорившись с нескладной «золушкой», несмело поднимающей глаза, измученной рутинной и пыльной работой, да и нелепо складывающейся жизнью, Шкалик словоохотливо рассказывал ей о поисках своего отца и щадовой матери.

— Чо ж он не заберёт её в город? — Света задала Шкалику его собственный вопрос о судьбе чужой матери, висевший на языке ещё с Каменки. Шкалик снова вспомнил о проволочниках, которых порвать надо, чтобы страну спасти. Отвечать дробильщице было нечего. Кто их знает, родственников Щадовых, кто их понимает… Тоже проблемы отцов и детей? Видать, недосуг общаться. Иные ли обстоятельные причины.

Побренчал струнами, словно отыскивая ответ на необъяснимое.

Светка заторопилась домой, в садик за дочкой. Шкалик тщательно подмёл пол дробилки, поднял пыль, не прибранную с эпохи палеолита, выстелил лавку новыми пробными мешочками и прикорнул до утра.

Уже на Ушаковке, в вечерних сумерках, очнувшись от дремоты, Миркин достал из бардачка недопитую бутылочку «Плиски». Хлебнул из горлышка и, переведя дух, резко обернулся к дремавшему кадровику.

— Не спи, Петя, молодость прозеваешь. Давай-ка теперь по пунктам пробежимся. Итак, Храмцов, главный инженер, геофизик этот… мегетский, и геологи, в том числе Кацияев. Не сорвут нам геофизику… хозспособом, без Мегета? Каковы производственные портреты на этот персонал? Биографии вызнал? Об остальных завтра доложишь. Письменно. Какие соображения по Храмцову?.. Просыпайся! Ночь впереди…

— Так это… В двух словах… По Храмцову… Выпивает. Но коллектив считает, что из всех предыдущих Юрий Михалыч наиболее организован. Решения принимает коллегиально, конфликты умеет гасить, в городе уважением пользуется. Доступ к дефицитам имеет. На предмет смены руководителя лишь один тракторист обмолвился. Да и тот за тринадцатую зарплату обиделся. Лишили за срыв перевозки буровой.

— Я в курсе. Храмцова в Востсибуголь запросили. Вероятно, с подачи Щадова. Надо быть готовым на его замену. Дальше?

— Поэтов… Главный инженер у них с такой фамилией… Тоже выпивает. Говорит, по производственной необходимости. Мол, очень трудно решать вопросы без… этого дела. Храмцов его хвалит. Буровые мастера на ремонты машин жаловались. Ну, не очень чтобы, но и без драк. С другими производственниками, кажется, ладит. На начальника партии пока не тянет. Посоветовал Храмцову выдвинуть его на нашу грамоту по году, но с условием: показатели достойные и с выпивкой… прекращать надо.

— Хм-м… Ты сам-то веришь? И Храмцову посоветовал… с выпивкой?

— Это вам решать. Геофизик Осколков на наши предложения перейти из Мегета в партию, кажется, клюнул. Пойдет на любые условия. Но о квартире сорок раз переспросил: где она будет, да какая, да на каком этаже… Нельзя ли уточнить по вашим каналам? Я — обещал.

— Уточню. Дальше.

— Геологи о халяве вряд ли знать будут. В том числе Кацияев. Вот на этого женщины-камеральщицы ополчились, жалуются. Склероз у него наблюдается. К обеду забывает, о чем утром говорил. Смеются над ним. Это не хорошо, но… в наших интересах. На нём пара отчетов и два проекта по доразведке. Надо как-то усилить группу. Может, Буянова на годик в гээрпэ перевести? Хотя, недалеко ушел… Думаю, новенький себя вскоре проявит, с характером парень. В общем, доложу завтра Труханову. Пусть думает.

— Петя, Петя… Верхогляд ты конченый. Не Труханова это проблема — твоя. Кадры!.. растить надо… Или перекупать где-то. Нашел ведь этого… ипишника… Шкаратина! Может, он усилит не только камеральную группу?

— Есть такая мысль. Мы его на полевую группу старшим геологом оформим. Для обкатки. Пусть себя покажет. Через полгода дальше двинем. В парне гвоздь есть, стальной.

— А вот это не тебе решать. Завтра Труханову изложишь свои соображения. Ладно, подъезжаем. На посошок будешь? — протянул Тюфеичу «Плиску». — Ну, как знаешь…

Весь следующий день Шкалик оформлялся в кадровом отделе, у Волчковой. Знакомился с геологами, с рабочим местом и своими должностными обязанностями. Его приняли в штат… старшим геологом полевой группы. В какой-то момент кадровичка Волчкова замялась, рассматривая справку из политеха и трудовую книжку. Сходила к Храмцову, затем в бухгалтерию. Геолог Шкаратин оказался без опыта и более того — без законченного вузовского образования. Студенческие и рабочие практики на руднике и поисковых партиях стажа не расширяли. Впрочем, справка поясняла, что он «окончил четыре курса ИПИ по специальности «поиски и разведка месторождений» и «может замещать должности младшего геологического персонала», наравне с выпускниками геологических техникумов. А вчерашние комментарии Петра Тимофеевича, подготовившего Волчкову к этим неожиданностям, убедили Храмцова и бухгалтера Татаринцеву «о полном соответствии и… максимальным окладом в вилке».

Волчкова и Татаринцева после обеда курили на крылечко. Руководительницы отделов, обстоятельные женщины с полнотелой конституцией тел, отличительных по отдельным параграфам и формам, без горячки обсуждали вчерашние события. Особенно горячиться было нечем, но о партийном бюджете радели единомышленно.

— Храмцов… храмцовым, Таня, но ты-то знаешь, что вакантной ставки геолога у нас нет. А на ставку старшего геолога этот… как его там… сразу не потянет. Зачем пишешь приказ на старшего?

— Храмцову и говори. Мне Пётр Тимофеевич прозрачно намекнул, даже приказал: старший и всё тут. Ежели нет у нас лишней ставки геолога. Храмцов приказ подписал? Мне зачем выговариваешь? — Волчкова терпела нагоняй Татаринцевой, попыхивала сигаретой. Татаринцева своя баба, коллега по партийной бюрократии, хоть и занозистая штучка. Но более Волчкову смутил вкрадчивый намёк вышестоящего начальника, отлитый в странную фразу: «за этого геолога я постою…». Кадровичка учуяла в этом намеке предложение сговора и — не нашлась чем парировать. Её с Тюфеичем ещё работать и работать… И теперь она… двумя руками замахнулась на главбуха, отгоняя… её претензии, будто дым сигаретный. Татаринцева курила сигареты без фильтра — из принципа или экономии. Или от вредности, вытекающей из неё малыми дозами — скупо, по-бухгалтерски. Баланс блюла. Тлела, как та сигаретка.

— Не будешь приказ переделывать?

— Буду. Ежели прикажут.

— Ладно. У меня тоже вышестоящее начальство имеется… И каков, на твой нюх, новенький… спец… этот? Потянет… на старшего?

— Не принюхивалась. По внешнему виду — дюже напористый. Прижмёт буровичков с их кернами и хренами. Да и девахам нашим приглянется. Твоей Леночке, например…

— Или Галочке твоей… Таня, тьфу на тебя. Тебе не кажется, кумовством воняет?

— Думаешь? То-то Тюфеич ляпнул, мол, за этого я постою… Ты бы, Люба, через своих прозондировала? Ахмадеева насторожи. По партийной, мол, линии… преступление!

— Что ты меня подбиваешь! Кадры — твои дела. Ты и выкручивайся. Держи меня в курсе, если что…

На том и докурили дозы.

Всех нюансов руководящих переговоров Шкалик не слышал и назначенную ставку принял как редкий дар случая.

Бродил по партийной территории, осматривал закутки, вплоть до гаражей. В одном обнаружил цех с геофизической каротажной станцией. Познакомился с Ротей, разнорабочим, прыщавым флегматиком, заросшим удивительно-богатой шевелюрой рыжих волос. Узнал в нем вчерашнего… Паучка. И — с Женей Константинычем, хитроглазым толстячком возраста «засорокслихуем». А позже, в кабинете полевиков, — с Алексеем Осколковым, толстогубым доброхотом, неимоверно любопытным человеком. По профессии оказался геофизиком, закончившим родной политех. Работал в Черемховской ГРП специалистом Мегетской экспедиции — лет эдак семь.

Мужика с приметами шкаликова отца среди партийного персонала не оказалось.

В зарядной мастерской шпуровочного цеха тоже сподобился топчан. Однако в несравнимо тёплом и цивильном помещении. Здесь Шкалик с согласия расположенного одновузовца договорился было на второй ночлег. И лишь недоуменно-настойчивым вмешательством Митрича в его судьбу, когда утряслась событийная канва от визита Миркина, о Шкалике вспомнили как о богомдарованном коллеге, который нуждался в жилье и обустройстве быта. Его поселили в общежитии ГРП, стоявшем на задах партийной территории, в комнате среди молодых специалистов, каждый из которых достоин собственной повести.

Так началась служба Женьки Шкаратина в Черемховской ГРП.

Глава вторая. Харанорская авантюра

«Летний день дышит югом, где-то город исчез.

За ромашковым лугом ждёт нас сказочный лес». Валерий Дмитриевский

Из дневника Митрича

Заехали в Тунгиро-Харанорскую впадину на халтуру. Обустроились по-барски! Ценят тут нашего брата: выдали на сезон апартаменты, в которых останавливаются лишь партийные чины. Но нужник, критерий уюта, разделённый перегородкой на М и Ж, ютится, бляха-муха, на улице.

Надо, по соображениям Синицына… или кто там решил, собственными силами выполнить геофизические объёмы работ по проекту — по методикам ВЭЗ и ЭП. Хозспособом!.. Ага, едрёна вошь, наконец-то, начальнички решились проявить инициативу. Мол, заказывать в Мегет — здорово дерут. Обойдёмся своими силами! Да и выгодно, ибо — халява! Правда, нет в партии операторов ВЭЗ. Приборы тоже надыбать и купить надо. Синицын спешно ищет по конторам.

Буровики забурились. Геологи под командой Бо пропадают днями на скважинах: документируют керн, отбирают пробы. Скоро и нас вызовут на каротажи. Водовозка в посёлок ходит часто. Иногда меняет вахту. Все настроены зарабатывать! Особенно бурилы рвут и мечут! Им повезло: разрез скважин устойчив. Нам — геологам и геофизикам, подписавшимся на халяву, — предстоит пахать, как двуликим янусам, в две смены… За себя и того парня…

Впадина, простираясь с севера, между хребтами Кукульбей, Цугольский и его отрогом, уходит на юг, до Монголии и дальше. Протяжённость по нашей территории составляет более 100 км. Ширина впадины от 15 км на юге до более 40 км в центральной части.

Имеет несколько ответвлений: одно из них вдоль реки Борзя (Борзинская впадина); другое вдоль р. Турга (Тургинская впадина).

Степь с редколесьем, слегка холмистая, сухая… Со сквозняками! Берём с собой фуфайки. И это летом. Как Женька Скала поёт…

Говорят, чтоб остался я,

Чтоб опять не скитался я,

Чтобы восходы с закатами

Наблюдал из окна…

А мне б дороги далёкие

И маршруты нелёгкие,

Да и песня в дороге мне

Словно воздух нужна.

Заложение впадины относится к мезозою, дальнейшее развитие происходило в неоген и антропоген. В пределах впадины лежит крупное Харанорское месторождение бурого угля, открытое в 1885 году. Это и есть наш объект, основная топливно-энергетическая база Забайкальского края, т.к. запасы бурого угля в месторождении значительны. Тут наша работа и хлебное местечко на сезон. Пишу и — азартно потираю ладошки: чешутся… И горжусь! Добываемые бурые угли используются Читинской, Шерловской и Приаргунской ГЭСами, плюс Дальневосточным пароходством и ЖКХ. Дополнительный прирост баланса качественного угля упрочит экономику края. Разработка месторождения ведётся разрезом «Харанорский» ПО «Востсибуголь». На разрезе разрабатываются угли бурые марки Б2.

В 1970 году Кукульбейское предприятие закрылось, а вместо него открылся Харанорский разрез с проектной мощностью 4,5 миллионов тонн угля в год. Лестно знать, что мы прописались в гуще перспективного проекта. По масштабу этот объект значим, как Читинский отрезок БАМ. Впечатляет — почти всесоюзная стройка. Ещё платили бы как следует…

Проект, который надо выполнить за летне-осенний сезон, был расписан на три календарных года. Однако непредвиденными пертурбациями «в верхах» сроки двух прошлых сезонов упущены ответственными раззявами из конторы. В «Востсибуглеразведке», кроме меня, Синицына и Хисамова, не имелось собственной геофизической службы. А подрядчик — Мегетская геофизическая экспедиция, откуда меня переманули в ГРП, — отказал в помощи и на последний сезон. Не нашлось у них, видите ли, запасной бригады специалистов. Из-за меня, мол, кадров не хватило. Но по проекту надо «освоить деньги» и катом, и волоком. То есть сделать «стопроцентную халтуру». Желательно по высшему разряду, с качеством не ниже, чем в Мегете. И будь что будет — победителей не судят. Впрочем, судят: на стадии защиты отчёта в ГКЗ. Малышев ушел, но Быбочкин дело туго знает. Здесь требуют «…контроль за правильностью установления кондиций на минеральное сырье для подсчета запасов в недрах…». С оценками «четыре» и «пять» премию дадут, Ниже — облом.

В общем, влипли мы по-крупному, согласившись на халтуру. Крайними, в случае низкого качества работ, окажемся мы с Лешей Бо: его накажут за низкий процент угольного керна в пикетажках всех полевиков, меня же — за каротаж и кривульки ВЭЗ и ЭП, которые не подтвердят мощности и площади пластов угля… Но… Наша миссия здесь почётна. Едем помогать развиваться гиганту энергетики региона! Энтузиазм зашкаливает.

Да, мы те же романтики, лирики…

И трудимся мы за гроши,

И геологи, и геофизики,

И видавшие виды бичи.

Харанорский угольный разрез расположен вблизи посёлка Шерловая Гора, сюда ходили вчера в магазин… Книжный клондайк! Мы с Лёшей слюнями изошли… Пару зарплат оставить можно. Купили по экз. «Приключения, 1976». Изданы «Молодой гвардией». Будем ещё забегать.

Лёша Болотников, Бо, как окрестили худую дылду в партии, эти стихи одобрил на четыре. На пять, мол, «метр хромает». Другие мои вирши критикует одним словом — «в корзину» … Хотя сам-то недалеко ушёл. Наверно, мы оба далеко не поэты. Может и поэты, но с определением «местные». Таковских — местных — стихоплетов по всей Руси великой развелось неимоверное множество. Не соблюдают метр и ритм, и знать не знают других правил стихосложения. Но сочиняют, будто выявилась у них эта хроническая болезнь и не лечится.

Мы с Лешей правила подучили. В долгих командировках, когда нет срочных камеральных дел, экзаменовали друг друга по основам поэтики. Но так покуда и остались — «поэтишками местными»…

Заехали на Харанор позавчера. Сегодня новый заезд: геологи, Виталька Синицын, топограф Коля Зайцев. Саша Хисамов привёз зачифирённого бича, профессионального геофизика — в Иркутске нашёл. Отправил под моё начальство. Наказал в пару дней оценить его профпригодность. В случае обнаружения «брака» обменять на нового… кота в мешке. Хисам, стремглав сваливая в обратный путь, втюхал бесценный совет: сводить бича в баню, купить ему трусы-майку и папиросы. Деньги не выдавать до завершения съёмки. Даже не выписывать на него аванс…

Сезонный — одноразовый, временный… Да-да, напоминает «резиновое изделие для…». Геофизик так «несамостоятелен», что пересёк расстояние «Иркутск — Борзя» по Транссибирской магистрали, а затем до базы геологов на Хараноре только под руководящим конвоем старшего геофизика. Измучил в долгой дороге Хисама до нервного срыва. Передача из рук в руки «ценного специалиста», в трезвости и вменяемости, а главное, в полной боевой готовности, состоялась на вокзале. Саша купил билет на обратную дорогу и уехал. Даже не прельстившись обещанной баней и послебанными удовольствиями.

Геофизика зовут Сергеем Сидоровичем. Поступил в полное моё распоряжение. По совету Саши Хисама на вокзале купил ему пару трусов, комплект маек, шерстяную рубаху и десять пачек «Примы». Удивление от совета Саши — «купи и в баню» — прошло напрочь, едва учуял запах… Пахло… не геофизиком. Откровенно воняло. Завтра везу на полигон. Буду пытать-испытывать…

В бараке, в комнатушке напротив нас, поселили девчонок-геофизинь и топографа Танюшку Нарва. Хорошо-то как, девочки!»

Танюшка Нарва, атлетический образец крепкого тела и соразмерности форм, сама себе удивлялась: что произошло в природе девичьей? Та-та, прежняя, застенчивая, пуганая, как кошка, прожившая детство в конуре с собачатами, мало утешенная или слегка угнетённая прошлой провинциальной жизнью, девчонка — девчонкой, куда подевалась? Растворилась или вознеслась в чувственные эмпиреи? А эта? Та же кошечка, но хитрющая, как рысь, вкрадчивая охотница, будто бы впервые почуявшая в парне мужчину, внезапно наполнилась чувственным счастьем и необъяснимой радостью. И распирали жаркие чувства обновлённое существо, как утренние потягушки. Жим-жим-жим и тю-тю-тюшеньки… Словно скушала незаметно для себя скрипочку, терзаемую виртуозом-маэстро и пустилась в залихватский пляс. Всего-то причин неожиданной радости — подозревала — две: дали отдельный угол в общежитии да паренёк этот странный, Скалик, пропевший при знакомстве, почудилось, вместо обыденного «здравствуйте» — разительное «как зовут тебя, фея?..». Не ответила, смутилась. Не выказала и крайнюю робость. Улыбнулась и ушла в свою комнату, где и захватила её волна счастья-радости, украсившая щёчки алостью, а глазки — заблестевшей слёзкой… Сквозь слёзы разглядела мышь, мелькнувшую вдоль плинтуса и кидавшуюся на стену, как суворовские штыки на взятие Исмаила. Тварь эта — сгусток серой ртути — перетекающая бесхребетно и бесшумно, шарахалась из угла в угол, испуганно кося глазом на Танюшку, гулливерку, особь человеческую с непредсказуемым замыслом. Затаилась кошка-убивица перед броском?.. И впрямь Танюшка при виде мышиной беготни таилась на кровати, зажав ноги руками в калачик, и долго-долго пыталась вернуться в первобытное состояние. Ан — никак… Что-то сделалось в природе девичьей. И не мышь тому причиной.

Скалик… гибкий, ладный, крепкий, как Чингачгук Гойко Митича. Сказал: «На фиг нужен Женьке график…» — и втерся в кафе перед нею без очереди. Вот… дерзкий! Охотно потеснилась, полуобернувшись бочком в очереди. Каким именем ласково зовут близкие и родные?.. Весь день не появлялся на виду, истомил до слёз. На профиль приехал Лёша Бо. Длиннопетельный и заносчивый, болтливый… Расстроенная Танюшка мучилась неведеньем, не зная, как спросить о… исчезнувшем Скалике. О солнечно-улыбчивом… О свалившемся на неё счастье! Так и не насмелилась. Явные потуги ухаживаний от Лёши её раздражали, но — до поры терпела. И тон не тот, и повадка наглющая, и запах… не её.

Скалик пах как надо.

Как уточнили в конторе, прибывший геофизик должен зваться Оператором.

— Первым делом в баньку. Так, Сидорович? Мне Виталий Синицын открыл секрет, что у вас, ВЭЗовцев[4], есть традиция начинать полевые работы с хорошей баньки. С помойки, так ведь? Верное наблюдение, или легенда врёт? — ловко подъехал Митрич к ценному спецу.

— Есть такое, — согласился Сергей Сидорович, прикидывая к телу размер трусов. — Разумеется, хорошая банька не помешает. Да с парком, да со шкаликом!

Оператор элегантно упал на табурет, по-тургеневски закинул ногу на ногу и увлёкся грызением ногтя.

— Шкалика я вам обещаю! Виталий Константинович сообщил по секрету, что вы, Сидорович, большой специалист по шахматам. Верно, или брешут? А у нас есть гроссмейстер. Знакомьтесь. Это Евгений Борисович. Он шахматист. Но мы его по-свойски величаем Шкаликом. А то Скалой. У него все матчи — без поражений… Скорчной, черт побери… После бани, чтобы отметить начало полевого сезона, обязательно проведём блицтурнир. Может, вы его до мата… зашахуете? Нет возражений? А? Да? Ну вот и ладушки.

— И можно пару шкаликов пивка. — Оператор снисходительно оглядел Шкалика.

— На счёт пива легенда… умалчивает. А сейчас в баньку, на полочек.

Выносить запах геофизика в атмосфере комнаты обшарпанного общежития — нестерпимо…

Тиха и ветрена харанорская ночь. Сиплый посвист долинного сквозняка, невидимой пятернёй цепляющийся за углы и фасады полуночных зданий, щекочущий верхушки домов и тополей, оживляет всевозможные побрякушки. Трям-бринь-дзинь-хись… — перестукиваются палочки поселкового клавесина, выдумывая несусветную партитуру бурятской ночи. Иногда ночь затихает, словно копошась в постели, готовая уснуть или молча глазеть на звёздные чётки. Но сна нет. Сон не её счастье. Ей, ночи, назначены богами иные удовольствия. Вот она низринула на Харанор лунные блики, покачивая их, точно каравеллы морей, и заигралась… заигралась… аки старуха с ребячьей зыбкой… Вот отринула луну за горизонт и на мгновенье замерла: махровая чернота просочилась на западный фас долины. Э-э-й! Шалишь, глокая куздра… На востоке есть на тебя управа. Вот-вот высветлится небесная гряда ранней рани, распорет кривым ятаганом юрту тьмы. И да снизойдёт наземь… И да отверзнет новое утро…

…И лишь ветры харанорской долины похрапывают в ночи.

Роскошные здесь долы. Сухие, сивые, как грива серого Воронка бурятского чабана Жигмита. Равнодушные волны растительного одеяла из осоки, овсяницы, мытника да мятлика… да островки азиатских кустарников карагана, ильмовников, к которым привязывал своих коней Гэсэр, так и ластятся под ноги, так и цепляют полы штормовки. А то и души…

Утром Лёха Гуран, шофер каротажки [5], смуглый крепыш среднего роста и возраста, один из местных парней, нанятый геологами на сезон, развозил десантный отряд на точки объекта. Неспешный в движениях и мышлении, дела свои знал основательно и выполнял скрупулезно и сноровисто. В седло… звиняйте… на сидушку ЗИЛка вскакивал в полпрыжка, колесо руля захватывал пятернями рук, словно уздечку на жеребчике. Уже втянулся в работу, запомнил маршруты, усвоил, как кого звать-величать и куда доставлять. Гонял ЗИЛок иноходью.

Утро задалось! По поселку не несло пылью. Куда девался долинный сквозняк, колышущий здесь испокон веков куцие шерстки востреца и житняка, степных ковылей, полыней да хвоща зеленющего, тяготеющего к долинному ручью? Да и за пределами Харанора весь этот «лес вверх ногами» замер в изумлении и покое. Геологи же, чуток привыкшие к харанорскому климату, не чуя сквозняка, лишь радовались чему-то утренне-приятному: проглоченному завтраку, миру на этой земле или… неистощимым шуткам и анекдотам коллег. Угнездились в вахте, болтали по пустякам. В утлые оконца каротажной будки там да сям, как памятные знаки, просматривались стада, стайки и одиночки местных пастбищных животин — овцы, коровы, кони, а то и козы… Не наблюдалось лишь верблюдов, когда-то традиционного вида животин бурятских хозяйств. Куда подевались? Не востребованный транспорт? Не рентабельный скот? Не востребованы даже в экзотике местного туризма…

Топограф Танюшка Нарва со Шкаликом — иногда с Лёшей Бо — выходили на объект первыми, Синицын с Митричем, нагруженные вешками, выпрыгивали следом за ними. Оператора с разносчиками косы Ротей и Мишаней Лёха Гуран вёз до точки, на которой завершался вчерашний день.

День накатился на удивление безветренно-теплым. Леха крутил баранку виртуозно-мастерски. Внезапно почувствовал, что под ногой… нет тормозной педали. Педаль была, но, отжатая ногой до предела, не тормозила. Каротажка бежала под гору. «Э-э-э-хохэ! — тонко заверещал Гуран. — Тормози, ёккарганай!.. — Стуча стопой по педали, он подскакивал в сиденьи, как на калёной сковородке. Осторожно вывернул руль, выключил коробку в нейтралку, направляя машину с дороги в сторону взгорка. Каротажка, пробежав полсотни метров, пошла на взлобок, преодолела его, попрыгав на бугристом хребтике, выровнялась, резко сбавив бег, мягко скатилась в травянистую лощинку и встала. Лёха заглушил двигатель. И минуту-другую сидел, не шевелясь. И все сидели, замерев, переглядываясь, ожидая вразумительного финиша необъяснимого забега.

— Тормозуху долить надо, скончалась, — Гуран коротко объяснил обстановку сидящим в салоне пассажирам — дальше шпарьте пёхом.

— А на базе нельзя было долить? Я думал, ты с похмела на хребет попылил…

Геологи, привычные ко всему, недоумевая, без склоки попрыгали в траву. В поле — они на работе. Тут путей-профилей не навешкано ни вдоль, ни вкрест, но ориентировались по абрисам холмистой низинки. Нагрузились заплечным шмотьём, разошлись по сторонам света. На профилях скважин их ожидали буровые вышки, пристанища с керновыми ящиками. Работа… Документация керна, отбор проб на анализы. Вроде и выход керна шел высокий. Буровики как с цепи сорвались: бурили по дюжине метров за смену. Успевать за ними — та ещё потогонка. Почти без перекуров.

Оператор с Ротей сомнамбулически дремали в салоне каротажки: этим — обязательная доставка до первой точки нового профиля. У них прибор и косы. «Космы» — язвительно звал Ротя. И впрямь: удачно ухватил образ. Косы эти — сложно-плетенные сгустки электрических проводов, тяжеленных и вечно запутанных. Лежат тут, давят на психику…

Лёха, задрав кабину, неторопливо заливал жидкость, прокачивал тормоза.

Несколько геофизиков и геологов езживало в каротажке на свои профили объекта, но… только попутно. Эти тоже ушли, растворились в тумане неба голубом… тьфу ты… какой к черту туман… Потопали в борзинскую степь.

Единственно Оператору был заранее известен лейтмотив его действий, едва ли не священнодействий. Только он мог приказывать и что-то менять в графике работ, в объемах, в расположении профилей… И все производить молча, и никому не докладывать. А проект, как утверждает Митрич, глазом не пробежался. Всё делает на автомате! Шизик какой-то! Что значит — «спец несусветный…».

…Каждое утро, как мама — школьнику, Синицын повторял Митричу одно да потому:

— Сторожи Оператора! Глаз не спускай… — и для пущей угрозы тряс большим пальцем. — У тебя главная миссия не косы таскать, а чтоб он, кровопивец наш, рюмку где не надыбал. Иначе, сам понимаешь, вся халява рухнет. Особливо за Гураном следи, как за поставщиком зельев… Не то…

— Свинья грязи найдёт, — отбрил Митрич обречённо. — Ты бы ещё партбилетом попугал.

— Тады сам вэзы-эпы рыть будешь! — вспыливал, по обыкновению натуры, Синицын.

— А? Да? Ну и ладушки… Думаешь, не справлюсь? Как знать… Чо было алкаша брать… Справились бы с Сериком Конакбаевым! Мы такие же геофизики, тем же вэзам учились. Практики маловато, так это дело наживное! Вспомним, коль приспичит! Так. Виталий? Не-ет, не доверяете нашему брату. Наверно, есть своя выгода или какой-то иной резон. Может, сговор с Мегетом на тысчонку-другую? Что замолк. Виталий?.. — но Синицына уже заграбастал и уволок тургинский хиусок, потянувшийся с новой силой. Да и Митрича следом потянуло на работу. Внезапно высказанная обида сорвалась с языка, словно пламя из драконовой пасти, и тут же слизнулась — не тем же хиуском? Никто и не заметил. А, может, и не было никакой мистики. Да и шут с ней.

— Ладно, проехали. Взвоете ещё у меня… — проронил Митрич сквозь зубы последнюю искринку.

Подлив тормозной жидкости и прокачав систему, движок Гуран завёл, доставил Ротю с Оператором на точку. Помог разгрузить приборы и косу, упреждая и гася чванливую подначку шефа.

Отъехал с профиля, воодушевленно и ласково давя на педаль газа.

Лёха Гуран прозвание по паспорту имел другое. В кругу коллег был Алексеем. Фамилию его никто не знал, и между собой называли Гураном — по этническому признаку. Он и был гуран — обрусевший бурят или монгол… забайкалец… Добродушный и улыбчивый парень, но «себе на уме». Безотказный, казалось, в работе. Все причуды Сергейсидорыча исполнял беспрекословно. Так ему наказал Синицын, авторитет экспедиционного масштаба. Да и каротажка привязана к Оператору, словно блиндаж к пулемётчику. В салоне хранился весь его скарб: косы, прибор и запасные батареи.

Специалисты, заехавшие на летний сезон, работали безвылазно. Такую профессию выбрали — жить бомжами и… зачастую бессменно. А тут, на Харанорском объекте, подрядились на халяву! Кроме своей работы, Синицын упросил побыть обслугой у операторов ВЭЗ, ЭП и топографов — в «свободное от сна и отдыха…». Лишь маркшейдера Танюшку Нарву в помощь Коле Зайцеву наняли из студентов — молодых специалистов Харанорского разреза — для геодезических работ.

Сергея Сидоровича Саша Хисамов нашёл по наводке знающих людей — в Иркутском ЛТП. Да-да, в лечебно-трудовом протрезвителе… профилактории. Когда-то классный специалист одной из иркутских экспедиций, он, оператор ВЭЗ и ЭП и других геофизических методов, напрочь спился и с тех пор — алкаш алкашом — попадал в лапы ЛТП по завершении полевого сезона, потому как — более некуда деваться. Ни кола, ни двора не накопилось за четверть века. А была сильная алкогольная зависимость, прицепившаяся, вероятно, от ослабленной воли. Терзала Сидоровича, как… сидорову… Но по-прежнему его в нужное время находили знающие люди, вербовали на сезон туда, где нужно «быстро и качественно…». Он немного ерепенился по случаю «набить себе цену» и — соглашался. Как и в случае с Хисамовым.

Все геофизики, мужчины-геологи — Лёша Бо и Женька Шкаратин — написали заявление и были приняты в геофизический отряд инкогнито «топорабочими с харанорскими фамилиями». Которых, по соображениям полной конспирации, в конторе Черемховской ГРП не знали до поры до времени. Конспирация велась для сокрытия от ОБХСС[6], бдительное око которого не дремало. Так объяснил Синицын. Однако нельзя было обойти отдел кадров и бухгалтерию… Паспортные данные на всех в отделе кадров Харанорского разреза собрал Лёша Осколков, официальный специалист партии и… негласный начальник отряда. Как часто рассказывал в каротажке, предлагал в конторе написать заявления на всех халявщиков пофамильно… от главных героев «Мертвых душ». «Чичиков и ко. А чо?.. Актуальненько во все века».

Отдельно, по трудовым договорам, но в общую копилку, работали магниторазведчики и ЭПовцы — две смазливые девчонки с ЛГИ[7], студентки на преддипломной практике. Эти проходили по бумагам легально, без конспирации.

Сезон продолжался, как обычно, в темпе венского вальса. Вернее, по плану.

…Оператор начал день лихорадочно. Схватил прибор за одну ручку, второй рукой задвинул планшет за спину, сгреб остальное свое барахло: пикетажку с карандашом, сетку с банками тушёнки, сгущенки, полбуханки хлеба, коробочкой с чаем и алюминиевой кружкой. Потащился скорым шагом к первой точке на профиле. Батарею, штыри, кабеля и проволоку, свои сетки следом за Сидорычем несли подсобщики-рабочие, Родя с Сериком. Тоже поспешали в ритме Оператора, на автомате. В прибежку разнесли и вонзили в почву штыри, каждый свои, расправляли кабели. Сидорыч поставил прибор, сетку, упал на одно колено и запустил две руки в приборный щиток АЭ-72. Священнодействовал отрешённо и филигранно. За прибором у него нет лишних движений. Годами отточенная практика сделала Оператора «законченным эргономом», как выразился умный Митрич. Немного фасонил: гонял обслуживающий персонал пинками, как сидоровых коз. За день выполнял две-три нормы. И все вращалось вокруг него со скоростью кружалой овечки.

— А говорили алкаш, — изумлялись Родя с Сериком, поторапливаясь за Оператором, как никогда ни за кем. — Напоить что ли…

— Не, сам не выдюжит… — геофизик Серик Конакбаев, чистюля и стиляга, и сам досадует стремительному ритму геофизика.

И впрямь не угнаться за Сергеем… как его обозвать… Вот чертяка… Да и смахивает на чёртика из «Ночи перед Рождеством»! Оператор и в быту неопрятен. И носит чёрте что… Как это в нём совмещается? Серик ищет в себе объяснение для коллеги-феномена. Склоняется к удобной мысли:

— Для понту гоношится: на публику работает. Погоди, скоро скиснет.

— Думаешь?

— Увидишь. Но времени жалко. Ни на рыбалку, ни тарбаганов погонять…

— Так может, взять чекушку? Или Мишаню натравить?

— Это саботаж. Узнают — нас премии лишат.

— Да пошли они…

И геофизики, и геологи поражались темпу, в котором Оператор держал коллег. Работал как проклятый. Неистовствовал на профиле, восхищая и раздражая подсобный персонал. Это алкаш? Оба его глаза блестели, пялясь на шкалу прибора, в пикетажку, на шкалу прибора, в пикетажку… До мгновения лихорадочных сборов и перемещений на новый профиль. Тут тоже никого не видел: покрикивал, командуя, как на театре боевых действий.

О рюмке, казалось, забыл…

Синицын с Митричем ежедневно наматывали на кеды километры вдоль геофизических профилей, прокладываемых ими же. Топографиня Танюшка Нарва с Лёшой и Шкаликом гнали следом теодолитные ходы. Геологическую нужду выполняли поочерёдно, посменно. Обеды и перекусы были краткими. Ужины поздними.

Рабочая смена закончилась. Народ собирался на точках, откуда их вот-вот подберет Гуран. Полулёжа ждали каротажку. Отменно-милое время! С поля завезет Лёха в общагу, откуда, побросав вещи, торопились на ужин: суп, рис с котлетой, полстакана сметаны, компот… С собой можно прихватить булочку с маком, поджаренные хлебцы.

— Смена нам будет или как? В кои веки? — Лёша Бо пытал Митрича. — У меня жена молодая. Одна там прозябает в одиночестве. Вернусь домой, а там… кот с усам.

— Ты же на сезон халтурить подписался. Какая тебе смена?

— Раньше обходились без… геофизики. Теперь-то зачем?

— Интерпретация будет точнее. Тебе ли объяснять. Меня в гээрпэ для того и взяли, чтобы качество повысить. А халтуру придумали, чтобы и качество, и заработать…

— Да шли бы они… с их деньгами. У меня жена ропщет.

— Валюшка? Да?.. Ну и… Натравлю на неё свою Женю. Пусть агдамчика выпьют. Моя-то найдет убеждение, та ещё комсомолка.

— А когда у нас… выпивка?

— Будет и на нашей улице… Мы у Оператора на крючке, потерпи малость.

Харанорцы втянулись в работу. Какой русский не сдюжит умеренного гнёта? Да и не лесоповал, не потогонная система мистера Тэйлора… Им, коллегам по сезону, мотавшимся по степям с рюкзаками, вешками, косами, ничего не в новинку. Забывались в лихорадочной гонке рабочих будней. Лишь иногда в глаза бросалась какая-то зеленая муть. А и покажется что — креститься не умеют… Документировали набуренный керн, отбирали пробы, каротировали скважины… И как-то умудрялись в размеренном ритме работ находить часы для халявы… Или халтуры? Какой, блин-переблин, халтуры, когда геофизика в проекте прописана и профинансирована ГОСПЛАНом! Почему бы не оптимизировать свободное от сна время — в качество работ? Не воровство ведь… Не разбой…

На кривду всегда наезжает правда. Кто-то из полевиков — бурильщики или техники-геологи, сменившиеся вахтой — проболтался дома, в конторе ГРП, о харанорской халтуре. Слухи дошли до кадровички Волчковой и главбуха Татаринцевой. Поступили и первые документы на начисление зарплат для «мертвых душ».

Покуривая на крылечке конторы, обстоятельные особы тихо злопыхали. Мертвые, мол, души — это классическое преступление. Похоже, в партию просочились итальянская мафия, американский гангстеризм или китайский хунвейбенизм. С советскими доделками. Как можно одновременно быть геологами и рабочими? Куда смотрит Лёша Бо как старший геолог полевой группы? Или кумоство, внедрённое в партию со Шкаликом, переросло в ужасное преступление? И всем по фигу! Никто не бьёт в колокола…

— Я знаю, что с этим безобразием делать: сама в городской партком пойду. Пусть они там по партийной линии разберутся, — Татаринцева в упор поглядела на кадровичку.

— Так ты ж не партейная, Люба. Тебя и на порог не пустят.

— Так я вступлю… кандидатом. Ты дашь рекомендацию?

— Счас! Заслужить надо. Ты лучше сразу в ОБХСС иди. Там пустят. Только смотри, потом не кайся.

— Ладно, забудь… Разберемся…

Волчкова с Татаринцевой, побросав бычки в мусорную корзину, вернулись в кабинет, снова уткнулись в бумаги. С изумлением негодовали, сопоставляя новые фамилии с должностями… Митрич стал Потехиным, Лёша Бо — Наливайкиным, Серик Конакбаев — Ахметовым, Родя и Мишаня перевоплотились в Тяпкина и Позняка. Синицын — Чилизубов. На этот сезон он официально взял отпуск, оставив в конторе вместо себя Сашу Хисамова. На запасный случай Хисамов проходил «мёртвой душой» под фамилией Багмытов.

Конторские слухи осадили ухи. Свистят страшнее пистолета. Проконтролировать процесс на месте работ в Харанорский отряд выехал Сашок Макаров, старший геолог, рыхлый и добродушный увалень, нацеленный экспедицией на кадровую замену камеральщика Сергея Карповича. Сергей Карпович и выписал ему командировку на Харанор. Сашок был дошлым в геологической службе, но на карьеру смотрел как на великую обузу. А командировки любил: меньше надзора от начальства. Да и миссия благородная: приглядеть за качеством и сроками работ.

Не зная, каким боком приступить к служебному расследованию, Сашок задумал пригласил старшего геолога Лёшу Бо к откровенному разговору. Что ходить кругом да около? Утром куда-то исчез. Вернулся, когда вахта развезла смену. Сел на подоконник в общаге, обозревал улицу, редких прохожих, спешащих в столовую или по магазинам. Чего-то выжидал.

В общаге остались наедине с Лешей Бо. Сашок пересел к столу. Леша черкал пикетажку. Сашок деланно заглянул в записи. Леша отодвинул пикетажку.

— Ты завтракал? — Сашок заглянул в глаза. — Не составишь компанию, а то я один… смущаюсь по кафешкам шариться…

— Нет ещё. Да я до обеда не хожу в кафе. Если не в поле. Хотя, пойдем, познакомлю с официантками.

— Тут такое дело… — переходя дорогу, несколько смущаясь, Сашок тонко начал интимную тему, — пошёл я сейчас в туалет, сижу и вдруг вижу — глазам своим не верю — в очке лежит… одной бумажкой… четвертинка… Схватываешь? Двадцать пять рубликов! Ну. Я палочки нашёл, ловко подцепил и вот, видишь, купил на халяву. — В руках его появилась плосконькая бутылочка коньяка «Плиска». — Давай за встречу по маленькой?

Сели за стол, захватив с раздачи по салату с сыром и стакану кофе. Лёша Бо ошалел. Старший по званию, по должности, по положению, Сашок Макаров предлагал среди бела дня нарушить режим… И происхождение «Плиски» выглядело пикантным моментом. Да и Шкалик прозябал в поле лишка времени, ожидал смены, как избавления от кандальной топографической рейки. С матерками, поди, ожидал. С надеждой.

— С ранья самого?

— Да, ты не тушуйся. Я всё на себя возьму. Скажу, мол, день рождения, кто знает…

— Меня Скала ждёт. А Оператор на мушке держит. И девчонкам надо помочь пробы отобрать. У нас везде напряг.

— Успеем, я помогу… — они присели за стол. Сашок стал разливать коньяк в принесенные со стойки стаканы. Бутылочку прикрывал второй рукой от любопытных глаз. Впрочем, никто и не пялился на них. Не считая тарбаганьих зрачков с картины, висящей напротив. — Не тушуйся так. Я твой начальник, ответственность вся на мне. Не будешь, так я к Сергею Сидоровичу пойду. Он, вроде, не против выпить…

— За день рождения? — переспросил Лёха, ошалело пытаясь понять Сашка: провокатор или без заднего ума словечки вешает. — А у тебя когда?

— У меня в ноябре.

— Давай за успех.

Чокнулись и выпили. Поковырялись вилкой в сырном салате. Сашок следом налил вторые полстакана.

— А давай за тех, кто в поле?

— За нас, то есть? Как сказал Валера Дмитриевский: «За тех, кто занят много лет работой чёрной. За тех, кто ходит по земле тропой неторной».

— Ну, да…

Чокнулись и выпили. В пустом зале местного кафе, где геологи столовались, внезапно и ниоткуда заиграла тихая музыка. На стене ярче проявилось полотно местного мастера под названием «Харанор на восходе». Красное солнце залило степной посёлок пожаром. Тарбаганьи зрачки зажглись волчьим огнём.

— И как Сергей-то Сидорыч отреагировал? Неужто отказался?

— Ты о чём? Представляешь… в туалете-то… Смотрю в очко и глазам своим не верю. Лежит новая четвертинка. Ну. Я достал. Пошёл в гастроном, купил вот эту «Плиску». А когда сдачу в кошелёк складывал, смотрю, а у меня как раз одной четвертной не хватает! Во фокус! Представляешь?

Лёша поперхнулся. Икнул… и не выдержал, закатился гомерическим хохотом. Сашок Макаров замолчал. Разлил оставшийся коньяк.

— Давай, за…

— …за… что? — Лёша, вытирая слёзы, едва мог сдержать рвущийся наружу хохот.

— За успех предприятия! — решительно предложил Сашок.

— Давай. А какого предприятия?

— А за вашу халтурку.

Лёша подавил в себе смех, словно поперхнулся солёным огурцом. Секунды сидел, не решаясь на обдуманное действие.

— За халтурку, говоришь… Ух-ты! На что намекаешь?

— Какие намёки? Говорю, как есть. Выпьем за… удачное решение проблем с геофизикой.

— А прозвучало ядовито. Будто мы, итээры, с Митричем, с Синицыным-то, приворовываем.

— Я такого не говорил.

— А выпить предлагал.

— Так за успех…

— А давай за Павлика Морозова, если не за что больше? Впрочем, тот ещё герой… Ладно, мне работать надо. Извини… за компанию, — Леша встал и ушёл.

Сашок тупо посмотрел ему вслед, слил оставшуюся «Плиску» в один стакан и допил.

Завернув на почту, Лёша в горячечной спешке набросал текст: «Здесь прессуют тчк срочно уезжай маме». Темный ужас подозрений потрясывал. Отправил телеграмму жене, и — следом — перевод на шесть рублей. Подстраховался. Валя писала, мол, тоскует по родному дому, по маме. Пусть прошвырнется до тёщи. А то как бы чего не вышло. На углу, в ожидании вахтовки, глубоко задумался. Кто послал Сашка? Храмцов? Кацияев? Может, Волчкова в сговоре с главбухом? Калакина науськала как профсоюзный босс? Или парторг Ахмадеев? Командировали из экспедиции в Харанор для сбора компромата? Все, кроме Храмцова, о халтуре знать не должны… ОБХСС не дремлет. Какой срок грозит за… сверхприбыли? Неужели могут сгноить в «местах не столь отдалённых»?

Как дальше быть с Сашком? Сдаст всех в ОБХСС…

[1] Поспелов — главный редактор газеты «Правда». Корреспондент газеты Анастасия Шестакова в 1944–1945, с обвинениями против председателя Геологической комиссии СССР Ильи Малышева (с 1946 года министр геологии СССР). В пасквилях утверждает, что ученые-геологи работают против советской власти, саботируют и не занимаются разведкой месторождений. Пишет докладную Поспелову, где указывает, что обнаружила образец урановой руды. Ей удалось найти первое в сибирской прессе упоминание этого радиоактивного металла, относящееся ещё к 1914 году. Основываясь на газетной заметке, она делает вывод, что в Красноярском крае должно существовать месторождение урановой руды. 12 мая 1949 года Сталин ознакомился с докладной запиской Поспелова и Шестаковой «О предполагаемом районе месторождения, откуда происходит „образец №23“ и где искать его аналоги». Доклад резюмирует, что «на юге Красноярского края, в Хакасско-Минусинской котловине, свила гнездо вражеская группа советских геологов, которая работает на японскую, английскую, немецкую, американскую и другие разведки. Эти геологи умышленно скрывают от правительства и народа богатые урановые месторождения, вредят и вредили все годы советской власти». Также она утверждает, что на юге Красноярского края существует несколько урановых месторождений. И их надо открывать «уже в этом году».


[2] Государственная комиссии по запасам полезных ископаемых при Совете Министров СССР


[3] Цитирует стихи А. Дементьева


[4] ВЭЗ — вертикальное электрозондирование,

ЭП — Электрическое профилирование
Магниторазведка для выявления горельников




[5] Каротажная станция для геофизических исследований на базе автомобиля «Урал».


[6] Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности



[7] Ленинградский государственный институт



Шкалик нашёл Танюшку по вешке — треноге теодолита, закреплённого на точке — вблизи неглубокого ложка: пряталась от холодного сквозняка. Высокая, плотная, медлительная «топографиня», разогревавшаяся по вечерам на волейбольной площадке, с первой встречи понравилась Шкалику. В её облике — стройном, сдержанно-порывистом топольке — Женька Шкаратин увидел Люсю. Они обе, Люся и Танюшка, словно магнитные статуэтки, изящные, холодные, непостижимо тесно объединились, вызывая в нём удвоенное влечение. Люся — когда молча, одними глазами улыбалась, рассыпая искорки хрусталя. Танюшка — когда на секунду взвивалась над волейбольной сеткой, напрягаясь изящным телом, словно тетива лука. Люся — Танюшка… А он и не пытался делить их в памяти! Напротив, объединял в одну, лукаво-усмехающуюся над его неуклюжей любовью.

С первого взгляда он принял её собственной душой — за радость зримую — и с охотой ходил за нею по Харанору и здесь, кандыляя с рейкой по теодолитному ходу. Отсчитывал шаги, бросал под ноги голыш-пятку, пытался, преодолевая порывы сквозняка, держать рейку строго вертикально. Танюшка работала не спеша: теодолит не терпит суеты. Брать отсчёты мешала противная дрожь в окуляре — ветер… И она подолгу льнула к окулярам, подозрительно долго.

Заждавшись, она не шевельнулась на шум явившегося Шкалика. Словно ждала там, на кровати в общежитии, — как в тот первый порыв Шкалика подкатиться под бочок. Вечером, влекомый сладкой негой, будто бы полётом в фантастическом сне, вернувшись вдвоём с Танюшкой с волейбольной площадки, он протиснулся следом за ней, в девичью комнату, и оттеснил от двери, и пылал стыдом, и блаженно молчал на её каменное безмолвие. И так же настырно пытался примоститься в кровати, куда она, тяготясь его присутствием, легла. Таня, казалось, не удивилась. Возможно, не нашла слов возмущения. Может быть, ожидала продолжения его наглости… На второй-третий вечер сцены их встреч в её комнате не грешили поисками новых мизансцен. Протискивался за нею, пожирал глазами, падал за нею в постель и — оба молчали.

…Найдя Танюшку в ложбинке, Шкалик, совсем как в общежитии, подкатился под бочок со спины, приобнял свою «топографиню»… Не шелохнулась.

Извечный даурский сквознячок не задувало в ложбинку. Пригревало полуденное солнышко. Неподалёку словно, нестройное скрипичное соло, подыгрывающее степному шелесту ковылей, попискивали хомячки-пищуги.

Медленно, настойчиво и прилагая повышенные усилия, Шкалик пытался развернуть Танюшку к себе: точно, как в той кровати… Живая и жаркая, совершенно непостижимая, будто тайна египетской мумии, она не реагировала. И не упиралась. Под силой его руки повернулась — колода-колодой — и продолжала бесстрастно, с закрытыми глазами и крепко сцепленными губами, безмолвствовать. Шкалика потрясывало. Наглея, он стал копаться в пуговицах её фуфайки… Проник рукою к телу… Танюшка едва заметно напряглась. Эта, слабо заметная девичья реакция, возбудила Шкалика совершенно. Он резко повернул девицу на спину и навалился сверху… Она отвернула лицо… Но Женька жадно впился в губы, пытаясь вызвать в ней ответное чувство… Таня не отвечала. Даже не кривилась на драконий дух изо рта его. Расстёгнутая фуфайка ничего не решала. Его рука опустилась вдоль тела, загребая в ладонь рубашку, проникая под резинку неглиже…

Неожидвнно Таня громко застонала, гибко потянулась телом, словно наполняясь магической силой. И ослабла, но нежно захватила голову Шкалика руками и принялась зацеловывать лицо. Шкалик заторопился…

— Да-да, ну же… — мучительно шептала Таня, приникнув к уху, возбуждая и порывом, и жаром лица… — Ты мой-мой-мой…

Сквозь нескончаемую музыку степи молодые любовники услышали шум приближающейся каротажки. Лёха Гуран вёз горячий чай к обеду.

Шкалик резко отвалился с танюшкиного тела и пополз вдоль долинки, словно лермонтовский Руслан, преследуемый злой Наиной. Через десяток метров он неожиданно наткнулся на… овцу. Бедное животное провалилось в одну из брошенных буровиками скважин. Погрузившись в забой наполовину, бессильно побарахтавшись несколько дней, ожидала своей худшей участи. Шкалик вскочил, вышел на бортик долинки и замахал руками Лёшке Гурану.

— Геолухи… проклятые… — пробормотал Гуран, увидев потрясающую картинку с полумёртвой овцой. — Ну чо вы везде лезете. Всё крушите. Степь запоганили.

— Вроде, живая тварь, — отреагировал Шкалик.

Из каротажки попрыгали Родя с Митричем и девчонки-магниторазведчицы. Они обступили яму с овцой… К ним молча присоединилась Танюшка Нарва.

— Ой, ну что вы стоите… — возмутилась Люся Ходырева. — Она ещё живая, спасать надо!

Шкалик с Гураном схватили овцу за шерсть и легко вынули из забоя. Затем Лёшка Гуран верхонкой сбил глину с её шерсти и унёс несчастную овечку в салон каротажки.

— Так, Лёша… Выходишь, выкормишь… А на завершение сезона привезёшь нам рёбрышек на шашлычки… Договорились? — Лёша Бо не спрашивал, но приказал. Лёшка Гуран молча ушёл в кабину. По его ропоту, внутреннему негодованию и ещё чёрт знает по каким приметам Лёша Бо понял, что, завершив сезон, празднуя отвальную, геологи не дождутся от Гурана ни бараньих рёбрышек, ни курдючного сала, ни даже копыт овечьих. Не простит им Лешка вторжения экспедиции в долину дедов. Не обеспечит оргии.

Девчонки разложили сумку с продуктами.

— Кто чай пить будет?

— Я не-е… — Лёха Гуран и тут неожиданно забастовал. Он, сидя спиной к колесу каротажки, ковырял самодельным ножом степной дёрн и всем своим видом выражал обиду и неудовольствие за… За что только? За овцу, едва не сдохшую в скважине? За частую езду без тормозов? За нужду якшаться с геологическими пришельцами, к которым сам пришёл наниматься на работу? За поруганную землю, за испуганную степь, за нарушенный вековой покой его милой вотчины?.. Сам, наверное, не знал и не мог осознать — за что ему выражать свой тихий протест понаехавшим в харанорскую долину чужакам. Коричнево-смуглое лицо гурана и без солнечного загара темнело в тени каротажки гневом вскипающей крови.

Он не знал будущего, не мог увидеть свой край в картинах мира, которые вот-вот, в ближайшую четверть века, да и во весь век, проявятся антропогенно-индустриальными образами перемен. Железо, стекло, бетон и химические конструкции встанут здесь, в антураже бесконечной живой степи, мертвящими монстрами. Высосут озеро и реки-ручьи, вспашут зыбкий супесчаный целик, а самые голубые небеса заслонят арматурно-архитектурным хаосом…

И хорошо, что не знал. Ибо не батыр Лёха, не батыр… Незримо стекает с него гуранская кровь и впитывается в угольные пласты… Зря читал в школе улигеры про бедного Улунтуя и сопливого Нюргая, выросших и побеждавших фантастических чудовищ. Зря заучивал наизусть благородные и благословенные истины тхеравады. Впитаны в кровь, не впитаны — в сердце бушуют гневом и состраданием одновременно, как бараны, столкнувшиеся рогами.

Неужто и живет — зря? Или однажды восстанет, заарканит жеребчика Чалого, поднимется могучим батыром в заступ окоёма милых степей Тунгира-Гули и до Черомного хребта? И очистит отчизну от нечисти! И воссияет духом…

Напились чаю, разъехались, разошлись… Работать надо.




Бесплатный фрагмент закончен. Приобретение книги первой возможно по переписке с автором по почте:  alkobo950_v@mail.ru

(Продолжение читайте в Алексей Болотников ППП. Книга четвертая "Чазыголд")