Заигрались

Кое-где на облупившемся белёном потолке торчала грубо сделанная безвкусная лепнина. Краска на стенах была советским хоррором. Доски на сцене пугающе трещали.
 - Ну так что, мы с вами контракт подписываем? - в третий раз переспросил Топоров директора. Как его достали уже все эти "творческие люди". Без ремонта у театра, того и гляди, скоро крыша провалится, а эти пафосные жабы только и думают, как копейки себе сэкономить. Мало того, что директор придурок, так ещё и режиссёр-истерик иногда прибегает с репетиции и вставляет свои глубокомысленные замечания.
Директор рылся в беспорядочной кипе бумаг, некоторые из них уже были мятыми и засаленными, иногда какой-нибудь случайный листок падал на пол, директор поднимал его и, не глядя, совал обратно в кипу.
 - Да, да, я вас понимаю, уважаемый, - беглый взгляд из-под очков. ("Ёшкин, что ты там понимаешь?") Видите вот, какой завал получился... Простите, милейший, огромнейшая к вам просьба! Давайте я вас в наше подсобное помещение провожу, вы там спокойненько посидите, подождёте... Можете там чаю попить... А я, как только освобожусь, тут дже мигом к вам с контрактом!
Топоров про себя тяжко вздохнул. Идиоты. Отправят его сейчас заседать ещё на пару часов. Ну не уходить же в который раз без сделки.
Директор проводил его в кладовую, которая одновременно была и бутафорской, и костюмерной, и даже, похоже, гримерной - театр был завалящим. Усадил в потёртое красное кресло ("Из партера спёрли?..").
 - Располагайтесь, милейший, а я как только, так к вам мигом...
Дверь захлопнулась. Топоров шумно выдохнул и полез в телефон. В телефоне, в общем-то, тоже ничего интересного не происходило.
Оглянулся кругом. На вешалках висели платья и камзолы из дешёвых тканей и с кривыми швами. По углам валялись бутафорские кинжалы, стояли картонные деревья и намалёванные замковые башни.
По своему почину Топоров в театр не ходил никогда. В детстве его мать водила на "Золотой ключик". Ну а потом уже - на спектакли Ани.
В этом чужом болоте Аня всё делала для него живым. Поразительно было смотреть, как она небольшие актёрские упражнения выполняла дома. Вот только что она была твоей женщиной, конечно, любимой, но уже мило привычной, и вдруг оборачивалась через плечо и смотрела на него глазами совершенно незнакомого ему человека, и против воли его пробирала незаметная дрожь страха и восхищения. Иногда она в шутку пыталась научить его читать какой-нибудь монолог ("Помылась ли ты на ночь... Блин, да как там... Дрозофила...") и минут через десять она уже каталась по кровати, не в силах перестать хохотать, а Топоров только разводил руками с выражением притворной вины и искреннего веселья.
Друзья-приятели поговоривали, что никогда лицо Топорова не выглядело таким мягким и светлым, как в те моменты, когда он смотрел на Аню. В другое время он в основном командовал и цедил сквозь зубы.
Глаза у Топорова стали медленно закрываться. Весь день мотаешься на выезды, а тут вот такие идиоты... Ну что ж, посреди плохих костюмов под 16-й век спать мне ещё не доводилось...

***

Топоров открыл глаза. На туалетный столик под старину, с зеркалом в дряхлой раме, легко опиралась Аня, курила тонкую сигарету и внимательно смотрела на Топорова.
Ровно такая, какой он её запомнил. В простом, но роскошно выглядевшем на ней сценическом чёрном платье. С длинными волосами, пряди которых были похожи на змей, лежавших на её спине и плечах. Только руки стали изуродованными.
Он почти не удивился происходящему. Наверное, так сильно всё время хотел её увидеть.
 - Привет, Ань. Скучал по тебе.
 - Ага, я вижу, - спокойным, почти равнодушным голосом ответила она.
 - Ну... и как там у тебя?
 - У меня? Да хреново. Холодно здесь, знаешь. Одиноко.
Аня зябко передёрнула узкими плечами под тонкой чёрной тканью.
Топоров задумался, пытаясь понять, о чём следует говорить с мертвецом.
 - Слушай, Ань... Мне мать твоя тогда не рассказала ничего, даже на порог не пустила, просто орала и полотенцем по морде била... Что тогда случилось-то? Я ж так и не понял...
Аня перевела глаза на замусоленные пёстрые обои на стене, откинула длинную прядь за спину, застыла.
 - Ну ты помнишь, как раз до того, как ты в командировку уехал, я леди Макбет играть начала?
 - Помню.
Топоров тогда успел на премьеру. Макбет, на его взгляд, был шестёркой и недоумком, ведьмы словно выпрыгнули на сцену прямиком из "Золотого ключика", но Аня... Аня прожигала весь зал своим взглядом, задумчиво и ловко вертя в руках длинный узкий кинжал.
 - Ну вот. Все мне говорили, что получается у меня очень хорошо.
 - Ну ещё бы, Ань, - устало улыбнулся Топоров.
 - Подожди, не перебивай. Так вот, чем дальше играла, тем больше мне нравилось. Выхожу на сцену - как будто в тёплую воду. Хожу и говорю, как сытая кошка... Ну а потом всякое началось.
Витьку Плещеева отец из завещания вычеркнул, он у нас водку пил в гримёрной, и меня будто толкнуло что-то спокойно сказать - "Вить, ну ты вспомни, каким отстойным сыном ты был..." - и минут десять ему всё это подробно описывала. Витька в запой ушёл и полгода не работал.
Лампа однажды в коридоре сгорела, Светка поменять решила, попросила табуретку ей принести. Я смотрю - у одной из наших старых табуреток ножка уже подламывается. Вот знаешь - не могу сказать тебе, почему, но мне страшно захотелось именно эту табуретку ей принести. Светка свалилась, ногу сломала.
Ну, про сестру мою, Алиску, ты слышал...
 - Угу, - промычал Топоров.
Аня вздохнула.
 - Это я Алиске показала, что Вовка от неё кобелял. А потом ещё показала, как до этого кобеляли Сашка и Андрей. Сказала ей, что для всех она - тряпка, которой все пользуются, как хотят. Что она уродина и лохушка и всегда такой будет. Ну а после этого... сам знаешь, что было.
Аня взяла новую сигарету слегка дрожащими пальцами. Интересно, подумал Топоров, такое с ней редко бывало.
 - Мать после этого выла сутками напролёт. Избила меня несколько раз, орала, что лучше б у неё вообще старшей дочери не было, чем такая дрянь.
А потом и на меня саму всё это как-то накатило. Не знаю, резко вдруг как-то всё поняла - а до этого не понимала. И про Витьку, и про Светку, про Алиску, про мать... Ну я бутылку водки выпила и вон чё, - с улыбкой показала Аня руку.
Топоров молчал.
 - Всегда надеялся, что у тебя до этого не дойдёт, - наконец произнёс он. - Ань, ну ты ж всегда сильная была...
Аня встала со столика и пошла к нему. Невольно он сглотнул.
Подошла к нему вплотную, оперлась рукой о спинку кресла и наклонилась.
Совсем близко к его лицу приблизились её полные губы.
 - На всякую силу другая сила найдётся. Ты бы, Топоров, не заигрывался...
На него резко пахнуло формальдегидом, и от отвращения он проснулся.

***

Директор выдал Топорову контракт, он вышел из театра, позвонил брату Сашке и сказал, что судиться за родительскую дачу с ним передумал.