Через Камчатку роман 10

                ОЛЯ-КОЛЯ

     Оля с детства была не как все.
    
     Росла она с двумя братьями–погодками, старше  ее.

     Сильно походила на отца, во всем следовала ему. 

     Мать же боялась своей доченьки чуть ли не с самых пеленок.

     Нарядным и кокетливым платьицам с туфельками  Оля предпочитала  драные штаны, кеды или сапоги, доставшиеся от братьев. 

     В них удобнее  было бродить с мальчишками по  речкам за рыбой или по берегу океана в поисках морских звезд и ежей.

      Куклы  Оля ломала сразу, предпочитая машинки и солдатиков, которые  и отбирала у мальчишек.

      В детском саду девочки стаскивали тюлевые занавеси с окон и делали из них себе бальные платья, воображая  себя принцессами.

     Угрюмая Оля пиратом налетала на принцесс с шайкой пацанов, пачкала и рвала  красивые платья, и никогда не просила прощения.
 
     В школе  ее боялись  не  только  одноклассники, но и шарахались мальчишки постарше.

     К тому времени  к ее имени уже прибавилась это второе - Коля.

     Ни одному мальчику, а позже и юноше в голову не приходило не только влюбиться в Олю-Колю, но даже открыто посмотреть в ее сторону.

     Наглец тут же рисковал схлопотать зуботычину. Все споры и сомнения Оля – Коля предпочитала решать кулаками.
 
     Так  дожила она до тридцати лет, месяцами не вылезая из штанов и сапог, таскаясь по тайге с отцом и братьями на охоту или рыбалку.
 
     Наверно, и осталась бы  первобытная душа ее в счастливом покое и блаженстве, если бы однажды  в сильный циклон не вынесло Олю-Колю на улицу.

     Так уж она была устроена: могла неделю просидеть дома в хорошую погоду при солнышке и безветрии, но только поселок накрывал ураган, буря или дождь, Олю-Колю тянуло в непогодь под открытое небо.

      Вот в такую невозможную метель, когда нормальному человеку раз плюнуть  не то, что заблудиться, а и задохнуться от ураганного ветра со снегом, налетел из-за угла на Олю-Колю  медведем Гавриил.
      Ветер сзади еще и подхлестнул его к ней,  столкнулись они нос к носу в снежной замяти.
      Вокруг темень, непогода беснуется, уже снегом их заносит, а Оля-Коля  замерла перед Гирей, будто остолбенелая.
      Как в снежной темноте исхитрилась она увидеть блестящие карие глаза, черные брови и белые крупинки снега на мохнатых ресницах, зарумянившееся от мороза и снега лицо?
     Сама понять не могла.
     Тот постоял мгновение, извинился, обошел Олю-Колю, как столб, и исчез в белых вихрях.
     А ее словно в грудь ударило, что-то там трепыхнулось, сжалось, и с тех пор не отпускало.
     Почему этот  медведь извинился? 
     Сроду Гавриил  такими  нежностями  не  страдал.

     Повсюду ей стал его голос слышаться, его глаза карие виделись.
     Знала она этого медведя  всю жизнь до встречи этой, и внимания не обращала. 

     Как и  на всю их чокнутую троицу – Резея  Поэта, Шурку Клеща и его, Гирю,
     Гавриила, то есть.

    
     Всех симпатичных баб этот Резей доставал своими  рифмованными  посланиями. 
     Дня не проходило, чтобы он и Шурка Клещ  не попали в какую-нибудь историю или  хотя бы  сами не сочинили ее.
     Трудно было понять, когда они говорили  правду, а где просто гуляла их неуемная фантазия.
     Из-за их баек больше всех доставалось Гавриилу.
     Все рассказанное в стихах Резеем и сочиненное Шуркой тот принимал  за чистую монету и лез за друзей в огонь и в воду.
    
     Мнение в поселке о Гире было  вполне определенно: мужик как мужик, как и все, не дурак, но и не умный.
     Живет бирюком, подружек не видать.
     Помешан на растениях, как баба.
     Мужику за сорок, и, если б не вполне мужская работа в море, совсем бы сошел за полоумного.

     В друзьях двое непутевых обормотов значатся.
     Только  и оправдывали  земляки  их  чудачества безобидным  и вполне русским пристрастием  к  беленькой.
 
     Здесь эту слабость и за грех не читали, а вовсе даже за необходимость местную.

     Ольга чувствовала, что пропадает совсем.
     Глаза  Гавриила не оставляли ее. 
     Она приказала себе забыть его.
     День приказывала, два приказывала, на третий сдалась.

     Глаза смыкает, его взгляд на нее целится.
     Встает, по радио диктор говорит ей «доброе утро» его голосом, у всех кареглазых, встречающихся по дороге – его глаза.
 
     Всю душу он ей перевернул, все перелопатил и поселился там без спросу.

     Тогда Оля-Коля пробовала убежать, скрыться от этих глаз, от этого голоса.

     Поначалу в тайгу к старшему брату забралась.
     Только из-за каждой  елки и куста его глаза ее преследовать стали.

     В Петропавловске у  другого брата полгода  жила, на хлебозаводе лотки с хлебом таскала, в доме с тремя племянниками управлялась.

     Только  конвейер гудел все одно на ухо «Гав-ри-ил», стиральная машина  на кухне у невестки пела «Гав-ри-ил».
     Глаза племянников  смотрели на нее его  глазами.
     Вернулась.

     Клин клином вышибают.

     Поймала у пивнушки Валерика, спьяну  брякнувшего, что давно сохнет по высокой и статной Ольге.

     Целый вечер она терпела его неуклюжие ухаживания, и бесконечную минуту позволила ему мусолить свой рот противными мокрыми губами. 

     А вдруг поцелуи  Валерика выбьют из нее эту Гавриилову дурь? 
     Слетел  Валерик с крыльца не своим ходом.
     От поцелуев немилого Ольгу чудом не стошнило, но и дурь не вышибло.

     С каким-то сезонным с рыбзавода, имени не запомнила, перед  его окнами прошлась.
     И красивый, и высокий, да чужой.

     Гавриил, конечно, ни ее, ни кавалера не заметил.

     Однажды ворвалась Ольга в дом своего мучителя и принялась с остервенением драить полы и половики  шуровать.

     По совету местной бабки-ворожеи, коли вымыть полы в доме  того, кого забыть хочешь - и все -  забудешь окаянного навсегда.

     Еще хорошо бы ковры выбить и половики вытрясти.

     Ковра у Гаврила Ольга не нашла, свой приволокла.

     Но, чем  больше трясла, выбивала и мыла Оля-Коля в доме Гавриила, тем больше его карие глаза заполняли ее саму.

      Бабка что-то перепутала, она поняла это, в конце концов, но было поздно.

     Любовь  болезнью вошла в нее и отпускать не собиралась.

     Ей хотелось лишь одного – слышать его и видеть его.
 
     Всегда.

     Мучило одно, чем чаще он ее видел, тем дальше отдалялся.

     У него к ней ничего не было - она подозревала, и не хотела трезво осознавать это.

     Хотела спросить и боялась.

     Гавриил смотрел на Олю-Колю, как сквозь стекло оконное. 

     Вот оно есть, но его не замечают.

     Ольга понимала тщетность своих усилий, но ничего не могла с собой поделать.
 
     Два дня она спрашивала себя, зачем потащилась за этими придурками в тайгу? 

     Два дня не могла найти себе оправдания.

     Когда же заметила на дальней сопочке  отряд  прапорщика Брагина, облегченно вздохнула и больше вопросами не задавалась.

     Ольга перестала себя мучить. 

     Затянула отцовский ремень на ватных штанах, сунула в рот  сухарь и пошла вниз к ручью заполнить  опустевшую баклажку водой.