Похмелье

Когда делать уже ничего не остаётся, можно сделать, к примеру, уборку.
Дятлов впервые за несколько месяцев стирал пыль со шкафов и отклеивал засохший кетчуп от пола на кухне. Собирал по дому смятые бумаги, заплесневевшие упаковки от готовой еды, бутылки из-под газировки и пива.
Когда дошёл до коридора, нашёл там её перчатки. Простые, чёрные, с двусмысленной прорехой на пальце.
Задумался. Выкидывать не хотелось - как-то по жизни не выкидывал полезные в хозяйстве вещи. Да и жест вышел бы слишком показушный, даже если никто, кроме него самого, этого не заметит. Заявиться к ней с требованием забрать дешёвые перчатки - тоже странное решение.
Дятлов порылся у себя в голове в поисках вараинта, который меньше всех остальных отдавал бы истерикой. Вздохнул и достал телефон. Написать ей? Плохая мысль. Скорее всего, она вообще читать не станет, просто скользнёт взглядом по словам. Хорошо ещё будет, если сразу не забанит. Было что-то трусливое в том, чтобы пытаться от её гнева закрыться "щитом" из простых чёрных значков на белом фоне. И она, как всегда, это поймёт. Может, паскудность она ему и простит когда-нибудь, а вот трусость - точно нет.
Набрал в грудь воздуха и позвонил ей. Она довольно быстро ответила - ровным спокойным голосом.
 - Перчатки твои здесь остались, придёшь забрать?
 - Нет.
Говорила без какой-либо истерики или злобной показухи. От подобного её тона Дятлову уже давно становилось одновременно и легко, и страшновато. С одной стороны - хорошо, что не приходилось разбираться с бурей женских эмоций. С другой - непонятно становилось, а чего от неё, собственно, в таком случае следует ждать?
 - Что делать-то с ними, выкидывать?
 - Выкинь, кому они нужны.
Слышно было, как у неё щёлкнула зажигалка.
 - А вообще на днях прийти не хочешь? - Дятлов уже смирился с мыслью, что, говоря с ней, лучше называть вещи своими именами.
 - Не хочу, - ответила она так же спокойно, без вызова. Сказала правду, как есть.
 - Позвони, если захочешь.
 - Хорошо. Пока.
Тогда и перчатки полетят на свалку. Мозги у Дятлова набекрень пока ещё не поехали, и он уж точно не стал бы, наподобие слезливого рыцаря старого немецкого романа, прижимать драгоценную тряпочку с монограммой к груди, страдальчески глядя на луну.
Вытащил на помойку несколько тяжёлых мешков мусора и побрёл в сторону "Шервуда". "Шервуд" был дурного вида пивной, куда он не заходил лет пять и про которую вспоминал только потому, что барменом там был его давний знакомый. Не столько даже хотелось выпить, сколько посидеть в вонючей зале, к полу которой прилипали подошвы кроссовок.
Сел за неубранный стол, взял себе две рюмки "ягеря", сразу их выпил, положил голову на руки и уснул.
Проснулся от того, что по лицу у него ползала муха, а за плечо тряс Михей.
 - Братиш, вставай, закрываемся уже. Пока ты тут почивал, у тебя уже два раза карманы подрезать пытались. Скажи спасибо, что я присмотрел.
 - Спасибо...
Выполз из "Шервуда" и с чувством малопонятного удовлетворения побрёл домой.