Работа над ошибкой. Гл. 4

Репортаж с Красной площади о юбилейном параде завершился, как всегда — впечатляющим пролётом авиации. Ольховский выключил телевизор и вздохнул: увы, Мавзолей и в этот раз загородили расписными фанерными щитами, словно убогий сортир, невесть как притулившийся у Кремлёвской стены. Позор для великой державы — стыдиться собственной истории! Скоро ли президент прекратит это унизительное посыпание головы пеплом и перестанет стесняться лишний раз напомнить «заклятым партнёрам» о неприятных для них исторических фактах? Почему его так трудно понять? То он делает решительные шаги, от которых «партнёров» корёжит и колбасит, они приходят в бешенство и в истерике хлещут Россию санкциями. То неловко топчется на месте или, того хуже, пропускает удары вроде пенсионной реформы и потакает пятой колонне, вызывая глухое недовольство народа, отдавшего за него голоса.

Оно, конечно, понятно, что Трактов в борьбе за единую и неделимую Россию много лет лавирует между Сциллой внешнего давления на него и Харибдой внутреннего сопротивления его политике. Однако он не из тех, кто дёргает цветок, чтобы скорее рос. То, что держава за время президентства Александра Александровича не только не раскрошилась на удельные демократии, суверенные халифаты и сувенирные ханства, а, наоборот, окрепла и сплотилась, говорило о верности выбранной им политики. Кстати, характерный пример: скандальный журналист Неглядов с радиостанции «Московское эхо» повадился именовать его Александром Четвёртым.

Но одно дело понимать умом, что нельзя игнорировать настроения западных «партнёров» и большой части так называемой элиты, нельзя поспешно махать шашкой, и совсем другое — идти на поводу эмоций, умело подогреваемых теми, кто спит и видит конец Трактова.

Дмитрий Олегович налил рюмку, посмотрел на фотографию усталого офицера в камуфляже и с перебинтованной головой, склонившегося над картой. Любительский чёрно-белый снимок был сделан в штабной палатке. Это фото — последняя весточка о подполковнике Ольховском, не вернувшемся с чеченской войны. Даже хоронить его пришлось чисто символически: горсть пепла в скромной урне, привезённая сослуживцами — вот всё, что от него осталось…

Будь жив отец, он по поводу ежегодно вымарываемого из истории Мавзолея высказался бы, не выбирая выражений, на отборном русском командном.

«Ну, за Победу, батя! — вздохнул Дмитрий. — Извини, что с таким самозабвением плюём в наше славное прошлое…»

*

За праздничным столом жена тоном, от которого окно едва не покрылось морозными узорами, поинтересовалась:

— Что за аврал вчера случился, Дмитрий? Или отмечали праздник? До третьих петухов гусарили?

— Прости, родная, и правда, засиделись. Сама понимаешь, семьдесят пять лет — это дата, — даже жене Ольховский не имел права рассказывать о подробностях своей работы. — Но я пришёл как стёклышко!

— Да хоть как хрусталь! Надоели ваши полночные бдения, Дмитрий Олегович. И работа ваша опостылела, бессмысленная, безденежная, из-за которой я света белого не вижу! Сижу за колючей проволокой безвылазно. А за что? За что вы меня приговорили, Дмитрий? Я в Москву просто так съездить не могу, с подругами повидаться, в кафе посидеть. Надо обязательное разрешение на выход за ворота! Отпуск у моря — только Сочи или Крым. А я хочу в Таиланд! В Грецию хочу! На Мальдивы! В настоящую Швейцарию хочу! Так нет же! Из-за этой дурацкой секретности не только вас, но и меня за границу не пускают! Интернет, и тот фильтруется! Хотя я понятия не имею, чем вы в своём институте занимаетесь…

Ксения переходила на «вы», когда теряла над собой контроль. И это уже означало не просто скандал. В её истерической интерпретации житейские мелочи разбухали до масштаба мировых проблем быстрей, чем в знаменитом фокусе позапрошлого века из зёрнышка вырастало апельсиновое дерево. А ещё — в наказание за причинённые моральные травмы — Ольховскому строго-настрого закрывался доступ к её соблазнительному и манкому телу. По закону подлости зов плоти накатывал в такие дни особенно мощно, и полковнику приходилось преодолевать либидо классическим способом: вечерами он уходил в кабинет и отдавался работе. С нею в кабинете и ночевал.

Женщина бросила вилку, которой дирижировала в такт своей филиппике, и продолжила с надрывом:

— Может, откроете и мне какой-нибудь маленький секретик? Чтобы я не зря числилась невыездной. И ограниченной в законном праве на свободу передвижения! Мне скоро тридцать, а что я видела в жизни?

Воздействовать сейчас на жену логикой, напоминать о том, что оклад Ольховского сравним с доходами топ-менеджеров успешных компаний, а ограничения свободы компенсируются массой удобств и привилегий, недоступных большинству проживающих по ту сторону колючей проволоки — всё равно, что тушить костёр чистым спиртом. Дмитрий решил не спорить и отодвинул тарелку с любимым борщом. Движение вышло резким, красная жижа выплеснулась на скатерть.

— Можем развестись… — неожиданно спокойным тоном предложил он и встал из-за стола.

— Ну и катись отсюда!.. — эффектность напутствия, пущенного вдогонку, сильно подпортила неуверенная интонация. Прежде, чем последние слова сорвались с губ, Ксения осознала, что катиться отсюда, из комфортабельного коттеджа, придётся как раз ей. И катиться в родную провинцию, а вовсе не в Москву. Потому что замуж за неотразимого майора она вышла сразу после защиты диплома. Жильём в столице Ксения не обзавелась, в отличие от провинциалок-однокурсниц без комплексов, «насосавших» множество приятных ништяков: от статусного смартфона до машины, а кому особенно повезло — квартиры. Даже богатенького «спонсора» не завела… Её напряжённые студенческие годы с первого до последнего дня прошли в университетской общаге.

...Дождливым пасмурным днём в конце мая девчонки-дипломницы курили под навесом у входа в главный корпус. В то время начались активные гонения на курильщиков: в помещениях дымить уже запретили, но ещё не додумались отгонять самоотравленцев подальше от здания. Под узкий козырёк порывами ветра закидывало холодную морось, и девушки, чтобы не промокнуть, жались попками к стене, с унынием разглядывая серую улицу, поливаемую тоскливым дождём.

У тротуара остановилась машина. С пассажирского сиденья вышел офицер, надел фуражку и, презрев непогоду, спокойным шагом направился к входу. Подруги переглянулись и приосанились. Когда он приблизился, одна из них сымпровизировала:

— К нам пришёл военный, красивый, здоровенный!

Военный за словом в карман не полез:

— Я бы с радостью к вам, девчонки, но мне — к вашему ректору. Вот, разве, когда освобожусь… Кстати, не проводите ли до приёмной?

— Заблудиться опасаетесь? — хихикнула другая. — А ещё целый майор!

Третья повела ярко-синими глазами на сигарету и пообещала:

— Обождите минутку. Докурю и покажу вам дорогу.

— Кабы я была царица, третья молвила девица, я б для батюшки-царя… — начал майор, но девушка, которая разбиралась в званиях, перебила с усмешечкой:

— Не получится с богатырём, до приёмной не успеете…

«Накаркала Дашка… — вздохнула Ксения, услышав как захлопнулась дверь кабинета. До сего дня так и не получилось у них с богатырём. И с красной девицей не вышло. — Ну что ж, если дойдёт до развода, то хоть детям страдать не придётся».

Из ярко-синих глаз побежали слёзы. Кажется, сегодня пропал не только праздник…


Ольховский, едва за ним закрылась дверь, переключился на работу. Он принялся анализировать происшедшее на испытаниях комплекса. Без записей и прочих материалов. Секретностью полковник не манкировал и домой рабочие материалы не таскал. Обладая феноменальной памятью, он прекрасно обходился без них. Но сегодня размышления упорно соскакивали с технических вопросов на явившуюся ни к селу ни к городу мысль про какую-то Свету с иняза. Что это было? Дмитрий мог дать голову на отсечение, что ему не померещилось. Ощущение того, что он, сексуально умиротворённый, сидит за рулём, было вчера абсолютно натуральным! И номер… Номер «копейки» показался знакомым. Вот только откуда?

Он разыскал в книжном шкафу старый семейный альбом, оставшийся от бабушки. Пролистал до сделанной отцом чёрно-белой карточки, где четырёхлетний Димка, высунув от старания язык, возит тряпкой по капоту: помогает деду мыть машину. Снято немного сбоку, но номер можно рассмотреть почти целиком, за исключением первой цифры, закрытой голой мальчишеской ногой. Да может ли такое быть? Дмитрий даже протёр глаза. Вот единица, семёрка, восьмёрка… И буквы — те самые, что запечатлела камера в ходе испытаний! Как такое понимать?

Да… Без тщательного изучения параметров эксперимента, а главное, без попытки воспроизвести события с максимальной скрупулёзностью, тщательно и посекундно дублируя зафиксированные значения, разобраться в удивительном феномене не получится. Но как же хочется! Хоть прямо сейчас беги в испытательный корпус. Увы, исследовательский центр имени Бенкендорфа — это вам не легендарный НИИЧАВО, воспетый братьями Стругацкими. Всё надёжнейшим образом обесточено, закрыто и опечатано в преддверии праздничных дней. Плюс усиленный караул. Даже самая магическая магия не в силах преодолеть суровые требования секретности и воинского порядка.

Никогда ещё Ольховский не ждал понедельника с таким нетерпением.


Доскональный анализ телеметрии и всей документации выявил причину непредвиденного разброса параметров. Законы Мэрфи ещё никто не отменял! Сказано ведь: «В любом наборе исходных данных самая надёжная величина, не требующая никакой проверки, является ошибочной. Ошибка выявится только после завершения окончательной проверки прибора». Так оно и случилось.

Не одна неделя ушла на то, чтобы всё выяснить, проанализировать, исправить и добиться стабильной работы программно-аппаратного комплекса. Выход в открывшуюся реальность получался, однако, не без странностей. Когда за пультом сидел Ольховский, связь устанавливалась, как говорится, с полпинка, изумляла устойчивостью и почти нулевым расходом энергии на поддержание портала в открытом состоянии. Любой другой оператор, добиваясь пробоя в мир иной, успевал вспотеть, отчаяться и наполнить атмосферу плотными слоями специфических выражений, без которых не обходится никакая осмысленная деятельность русского человека. На удержание прохода тогда уходила изрядная мощность. Слава богу, Центр обладал двумя собственными реакторами по сто девяносто мегаватт каждый, демонтированными с одной из «Акул», самых больших в мире подводных лодок, без всякого смысла распиленной на иголки в «святые» дубцовские времена. Самым загадочным, не поддающимся никакому рациональному объяснению, было то, что Дмитрию Олеговичу — и только ему! — удавалось без труда, лёгкими касаниями пальцев, распахнуть портал в любую точку Московской области и в любой момент времени между семьдесят вторым и семьдесят восьмым годами прошлого века параллельной реальности, которой присвоили условное обозначение — «72-78МОС».

Удалось пробить каналы ещё в несколько слоёв мультиверсума, но с огромным трудом и непомерными энергетическими затратами. При этом личность оператора на затраты энергии и труда никак не влияла.

Чтобы понапрасну не расщеплять уран в реакторах, учёный совет принял решение свернуть попытки пробиться в неведомые миры и времена, и сосредоточиться на работе с реальностью 72-78МОС, раз уж она так охотно откликается на запросы полковника. И не в последнюю очередь — из-за странного сопряжения Ольховского с водителем белой «копейки».

Разумеется, после устного доклада и подробного письменного изложения обстоятельств и ощущений в краткий миг ментального контакта Ольховский добровольно, но в обязательном порядке прошёл изнурительный цикл медицинских и психиатрических исследований. Как выразился после оглашения заключения председатель комиссии, в данном случае медицина бессильна — пациент несокрушимо здоров телесно и умственно. Эрго — есть предположение, что обнаружен побочный эффект комплекса «Орхидея» в области не менее фантастической, чем мультиверсум, то есть в сфере телепатии. Надо выяснить, имел ли место факт передачи мыслей между реальностями, или то была галлюцинация, наведённая работающей аппаратурой?

Впрочем, версию о галлюцинации отбросили после того, как была предъявлена фотография из семейного альбома с номером белого жигулёнка. Естественно, тут же решили воспроизвести условия первого контакта, но несмотря на поразительную способность Ольховского играючи открывать портал, ничего не вышло. То есть, проход в ночь третьего августа семьдесят четвёртого года открывался без проблем, совпадало до долей секунды время и до сантиметров — место, но на ночной дороге искомой машины не наблюдалось. Хотя дорога отнюдь не пустовала: ходили автобусы, ездили грузовики и легковушки, иногда попадал в поле зрения транспорт с военными номерами.

Но наблюдаемые объекты не повторились ни разу!