И жизнь, и любовь, и полёты

ГЛ. 1. ДЕТСТВО.  ЮНОСТЬ.  НАЧАЛО ТРУДОВОЙ  ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Это не автобиография, а повествование о моей жизни по важнейшим, наиболее значительным событиям в ней. С высоты прожитых лет многие события представляются мне уже не такими, какими я их воспринимал в то время, когда они происходили. Тогда я оценивал и поступки людей совсем не так, как оцениваю сейчас.

Себя я помню с трех лет. Когда все уходили на работу в поле, меня привязывали к печке. В детстве переболел всеми известными детскими болезнями и всеми видами ОРЗ. Лечили всегда только домашними средствами. При простудах сажали под тулуп дышать паром от вареной тыквы или картошки.  Однажды наступил левой ногой на косу, брошенную в траве. Отрезанной оказалась почти вся подошва от пальцев до пятки. Отец решил обеззаразить рану, для чего опустил мою ногу в ведро с керосином. Я взвыл от боли. Но это спасло от заражения, и рана зажила относительно быстро. Многие болезни излечивала моя любимая бабушка Агриппина различными отварами из трав. У нее я жил почти все годы раннего детства.

В городскую больницу возили лишь два раза. Первый раз, когда нужно было вырвать больной зуб. Второй раз, когда на ногу мне упала соха и острым концом пробила мышцу в паху. Появилась опухоль. Решили обратиться к врачам в Стерлитамаке. После операции все нормализовалось.

С самого раннего детства нас, детей приучали к выполнению нехитрых, но нужных домашних дел. Топить русскую печь или голландку, загонять и привязывать корову, загонять овец во двор по возвращению их с пастбища. А зимой кормить их сеном, соломой, регулярно поить их обязательно теплой водой, убирать навоз и т.д. Особое значение придавалось умению хорошо выдоить корову. За недобросовестное выполнение этих обязанностей, например, неполное выдаивание коровы, иногда было и суровое наказание. Мама возвращалась с работы обычно поздно ночью, но всегда проверяла, как выдоена корова. Нас также учили выпечке хлеба, бубликов и других мучных изделий.

Все огородные дела, кроме посадки и частично уборки урожая, также полностью лежали на плечах детей. Мы и поливали два раза в день, таская воду из колодца, заранее заготовленную и днем хорошо прогретую и систематически пропалывали огород все лето, не допуская засорения. Все работы тщательно проверялись, и оценивалось качество выполнения каждого дела.

Особенно мы с братом Степаном отличились, когда родители перестраивали старый дедовский дом. В новом доме мы сами с ним настелили деревянные полы. Как это нужно делать правильно нас научил великий мастер плотницких дел брат нашей бабушки дед Иван Яценко. Все работы мы выполняли сами. Так же мы обили стены дома дранкой, намесили глину с соломой и нанесли эту смесь на стены. После того, как глина высохла, мы хорошо заштукатурили стены смесью глины с песком. Специальными дощечками отгладили и выровняли так хорошо, что все удивлялись, как это мы так смогли сделать. А мама приглашала своих подруг и, с гордостью показывая им стены, говорила:

- Вот смотрите, как ребята хорошо сделали!

Женщины, заглядывая в окна, цокали языками и хвалили нас. Конечно, нас распирало от гордости. Каждый год осенью мы заготавливали лозу. Рубили ее в оврагах и таскали домой. Сушили, рубили на короткие чурки и складывали в сарай. Кроме того, на наших плечах лежала сушка кизяка. Месили его взрослые, на траву вытаскивали всей семьей, а вот переворачивать, чтобы он хорошо просох, должны были мы.

Зимой мама ткала льняные и конопляные полотна, из которых потом всем шили белье и даже верхнюю одежду. Так вот все лето эти полотна надо было отбеливать на солнце. Полотно мочили в кадушке с водой и расстилали на траве. Как только оно высыхало, его надо было опять мочить и так все куски, сколько их  было и каждый день все лето. За выполнением всех этих заданий строго следили и оценивали качество работы. Все наше детство было насыщено такой работой. Никогда не было пустого времяпровождения.

Иногда нам с братом все же удавалось поиграть в войну с соседскими мальчишками. Особенно любили играть в Чапаева. Делали деревянные винтовки и даже станковый пулемет с трещоткой. При вращении рукоятки издавался звук, похожий на пулеметную очередь.  Где-то раздобыли 4 колеса от плугов и соорудили автомобиль. Он приводился в движение педалями. Позже такие же автомобили, только намного красивее стали продавать в магазинах детских игрушек. Когда мы ехали на нем по улице, карапузы бежали за нами и просили прокатить их.

Для нас был большим праздником день, когда нам разрешили пойти на конюшню и принять участие в купании лошадей. Однажды я пришел позже других. Все мальчишки уже ускакали на пруд.  Конюх предложил мне искупать оставшегося в конюшне мерина по имени Тузик. Он был еще трехлеткой и поэтому не объезжен. Все ребята знали это и не решались ехать на нем на пруд. Я тогда еще не представлял себе всей опасности и согласился его искупать.

Конюх вывел его из конюшни и дал мне повод.  Я, ничего не подозревая, подвел коня к телеге, чтобы с нее залезть на коня. Как только я запрыгнул на него, конь вздыбился, но я чудом удержался на нем. Он тут же рванул вскачь вперед галопом.  Я держался за гриву, ничего не видя перед собой. Как только мы поравнялись с последним амбаром, стоящим у дороги к пруду, какой-то мальчик махнул прутиком в нашу сторону. Тузик от неожиданности резко рванул вправо, а я мгновенно слетел с него и упал на землю. Конь -  умное животное, тут же остановился и подошел ко мне. Я поднялся, подвел его к амбару и сел на него верхом.

Дальше он вел себя смирно и слушался всех моих команд. А на пруду все ребята удивлялись, как это мне удалось объездить и приручить такого ретивого коня, каким был Тузик.  Намного позже я понял, что надо мной хотели посмеяться. Но не получилось. Конечно, не я сумел коня обуздать, а конь уже созрел к тому, чтобы покориться человеку. Он был умным. Даже в войну попал на фронт.

Моя трудовая деятельность началась очень рано. Ответственные дела мне начали поручать с 10 лет. Первая моя работа была возить воду. С рассвета и до захода солнца работали колхозники в поле. Никто не мог запастись холодной водой на весь день. Термосов тогда еще не было. Поэтому перед водовозом стояла задача набрать в бочку воды из самого лучшего колодца в деревне и вывезти ее в поле, где люди работали на жаре. Бочка опустошалась очень быстро. Все знали, где я брал воду и высказывали мне свое мнение о воде -  хорошая или плохая. Иногда хвалили, иногда упрекали. Как только в бочке кончалась вода, я ехал обратно в деревню, набирал свежей холодной воды и опять вез ее в поле. И так все лето все светлое время суток.

Следующей ступенью была работа на конных граблях в период сенокоса и уборки хлебов. Начало работы с восходом солнца, а конец с наступлением темноты, с небольшим перерывом на обед, чтобы подкрепиться лошади и мне. Было трудно, но никто не считался с этим. Так было принято. Через это проходили все подростки.

Весной и осенью была пашня. Нужно было ходить за плугом, который тянули две лошади или два рабочих вола. Этот изнурительный труд считался уже работой для мужчин. Перед самым началом войны и до призыва в армию в период сенокоса и уборки хлебов я уже вместе с ровесниками кидал снопы вилами с земли на телегу, а затем с телеги на стог. За день так накидаешься, что вечером не поднимались руки, чтобы взять ложку и поднести ко рту. Но постепенно организм привыкал к таким нагрузкам, мышцы развивались и усталости было меньше.

Тоже очень тяжело было возить зерно на элеватор. На бричку, запряженную двумя лошадьми, укладывали по 25 мешков, весом по 60 кг каждый. На элеваторе их нужно было нести по дощатой лестнице: с мешком на спине вверх метров десять, там нужно было развязать мешок и высыпать зерно. Это сильно укрепляло ноги, но подрывало сердце. Перед самым началом войны мы с Федей Беляшовым после школы напросились на строительство автострады и работали по нормам для взрослых.

Весь предвоенный период мне приходилось работать с лошадьми. Как правило, у меня получались хорошие взаимоотношения с этими умными животными. Но однажды мне поручили поймать в стаде лошадь, запрячь ее в конные грабли и поработать на участке: сгрести высохшее сено. Так вот, я, пытаясь поймать лошадь, допустил неосторожность, и она меня ударила кованым копытом в грудь.

 Я находился в полусознательном состоянии, когда меня подобрал пастух-конюх этого стада. Он меня лечил месяц в шалаше, чтобы дома не узнали о моей травме. Когда меня призывали в армию, то рентгенолог спросил, а не было ли у меня травмы груди; я ему сказал, что не было. Но пробоина в грудной клетке от кованого копыта так и осталась на всю жизнь.

В детстве на нашу долю выпало перенести два голодных года: 1933 и 1936 г. В эти годы неуродился не только хлеб, но и очень мало было овощей , а в 1936 г. засуха пожгла все травы. Сена не было, соломы тоже. Скот кормили тем, что раскрывали крыши домов и сараев. А у нас дом был покрыт жестью, поэтому соломы с крыши одного лишь сарая  было  недостаточно, чтобы  прокормить овец. Их порезали. Осталась одна корова. Люди перемалывали в специальной ступице солому на муку, делали из нее лепешки и ели. Поели всех кошек и собак. На всю деревню осталась лишь одна наша собака Тузик. Мы его из дома никогда не выпускали, держали на цепи.

А раз не было в хозяйстве животных, то и не создавался запас навоза, из которого делали кизяк для отопления. Поэтому все лето дети ходили по полю и собирали сухие «блины» после коров. Ими и топили печи.

С весны до получения хлеба нового урожая рвали лебеду, одуванчик и другие съедобные травы, сушили их и перемалывали  в муку, пекли лепешки  и варили суп из лебеды. После такой еды были хронические поносы. А летом ловили сусликов - из них получался очень вкусный суп.

Этот опыт очень пригодился людям в годы войны и в1946 году. Этот опыт позволил вынести неимоверные испытания и нечеловеческие страдания военного лихолетья. Поэтому в последующие годы мы стремились, чтобы наши дети никогда  не  испытывали голода, чтобы не страдали от недостатка в питании.

Хочу немного рассказать о моей учебе. Третий класс я окончил со всеми отличными оценками и меня за это наградили книгой В.Каверина “Два капитана”. Ее я читал все лето и очень сожалел. что еще не была написана вторая часть этой книги.

Успеваемость во все другие годы была недостаточно высокой. В шестом классе я сидел два года, т.к. у нас со Степой на двоих были только одни валенки и один прабабушкин кожушок и в школу мы ходили по очереди через день. В свободный день мы также по очереди управляли лошадьми на маслобойке. Отсюда и низкая успеваемость в школе.

В эти годы на меня оказывал большое влияние Андрей Бутенко. Он был настоящим поэтом-пушкинистом. Сам писал стихи в стиле Пушкина, а меня научил любить читать книги. Он пытался научить меня и писать стихи, но ученик оказался бездарный.

В 1941 году начало занятий в школе было с 1 октября. Отец ушел на фронт. В конце сентября мы, все дети, с мамой рыли картофель на закрепленном за ней участке колхозного поля. И вот перед заходом солнца мы увидели небольшую группу моих сверстников, которые шли по дороге за телегой. Мы спросили их, куда они направились. Они ответили, что идут в Николаевку, где тогда была средняя школа. Я тут же спросил маму, как же мне быть. Она ответила:

-Что же я буду делать без тебя с тремя малыми детьми?

Я все понял и молча продолжал работу в поле. И вот солнце уже на горизонте. Мама вдруг говорит:

- Иди, сынок, учись. Я как-нибудь справлюсь тут одна со всеми делами. Иди быстрее, а то будет уже темно.

Я, как был в кожушке и стоптанных ботинках, рванулся в сторону Николаевки напрямик. Добрался ночью. В селе уже ни в одном доме не было света. Светились только окна маслобойки, где молоко сбивали в масло и отправляли на фронт. Работавшие там женщины приютили меня на ночь. В углу на скамейке определили на ночлег.

Первое время я не мог никуда устроиться на постой, поэтому оставался на маслобойке. Мне было поставлено условие: в школу я мог ходить только через день, а в другие дни я должен был  гонять лошадь, которая приводила в движение сбивающие сметану в масло лопасти в больших бочках. Так я начал учебу в восьмом классе Николаевской средней школы.

Хлеба не видел. Питался только пахтаньем, его было много. Иногда женщины давали мне картофелину. С наступлением сильных холодов 1941 года я нашел жилье у тети Тони. Она жила с четырьмя детьми напротив маслобойки. Ее муж был на фронте. Потом меня взял к себе жить участковый милиционер.

Он поставил условие -  ухаживать за его конем, который размещался в конюшне у дома. За это мне предоставили жилье и ночлег. Теперь я стал ходить в школу каждый день. Учился только на отлично. Но это счастье быстро прошло. После зимних каникул мне уже не удалось вернуться в школу. Первые две недели я лежал на печке, сильно обморозившись 31 декабря 1941 года, когда шел домой 18 километров против ветра.  Потом работал на моторах, стоявших на комбайнах. Всю зиму женщины на своих личных коровах возили с заснеженных полей снопы, а на этих комбайнах их обмолачивали. Все зерно шло на фронт, а солому давали тем коровам, которые возили снопы.

Зимой 1941 года мне приходилось много раз ездить в транспорт, как тогда эта работа называлась. Иногда 10 - 12 подвод на санях отправляли в ближние города за различным грузом. На каждого человека выделяли две лошади, которые запрягали в сани с грузом. Возили мешки с зерном, бочки с нефтью, дрова, ящики с удобрением и разный другой груз, необходимый для фронта или колхоза. Возницами были, как правило, женщины, а на особо ответственные задания посылали нас, “мужчин” 14 – 15  лет.

Вот, однажды, нас с Алешей Тимченко послали в  Ишимбай за нефтью. В транспорте было четверо саней с двумя бочками в каждых санях,  которые тащили по одной лошади.  На обратном пути после сильной пурги ночью было тихо, но стоял сильный мороз. На Алеше был тулуп, а на мне чапан из протертого сукна, который почти не грел. Закутавшись в чапан и растянувшись вдоль саней, я прижался к бочкам.

Мои сани были последними в нашем обозе. И вот когда подъехали к реке Ашкадар, лошади побежали рысцой по спуску к реке. Вдруг мои сани резко занесло вправо и полозья ударились о какое-то препятствие. Меня сбросило с саней и я попал прямо в длинную прорубь в реке. В этой проруби поили лошадей из стоящей на берегу конюшни. Я не успел сообразить что же произошло, как на меня накатилась бочка с нефтью, сорвавшаяся с моих саней.

 Эта бочка прижала ко льду полы чапана, а вместе с ним и меня, барахтающегося в ледяной воде проруби. Моя одежда мгновенно промокла, валенки наполнились водой. До дна реки я достать не мог, чтобы упереться в него и столкнуть бочку. Только голова на поверхности. Сил не было сдвинуть эту бочку, ведь с нефтью она весила более 200 кг. Я стал кричать, но Алеша ехал на первых санях и не слышал.

Каким-то чудом он оглянулся и все понял. Быстро вернулся, откатил бочку и вытащил меня из воды. Мороз мгновенно сковал все, что было на мне. Тогда мы приняли решение мои сани с бочками бросить, а мне сесть верхом на лошадь и скакать до ближайшего жилья. Я доскакал до ближайшей деревни и постучался в крайний дом. Там оказались хорошие люди. Меня раздели, валенки даже пришлось разрезать, т.к. в них уже образовался лед и их нельзя было снять. Обогрели и накормили. Алеша привел в этот двор весь обоз и нам разрешили переночевать здесь. Утром мы отблагодарили хозяев и двинулись в путь домой. Добравшись до дома, я проболел несколько дней, но потом все прошло.
Перед весной меня послали в МТС ремонтировать единственный дизель, который предназначался для работы в нашем колхозе. В дальнейшем вся моя работа была связана с тракторами. Я работал одновременно трактористом и учетчиком в тракторной бригаде. С началом войны трудное детство ушло в прошлое, уступив место еще более трудной юности, полной страданий, лишений, испытаний и несбывшихся надежд.

Всю зиму с 1942 на 1943 год я работал на дизельном тракторе. Главной задачей было снабжение завода “Красный пролетарий” мазутом для отопления всех помещений. Один-два раза в неделю из сборочного цеха вывозили на двух санях ящики с основной продукцией завода -  минометами. Иногда приходилось отвозить на дальние нефтепромыслы моторы после ремонта. Это были мощные американские моторы “Веласкеш”, которые весили более двух тонн.

 Вот, однажды, пришлось везти два таких мотора на дальний промысел, который находился в лесу в 90 км от Стерлитамака. Эта поездка была полна неприятностей. Мой напарник болел, а везти моторы надо было безотлагательно. За сутки до этого прошел сильный снегопад, а ехать нужно было по лесной просеке. Глубина снега была более полуметра, под ним не было видно дороги.
Выехал утром один. Проехал несколько десятков километров. Вдруг краем левой гусеницы наехал на пенек и она слетела с колес. Я едва успел остановить трактор, а то бы он полностью сошел с гусеницы. Встала труднейшая проблема -  как одному одеть гусеницу. Пытался делать разные приспособления, но все было безуспешно. Только к сумеркам удалось одеть и соединить гусеницу. Обрадовался, что неимоверные трудности были преодолены.

 Трактор шел хорошо, душа пела. До нефтепромысла оставалось несколько километров. Ночь наступила быстро. Просека уперлась в железнодорожную насыпь. Сходу преодолеть подъем не удалось. Трактор остановился на насыпи рядом с рельсами и мотор начал глохнуть.  И вдруг слева из-за леса появились огни паровоза.

Я быстро включил заднюю скорость и трактор попятился с насыпи. Но тут затрещали сани с моторами. Я остановился на месте. Если их повредить, то в военное время  -  расстрел. А если не съехать с железнодорожного полотна, то будет столкновение с поездом и тоже расстрел. Сердце чуть не разорвалось от безысходности в момент приближения паровоза. Но есть Бог. И он, только он сделал так, что паровоз не задел радиатор трактора и весь эшелон промчался мимо. В тот раз я благополучно доставил моторы.

В марте 1943 года, рано утром, меня поднял главный инженер завода Карпенко. Я всегда спал в котельной на широкой доске у стены, где проходили горячие трубы. Он сразу же потребовал заводить трактор и цеплять двое саней, а сам пошел за охранниками. Я быстро запустил мотор и прицепил сани. Карпенко подошел с группой рабочих и охранников и разместил людей на санях. Сам он сел рядом со мной и приказал:

- Давай на станцию!

Примерно через час мы уже были на месте. Оказалось, что в адрес завода пришел вагон с грузом и этот груз надо было погрузить на сани и отвезти под охраной на завод.  Это были большие белые фанерные ящики. Как потом я узнал, в них были валенки, полушубки, ватные телогрейки и брюки. К середине дня мы вернулись на завод. День был солнечный и если бы не было войны, можно было бы радоваться жизни.

Рабочих пригласили во двор, подошли все руководители завода и дали команду открывать ящики. Каждому рабочему по списку давали комплект теплой одежды: полушубок, валенки, телогрейку с брюками и рукавицы. Все новенькое. Рабочие получали одежду, радовались, благодарили начальников, возбужденно обсуждали событие и долго не расходились.

Я сидел на тракторе и ждал, когда все будет закончено, чтобы поставить под погрузку сани: утром предстояло везти на станцию готовую продукцию -  минометы. Последними получили комплекты одежды руководители завода. Они еще стояли и о чем-то разговаривали. Тут главный инженер Карпенко глянул в мою сторону, подошел к трактору и подал мне знак рукой, чтобы я нагнулся к нему.

Когда я нагнулся, он снял со своей левой руки весь комплект и протянул мне. В голове у меня все перемешалось и сразу я ничего не понял. Подошли другие руководители завода и в один голос сказали: “Бери, бери!” А директор спросил, почему меня не оказалось в списке. (Очевидно потому, что к заводу я был прикомандирован и в штатах меня не было). У меня к горлу подступил комок и слезы на глазах все застилали. Кто-то сказал: “Да у него из валенок пальцы выглядывают! Как же он их за зиму не отморозил?”

В самом деле, за зиму у меня истлело все белье. Телогрейку я одевал на голое тело. Швы в ней и брюках были заполнены вшами. Волосы на голове шевелились от вшей. За всю зиму я ни разу не мылся в бане. Конечно, я очень обрадовался новой одежде. Взял комплект и, стоя на гусенице и никого не стесняясь, плакал. А руководители завода смотрели на меня и улыбались.

Придя в котельную, я быстро разделся и все, что было на мне, бросил в топку. С какой-то радостью я смотрел как вши надувались от жара и лопались. Кочегар, смеясь, налил мне ведро горячей воды, дал мыло и сказал идти мыться за котел. В эту ночь я спал счастливым сном и утром был очень веселым и энергичным. Правда, вскоре у меня опять появились вши, а одежда пропиталась машинным маслом и грязью. Когда весной я приехал домой, ее также пришлось сжигать в печке.

Питание на заводе было одноразовое. В середине дня все шли в дощатый барак – столовую, в хлеборезке получали по 600 г черного хлеба, брали жестяную миску и становились в очередь к кухонной амбразуре. Пока доходили до нее, хлеба уже не оставалось. Там в протянутую миску наливали горячего жидкого варева. Но из очереди не уходили, одной ногой делали шаг в сторону, а другую ногу держали около окна. В несколько секунд варево выпивали и снова подавали миску. А там не смотрели, кто подал и наливали еще черпак.

Вот тогда отходили в сторону и уже медленно выпивали варево. Ложки у меня никогда не было, да она и не была нужна. Варево всегда было очень жидким. Иногда там плавало несколько лапшинок, капуста или свекла. Ее и ложкой не поймаешь, а так выпил и вроде поел. Это была вся еда на сутки.

Праздник был, когда посылали в дальние рейсы за дровами. При проезде сел и деревень за ведро солярки люди давали полведра картошки. Мы с напарником эту картошку тут же клали на выхлопную трубу трактора. Ее даже не мыли. Она быстро испекалась и была очень вкусной. Для нас это действительно было большим праздником. Все невзгоды и страдания мы переносили без надрыва или ропота. Знали: идет жесточайшая война с фашистами и мы должны победить.

Весной меня с трактором направили в наш колхоз на посевные работы. После небольшого ремонта в МТС мы приехали в Золотоношку. Для колхозников это было большой радостью. Но эту радость омрачало то, что у нашего трактора часто стали расплавляться подшипники. Таких случаев было одиннадцать и мы не знали причины. Однажды мы решили разобрать всю систему смазки двигателя. Мы быстро обнаружили, что масляный фильтр весь забит песком. В картере тоже был песок.

Мы поняли, что кто-то нам вредил и специально его подсыпал. После промывки фильтра, насоса и картера, эта неисправность не проявлялась. Раньше мы не разбирали систему смазки потому, что это не разрешал делать старший механик. Мол его некому будет отрегулировать. Но мы все же рискнули и оказались правы.
 
Однажды вышел из строя топливный насос. Его можно было отремонтировать и отрегулировать только на заводе “Красный пролетарий”, где мы с трактором работали зимой. Я сказал, что для этого нужно бы отвезти туда кое-какие продукты. Тогда взяток не брали, но мне хотелось как-то отблагодарить главного инженера за то, что он отдал мне свой комплект зимней одежды.

Наш председатель колхоза Христиния Ивановна Рудь приказала выдать мне 10 кг муки, 2 кг меда, 2 кг масла и 2 кг сала с колхозного склада. Все это я привез во двор дома, где жил Карпенко. Когда он пришел домой на обед, я изложил ему свою проблему. Он сказал сейчас же привезти насос в цех завода, что я и сделал. Когда вечером я подъехал к проходной завода, рабочие в сопровождении главного инженера вынесли и передали мне уже готовый насос.

 Я их поблагодарил и поехал домой. На выезде из города ко мне подсела моя двоюродная сестра Татьяна Филипповна. Наступила темная сентябрьская дождливая ночь. А ехать до Золотоношки 35 км.  Когда мы въехали в Терюшлю  -  соседнее село, в домах уже не было ни единого огонька, кроме правления колхоза.

И вот мои две лошади захрапели , я остановил их,   сошёл влево и чуть не упал в обрыв, который был посредине села. Но бог уберёг меня второй раз в этот день. Утром я, пытаясь поймать вторую лошадь, которую мне дали в пристёжку, подошёл к ней сзади. Она ударила копытом по бревну клуни, где были лошади. Её удар кованного копыта пришёлся на уровне моего лба. Грязь с копыта вся облепила мне лицо, но удар пришёлся по бревну. Это бог уберёг меня от верной гибели утром. А вот теперь второй раз.

 Далее мы двигались осторожно. И я подумал, что всё пронесло. Только сел на телегу, как тут же услышал храп лошадей. Соскочил с телеги, но лошадей нигде не было. Храп слышался из-под земли. Я догадался, что лошади провалились в погреб. Что делать; Выхватил нож и всё, что было сильно натянуто, перерезал, чтобы лошади не задохнулись. Но они все равно храпели.

  Без света в погребе ничего не видно. И вдруг я увидел, что напротив в доме что-то мигнуло. Побежал в дом. Без разрешения хозяев схватил фонарь и бегом к погребу. Быстро спустился в погреб и только успел что-то перерезать, как одна лошадь ударила меня в живот. У меня от боли ноги подкосились. Но я понял, что нужно вылезать. Сделал нечеловеческое усилие над собой и вылез из погреба. Немного полежал на земле, появились люди. Все решили, что нужно идти к председателю и просить мужиков, чтобы разрыть погреб и вывести оттуда лошадей.

Я пошёл как пьяный в правление. Как раз все выходили. Я рассказал всё председателю. Он дал задание всем взять лопаты и идти к погребу. Все быстро пришли, раскопали, вывели лошадей, всё порезанное связали, запрягли лошадей и меня выпроводили домой. На дороге меня сломила усталость.

Я не помню, как сошла сестра Татьяна у своего дома. Не помню, как лошади пришли прямо в наш двор. И только на рассвете услышал голос мамы. Она спросила: ”А где же одно колесо?” Оно где-то потерялось, но я даже не заметил. Потом  я его нашёл. Живот у меня болел некоторое время, но потом всё прошло.

А через 50 лет у меня была обнаружена петля в кишечнике, говорили, что люди рождаются иногда с такими петлями, может быть и у меня от рождения, а может быть и последствия удара лошади. Но время всё сглаживает.

В конце октября 1943 года мы с напарником отогнали свой дизель в МТС. Через несколько дней меня и моих сверстников  вызвали в военкомат, где мы прошли медкомиссию. Мне объявили, что я буду призван в армию и направлен в авиацию. Я очень обрадовался этому. 3 ноября я поехал в МТС с последним отчётом о работе нашей тракторной бригады в колхозе. Директор МТС Сидоров объявил, что мне дана бронь.

Во время войны давали бронь некоторым мужчинам, подлежащим призыву в армию в случае крайней необходимости. В тот период в МТС остались лишь те, кто не мог служить в армии по состоянию здоровья и подростки. Большинство трактористов были женщинами и подростками.

В кабинет директора нас пригласили троих и предложили остаться работать в МТС по брони. Я отказался наотрез. Сидоров пытался увещевать, но я стоял твёрдо на своём. Нет и всё. За мной отказался Вася Майстренко. С ним мы попали в Чкаловское авиационное училище штурманов, а Стёпа Новодран согласился на бронь и остался. Он так и не служил в армии никогда. В последствии при наших встречах присутствовало какое-то отчуждение.

5 ноября 1943 года председатель нашего колхоза Степаненко (он вернулся с фронта по ранению) устроил всем уходящим в армию торжественные проводы. В правлении колхоза были накрыты столы. Мы все очень благодарили его за такое внимание. Когда выпили, я заявил, что у меня есть 10 тонн сэкономленного дизельного топлива и я отдаю их колхозу для тракторов. Председатель не поверил в это и сказал, что это невозможно. Но я настоял на том, чтобы он сам убедился.  Позже мы поехали на склад, где он увидел, что в двух подземных ёмкостях по 5 тонн, действительно есть дизельное топливо. Он очень меня благодарил.

7 ноября 1943 года нас отвезли в город в военкомат, постригли, посадили в вагоны и отправили в Уфу на пересыльный пункт. Там целую неделю проходили ещё медкомиссию. Я опять был зачислен в авиацию. Погрузили в эшелон. Куда везли, неизвестно. Но через пару суток  наш эшелон остановился.

Нас построили и повели. На выходе с платформы, мы увидели на вокзальном здании надпись: ”Чкалов”. Пройдя через весь город, мы остановились у железных ворот, за которыми виднелось красивое старинное здание. Здесь мне предстояло учиться, жить и служить пять труднейших лет моей жизни. Это было второе Чкаловское училище лётчиков-наблюдателей, впоследствии    штурманов   - 2 ЧВАУШ.

Здесь, у ворот училища, закончилась моя гражданская жизнь на 37 лет.