День мертвых. El Dia de Muertos

Страшно жить на этом свете,
В нем отсутствует уют.
Ветер воет на рассвете,
Волки зайчика грызут.

Николай Олейников
               

Лежать на полу было жестко и неудобно. «Надо бы перелечь на диван», – прозвучал в голове голос. «И так сойдет, – ответил другой, – лежи, не дергайся».
И ничего не сойдет, – подумала Тася, но встать было лень. Тело будто окаменело. Вдобавок ко всему по полу из дверной щели потянуло сквозняком – стало зябко ногам.
Морозное дыхание поднялось выше, а когда дошло до груди, Тася попыталась пошевелиться, но ничего не вышло – ее охватило странное оцепенение вроде «ведьминого паралича».


Запахло сигаретным дымом – дешевой, ядовито-едкой махрой.
«Прима», – догадалась Тася.
Эти папиросы курил ее отец, это был его запах.
Сосед, что ли? – поморщилась она. – Не похоже. Он без фильтра не курит. Видно, совсем деньги кончились, раз перешел на такую дрянь. Ну невозможно ж дышать!
Тася закашлялась – она хоть и покуривала сама, но чужого табачного дыма не выносила.
Придется встать и открыть форточку.
- Не получится, – сказал вслух чей-то женский голос.
Он показался Тасе знакомым.
- Мама? – неуверенно спросила она. – Ты?
- Я, – подтвердил голос.
- Но ты же умерла!
- Ты тоже…


Тася медленно повернула голову. На диване сидели двое. Подпиравшая кулаком щеку мать и отец с дымящейся в зубах папиросой – оба молча глядели на дочь.
Тася вспомнила, что ее бабушка обладала способностью видеть духов. Неужели и я тоже? – удивилась она. – Или всё это мне лишь снится?
На отце был серый с отливом костюм, в котором его положили в гроб и синяя клетчатая рубашка без галстука – галстуки он отроду не носил.
Мама была в малиновом шерстяном платье в крапинку, хотя, насколько Тася помнила, хоронили ее в другом. А в этом платье ее когда-то запечатлел фотограф для заводской Доски Почета – Тасина сестра потом заказывала с этого снимка портрет для памятника.
- Что вы тут делаете? – испуганно пробормотала Тася.
- За тобой пришли, – ответила мать. – Машка тебя разве не предупредила?
- Нет. О чем?
- Я снилась ей на сороковины, сказала, жду тебя и папу.


Тася стала припоминать последний разговор с сестрой. Кажется, та действительно что-то говорила про сон, но упоминала лишь отца, про нее, Тасю, не было сказано ни слова.
Хотя нет, Машка вроде просила быть осторожнее и завязывать с алкоголем.
- Ну вот, – кивнула мать. – Почему ты ее не послушала?
- Не знаю, – приподнялась на локте Тася. – Да я много и не пила. Так, пива чуть-чуть, как обычно…
- «Как обычно», – передразнила мать. – Давай, собирайся.
- Куда? – попятилась от нее Тася.
- На Кудыкину гору, – в своей обычной манере ответила мать. – Туда. Куда ж еще-то?
- В рай? – Тасе почему-то хотелось, чтобы мать ответила утвердительно. – Или в… ад?
- Нет никакого рая, – вздохнула мать. – И ада тоже нет.


- А что есть? – Тася, не отрывая взгляда от матери, осторожно нащупала табуретную ножку и сжала ее – если призрак на нее бросится, она будет защищаться.
- Смотровая, – нехотя отозвалась мать. – Оставь табурет в покое.
- Какая смотровая? – удивилась Тася, разжимая ладонь. – Больничный кабинет?
- Скорее, школьный, – поправила мать. – Знаешь, как раньше на уроках истории учебные фильмы показывали? Темные шторы на окнах, на доске белый экран, а на задней парте жужжащий кинопроектор. Вот так и там: сидишь в темноте и смотришь фильм о себе.
- А, я, кажется, поняла! – обрадовалась Тася. – Это как в книжках, где пишут, что перед смертью перед глазами за несколько секунд проносится вся жизнь, как на кинопленке?
- Нет, тут другое, – покачала головой мать. – Ты не просто смотришь кино, но и чувствуешь боль, что незаслуженно причинила другим, начиная с самого своего рождения.

 
- Это как? – не поняла Тася. – Физически чувствуешь?
- Ну да, – мать поежилась. – И должна тебе сказать, это очень неприятное чувство. Но хуже всего голос, который комментирует каждый кадр, объясняя, как всё могло бы быть, если бы ты тогда поступила так-то, помогла тому-то, сделала то-то, или наоборот, не сделала.
- И чей же это голос?
- В том-то и дело, что твой собственный! – воскликнула мать. – Только чуть измененный, как запись на магнитофоне. И всё сказанное им ты должна будешь запомнить и записать.
- Зачем? – Тася посмотрела на мать с изумлением.
- Ну, если я правильно поняла, чтобы не наделать глупостей в следующей жизни.
- Но ведь мы не помним своих прошлых жизней, – возразила Тася. – Я, например, не помню. Как же мы можем что-то изменить или исправить?
- Не знаю, – задумчиво проговорила мать. – Наверно, что-то всё-таки можем.


- А кто решает, заслуженно я причиняла зло или незаслуженно? – не унималась Тася.
- Ты сама.
- Ха! А если я ошибаюсь, неверно оцениваю ситуацию? Если мне как судье кажется, что человек получил по заслугам, хотя, возможно, я не права?
- Ты не можешь ошибаться, – терпеливо пояснила мать. – Что-то в тебе всегда знает, когда ты права, а когда нет. Называй это как хочешь – совесть, интуиция или внутренний голос – по большому счету разницы никакой.
- Как это никакой? – не согласилась Тася. – У меня бывает в голове сразу несколько голосов, один хочет одного, второй другого, а третий и сам не знает, чего хочет. Ну вот, как недавно – один мой голос требует: встань, а другой говорит – лежи. И кого из них слушать, кому верить? Кто из них главный?
- Я-то откуда знаю, – проворчала мать. – Сама решай.
- А как? Мне же надо как для меня лучше.


Мать несколько секунд что-то соображала:
- Лучше, говоришь. А ты вспомни, в детстве, когда на улице был мороз, и я просила тебя надеть шапку, а папа разрешал гулять без нее, кого ты слушалась?
- Отца, – Тася пристыжено шмыгнула носом. – А ты потом сидела со мной на больничном.
- То-то, – вздохнула мать. – Впрочем, когда попадаешь в Смотровую, за главного остается одно – твое истинное «я», которое всё знает и понимает. Остальные сидят и помалкивают, даже если до этого с мнением босса никто не считался. Иными словами, ты теперь и есть этот босс и вся власть в твоих руках.
- А где они сидят, все эти остальные – ну та шайка, которая раньше командовала?
- Не знаю, – зевнула мать. – Наверно, в подвале, куда до этого упекли босса – за ненадобностью.
- Кто упек?
- Как – кто? Члены шайки, как ты выражаешься, – мать, потянувшись, хрустнула суставами.
Тася поморщилась – она терпеть не могла чужого хруста – и недовольно пробурчала:
- Что же это за босс такой, если не может справиться с подчиненными. Это не начальник, а какой-то слабак.
- А почему он, по-твоему, таким стал? – усмехнулась мать и сама же себе ответила. – Ты его таким сделала. Своими собственными руками.


Тася задумалась. А мать, будто прочитав ее мысли, добавила:
- Это не мои слова, я просто аккуратно веду конспект. Я ведь и половины из того, что записываю, не понимаю. Знать – еще не значит уметь. Тут как с экзаменами в автошколе, теорию сдают все, а вот с практикой у многих проблемы. Скажу тебе честно, лично мне совсем не нравится торчать в этой Смотровой.
- А сбежать нельзя? – Тася выскользнула из своей телесной оболочки и перенеслась в кресло. – Можно же, наверно, отказаться смотреть этот дурацкий фильм?
- Конечно, – кивнула мать. – Если ты готова терпеть адские муки вечно – пожалуйста. Смотреть и конспектировать увиденное не обязательно, можно сразу переродиться, так сказать, наломать еще один вагон дров, на которых тебя же потом заново и поджарят.


- Да хватит тебе девку пугать! – встрял в разговор отец. – Сейчас Коля с работы вернется.
Коля – это был Тасин гражданский муж.
- А он обо мне уже… знает? – осторожно полюбопытствовала Тася.
- Откуда? – хмыкнула мать. – Ни сном, ни духом. Но ничего, недолго уже осталось.
Отец поднялся с дивана и, скрипя новенькими штиблетами, подошел к окну. По двору бежала хромая собака. Отец вынул изо рта папиросу и показал ей язык. Собака залаяла.
- И всё же я не пойму, зачем мучить душу, если прошлое всё равно изменить нельзя? – задала Тася матери давно волновавший ее вопрос.
- Прошлое нельзя, но будущее-то можно, – ответила та. – Правда, сперва придется во имя этого будущего пострадать, провести работу над ошибками.
- Получается, Смотровая – это что-то вроде наказания за грехи, наш внутренний ад?
- Внутренний ад не в Смотровой, он в нас, – возразила мать. – Причем, он был там всегда и после смерти никуда не исчезнет. Просто в кинозале каждый может его, наконец, узреть. А заодно и прочувствовать, если не довелось раскаяться при жизни.
- Но тогда должен существовать и внутренний рай? – робко предположила Тася. – Не все же на свете люди злодеи, кто-то делает и добро.
- Рай в нас тоже присутствует, – согласилась мать, – иначе эту боль было б невозможно терпеть. Но даже если ты высидишь до конца сеанса и как прилежная ученица испишешь шпаргалками гору тетрадей, это еще не значит, что ты победишь. Видишь ли...


Мать не успела договорить, в замке повернулся ключ, дверь распахнулась, и в комнату вошел невысокий, коренастый мужчина с лицом, заросшим рыжей щетиной.
Это был Коля.
По будням он шабашил на стройке, зашибал деньгу, а по выходным, как многие пролетарии, без продыху пил горькую.
При виде распростертого на полу тела, он поморщился и перешагнул через него к столу, намереваясь налить в стакан воды из чайника.
Чайник был пуст.
Николай поднял крышку закопченной кастрюли, заглянул в давно не чищеную сковороду, понюхал тарелку с засохшими остатками гречки, и не найдя ничего съестного поддел бесчувственное тело носком ботинка.
- Таськ, вставай! – прохрипел он. – Хорош валяться! Я жрать хочу, слышишь?


- А раньше прийти не мог? – язвительно заметила Тася. – Оставил меня тут одну, вот и сиди теперь без ужина. Я, что ли, по-твоему, есть не хочу? Возьми да приготовь сам.
- Думаешь, он тебя слышит? – усмехнулась мать. – Ну-ну. Но вообще-то, дочь, ты права, все мужики одинаковые, всегда думают только о себе.
Она неприязненно взглянула на отца, продолжавшего смолить у окна «Приму»:
- Что, скажешь, не так?
Отец ничего не ответил, лишь нервно стряхнул пепел в чайное блюдце с окурками.
Николай меж тем склонился к жене, уснувшей вечным сном, и потряс ее за плечо:
- Эй, вставай, говорю! Чего молчишь? Померла, что ли?
Он коснулся ледяной щеки и отдернул руку:
- Ч-черт!


Бухнувшись на пол, Коля дрожащими пальцами стал расстегивать пуговицы на Тасиной блузке. Приложил ухо к груди. Сердце не билось. Дыхания тоже не было.
- Вот черт! – он снова выругался и затряс мертвое тело. – Тася! Тасечка, ну зачем? Ну почему именно сегодня? Ну на фига ты это сделала, а? Что я твоей сестре скажу? А сыну?
- А чего я такого сделала-то? – стала оправдываться Тася. – Я ж не сама. Думаешь, меня кто-то спрашивал? Ну чего ты, ну не реви, ну! А то я сама сейчас расплачусь. Да нет там ничего в карманах, не ищи, только ключи. Кошелек в сумке. Эй, стой, ты кому звонишь?
- Алло! Скорая? Ноль три? Срочно приезжайте, здесь труп в квартире, – он назвал адрес.
Затем, порывшись в сумочке жены, вынул Тасин мобильник, нашел Машкин номер и трясущейся рукой стал набирать цифры на старенькой потертой Нокии.


Пока муж в коридоре разговаривал по телефону с сестрой, Тася снова обратилась к матери:
- Так что ты там говорила про победу?
- Понимаешь, доченька, трудность в том, что в конце фильма босс теряет свою власть, и ее опять захватывает бандитская шайка.
- Как? – ахнула Тася. – Хочешь сказать, это буду уже не я?
- Почему? Ты – это всегда ты. Другое дело, кто тобой управляет.
- Погоди, что-то я совсем запуталась, – перебила ее Тася. – Ты сказала, что босс – это мое истинное «я», то есть это я сама, верно?
- Да.
- А члены шайки тогда кто?
- Тоже ты.
- Мам! – повысила голос Тася. – Ну что ты несешь? Как такое может быть? Я тебя совершенно не понимаю!


- А что тут непонятного? – в свою очередь рассердилась мать.
- Да всё! – обиженно воскликнула Тася. – Как я могу быть одновременно и шайкой и боссом? У меня что – десять тел?
- Нет, тело у тебя одно, но представь, что ты смотришь в зеркало, что ты там видишь?
- Свое отражение.
- То есть себя?   
- Ну да…
- А если перед тобой десять зеркал, и половина из них кривые, откуда на тебя таращатся уродцы с перекошенными харями – они, по-твоему, кто?
- Тоже я, – Тася замялась. – Но ведь они же, как бы это сказать, не настоящие…
- Это ты так думаешь, а уродцы, – мать кивнула на трельяж, в котором в трех разных ракурсах отражалась комната, – уверены, что ненастоящая – это ты, то есть та, кто на них сейчас смотрит. И разговаривать со своими отражениями – всё равно что играть в глухой телефон – первоначальный смысл сказанного искажается до неузнаваемости.
- Это как? – насторожилась Тася. – Можешь по-нормальному объяснить?
- А так: ты, например, хочешь выпить, а босс говорит: не делай этого, не надо! А эхом со всех сторон несется: делай, надо! Лай, до! Ай! О! Лево оказывается правым, право левым, и от этого у тебя в голове полная каша. В итоге ты просто идешь и напиваешься.
- И эту шайку никак нельзя приструнить? – спросила Тася упавшим голосом.
- В зеркало поменьше смотрись, – подал голос отец. – Особенно в то, что внутри тебя.


Мать смерила отца презрительным взглядом, а дочери пояснила:
- Говорят, это возможно, но я пока не пойму, как. Понимаешь, главная проблема в том, что босс один, а отражений много. А при таком раскладе их не так-то просто обуздать.
- Хорошо, – кивнула Тася. – Ты говоришь, в конце сеанса вновь появится шайка. Зачем?
- Держать совет, как быть дальше.
- В смысле – как? – не поняла Тася. – Разве тут могут быть какие-то варианты?
- Да, выбор и впрямь невелик, – подумав, ответила мать.
- А поконкретней можно? – Тася нетерпеливо заерзала в кресле.
- Смотри, – мать повертела головой и остановила взгляд на большом плюшевом зайце, пылившемся на шкафу. – Жил, скажем, на свете волк и был у него сосед зайчик, которого он кушал. Зайчик, корчась от боли, думал: ну ничего, вот помру, отольются тебе мои слезки. И стал он в следующей жизни волком. А серый наоборот – превратился в зайца. Теперь уже зайчик грызет своего бывшего мучителя, а тот плачет и хочет ему отомстить. Такой вот замкнутый круг, и попробуй из него вырвись.


- Это как в армии, – отец подошел к зеркалу и поправил воображаемый ремень. – Год старики тебя дрючат, потом ты год дрючишь салаг. Всё по справедливости.
- А в чем справедливость-то? – фыркнула мать. – Думай, что говоришь! Вот из-за таких, как ты другие потом и страдают.
- Все страдают, – отец пригладил волосы растопыренной пятерней. – Сама ж сказала, не так, так эдак. Не нами этот порядок заведен, не нам его и менять. А ты, дочь, подай-ка мне лучше фуражку.
- Какую фуражку? – растерялась Тася.
- Да вон, на столе лежит.
Тася перевела взгляд на стол, но никакой фуражки там не обнаружила. Правда, мать быстро что-то схватила и, отведя руку назад, как при запуске бумеранга, бросила отцу:
- Держи!


Отец, ловко поймав незримый предмет, приладил его к голове и удовлетворенно хмыкнул.
- Мам, а во что сейчас папа одет? – осторожно поинтересовалась Тася.
- Как во что? – не поняла та. – В военную форму. Как влез в нее в день смерти, так и таскает, не снимая. Она ему всегда, кстати, шла, еще с армии.
- А ты? – не унималась Тася. – Что на тебе?
- На мне? – снова удивилась мать и принялась беспокойно себя оглядывать. – Халат домашний. А что? Дырка, что ли, где-то? На спине?
- Да нет, – Тася с силой протерла глаза. – Просто я вас почему-то в другой одежде вижу.
- А-а, – облегченно вздохнула мать. – Ничего страшного, бывает. То, как мы видим себя редко совпадает с тем, как наш образ воспринимают другие.
 

В открытую дверь вошла Машка и как вкопанная замерла над телом сестры.
«Скорая» к тому моменту уже уехала. Остался лишь молоденький полицейский, со слов Николая заполнявший протокол, но вскоре ушел и он.
Вместо него на пороге возникли два испитых мужика с брезентовыми носилками.
Маша сразу их узнала – в прошлый раз они вот так же являлись за отцом, представившись архангелами.
- Опять вы? – строго спросила она.
- Мы, – хмуро подтвердили мужики. – Пришли вот. Забрать. Сестрицу вашу усопшую.
- А кто вас сюда звал? – Маша сдвинула брови.
- Никто, – насупились мужики. – Мы сами. Ритуальное агентство «Архангел» к вашим услугам. Нам бы это, одеяльце какое поплоше, или простыню, покойницу завернуть.
- Не будет вам одеяльца! – Маша стала теснить мужичков к выходу. – Я уже вашим конкурентам позвонила. А со «скорой» этой я еще разберусь. Ишь, повадились адреса сливать. Покойник еще остыть не успел, а архангелы тут как тут. Брысь отсюда!


Выпроводив непрошенных гостей, она дала Коле, всё это время уныло топтавшемуся рядом, денег на пузырь, а сама устало опустилась на диван.
Мать с отцом подвинулись, уступая место, но Маша этого даже не заметила – закрыла руками лицо.
- Правильно, дочка! Так их! – поддержала ее мать. – Нечего с ними цацкаться. В морге толком за санитарами проследить не могут, а туда же, дерут втридорога. Знаешь, как их на том свете костерят – кому тапки в гроб не положат, кому ногти забудут постричь, а деньги-то, небось, взять не забывают. В «ПоХАРОНе»-то сервис получше будет. И обмоют, и в последний путь, как положено, снарядят, а у архангелов этих даже автобуса нет, они рейсовый гоняют. Заплатят шоферу, тот бросит гроб с покойником на пол и на кладбище, а после обратно в город – пассажиров на остановках подбирать. А те знать не знают, кто и по какому маршруту до них в этом катафалке катался. Да, дочь, вот так!


В дверь постучали. Маша поспешно вытерла рукавом глаза и пошла открывать.
- О, Надя пришла! – обрадовался отец. – Хорошая девка, Надька, незлая.
Мать ревниво покосилась на него, но промолчала. Возразить насчет Нади было нечего. Та занималась и ее похоронами тоже, и в тот злосчастный день даже помогала дочерям искать ее паспорт, который куда-то пропал.
- Зачем ты его в сапог-то спрятала? – хихикнула Тася. – Ведь чудом только нашли.
- Из-за него всё! – мать сделала вид, что замахивается на отца. – Пристал как банный лист: сними да сними деньги со сберкнижки, опохмелиться не на что. А ему ж, сама знаешь, только дай, вот я паспорт в сапог и сунула. Но ведь нашли же?
- Нашли, – Тася вздохнула. – А папин так и исчез с концами.
- Да его эта крыса взяла, из девяностой квартиры, – пробурчал отец.
- По****ушка твоя? – не преминула съязвить мать. – Она, ясно дело! А зачем ты ее в дом пускал, а? Зачем деньги давал? Мне так не давал, как ей… Кобель несчастный!
- Ничего я ей не давал, – огрызнулся отец, туша окурок в блюдце. – Болтаешь тоже.
- Да, конечно! – сощурилась мать. – А то я не видела, как вы с ней миловались. Еще и духи мои сперла, сучка! Хорошо хоть Машка золото успела забрать.
- Кольцо твое с серьгами я сам ей отдал, – помрачнел отец. – Сразу, как тебя в морг увезли. И печатку свою тоже, а то бы пропил. Так что не надо ля-ля, поняла?


- Ну, мам, пап, не ссорьтесь, – умоляюще сложила ладошки Тася. – Будет вам. При жизни, что ли, не наругались? Лучше скажите, чего мы ждем.
- А ты не вмешивайся, когда старшие говорят, – проворчала мать. – Ждем, пока твой паспорт найдут.
- А чего его искать? – удивилась Тася. – Он в шкатулке.
- А шкатулка где?
- В стенке, на полке, за книгами.
- Ну и как, скажи на милость, они должны об этом догадаться?
С минуту трое мертвецов наблюдали, как живые методично перетряхивают нехитрый Тасин скарб, заглядывают во все углы, шарят в шкафу и карманах пальто.


У порога томились двое мужичков с носилками, на этот раз прибывшие по Машиному звонку из «ПоХАРОНа».
- В столе смотрела? – без всякой надежды спросила Надю Маша.
- Ага, – ответила та. – И за телевизором тоже.
- Куда ж она могла его деть? – Маша наморщила лоб и вдруг повернулась и внимательно взглянула сестре в глаза. – Таськ, а ну признавайся, где он?
- Она меня, что, видит? – отшатнулась Тася.
- Вряд ли, – неуверенно пожала плечами мать. – Но ты всё ж покажи. Кто ее знает.
Тася встала и, подойдя к полке, ткнула пальцем в книги.
- Там, синенькая такая коробочка.
Не отдавая себе отчета, Маша сдвинула книжный ряд вбок, нащупала рукой шкатулку и, раскрыв ее, извлекла оттуда Тасин паспорт.
- Надь, нашелся!


- Ну а теперь кого ждем? – Тася вопросительно взглянула на родителей.
- Судмедэксперта, – ответил отец. – Бурова. Задерживается, как всегда. Помню, в ту ночь, когда коньки отбросил, я его целый час на морозе прождал. Забыла?
- Да я и не знала, мне Машка только утром сообщила, – сказала Тася. – А ты правда так долго в сугробе у подъезда лежал?
- А то! – отец щелкнул зажигалкой и выпустил колечко голубоватого дыма. – Хоть бы одна собака остановилась. Пока нашли, пока то да се, чуть не задубел окончательно.
- А нечего было по всяким шалавам шляться, – прошипела мать. – Это же она тебя с балкона столкнула.
- Почем знаешь? – поперхнулся дымом отец. – Рядом, что ли, стояла?
- Да.
- Ну и чего видала?
- А всё! – с вызовом ответила та. – Сам-то, что, не помнишь?
- Не-а, вообще ничего не помню, – развел руками отец. – Только как к перилам нагнулся, как эта завизжала, как резаная. Очнулся уже внизу.
- То-то ты поверить не мог, что умер, – усмехнулась мать.
- А я и сейчас не верю, – признался отец.
- Даже после Смотровой, где тебя… пытали? – робко спросила Тася.
- Пытали! – отец поморщился. – А то я в жизни мало боли испытал. Что мне их пытки.


- Да не слушай ты его, дочь, – сказала мать. – Он всегда такой, Фома неверующий. Сеансы прогуливает, конспекты толком не ведет, спорит со всеми постоянно. Нет, серьезно, ты вообще думаешь перерождаться?
- А оно мне надо? – буркнул отец. – Опять тянуть лямку? Мне и тут неплохо. Хочу сюда лечу, хочу – туда, никто мне не указ. А то, что током бьют и душу наизнанку выворачивают, так я к этому привык. А на земле еще неизвестно что ждет. Сама знаешь, я не святой, может, таким, как я, там хуже.
- Ну и оставайся, – рассердилась мать. – Горбатого могила исправит.
- Как же! – по лицу отца скользнула насмешливая ухмылка.
- Мам, – задумчиво произнесла Тася, – а если я не хочу быть ни волком, ни зайчиком? Я ж всё-таки человек.
- А, по-твоему, люди от животных отличаются?
- Ну, может, не сильно, но какие-то отличия есть. Зачем мстить и мучить, неужели нельзя без этого? Просто жить, радоваться жизни, любить. Разве не этого хочет мой умный, всё понимающий босс?
- Он-то, может, и хочет, да кто ж ему даст. Говорю же, бандитов больше, у них все карты.
- А для чего тогда все эти конспекты? – воскликнула Тася с досадой. – Смотровая зачем? Фильм этот обучающий? Должен же быть какой-то выход.
- Выход-то есть, – вздохнула мать. – Вопрос в том, как его найти.
 

Появился судмедэксперт Буров – сухонький, крепенький старичок.
Он деловито осмотрел тело, повернул его так и эдак, проверил трупные пятна, и присев в кресло стал быстро заполнять бумаги.
- Вроде всё, – отец взглянул на часы. – Пора выдвигаться.
- А Вадьке-то, Вадьке не позвонили! – спохватилась Тася.
Будто услышав сестру, Маша взяла ее Нокию и набрала номер Тасиной свекрови, с которой после развода с первым мужем жил их общий семилетний сын Вадим. 
- Алё, – послышался в трубке недовольный голос. – Зачем ты мне опять сюда звонишь?
- Зоя Петровна, здрасьте, это не Тася, – как можно спокойнее сказала Маша. – Я хотела Вадику позвонить, но понимаете, тут такое дело, э-э, даже не знаю, с чего начать. Ну, в общем, Таси больше нет, она умерла…


Трубка помолчала, затем оттуда послышался протяжный старческий вой:
- Ой-ёй! Бедный Вади-ик, – причитала бабка. – Вот так подарочек тебе мамка сделала к первому сентября. Ребенку в школу завтра. Подгадала.
- Нет, вы слышали? – Тася задохнулась от негодования. – Вадик у нее бедный. А я?! Если на то пошло, это я умерла. Вот же ведьма старая!
- Она тебя никогда не любила, – вставила свои пять копеек мать.
- Да знаю, – отмахнулась Тася. – Но всё равно обидно. Главное, подарок, говорит, сделала. Будто я нарочно. Хотя Вадьку, конечно, жалко. Всё-таки первый класс.
Тася вздохнула:
- Он ведь вчера только у меня был. С ночевой. Телик смотрели, болтали. Кто ж знал.


Мать сочувственно похлопала дочь по руке:
- Готова?
- Сейчас, – покосившись на мужичков из «ПоХАРОНа», которые уже успели переложить тело на носилки и теперь накрывали его простыней, Тася подошла к зеркалу и посмотрела на себя в полный рост, вернее, на три разных своих отражения – два в профиль и одно анфас.
Опухшее лицо, растерянный взгляд, набрякшие веки – увиденное так ей не понравилось, что она схватила со стола блюдце-пепельницу и швырнула в отражающую поверхность.
Зеркало разлетелось вдребезги, осколки со звоном посыпались на пол.
- С ума сошла?! – ахнули мать с отцом.

 
Из образовавшейся пустоты в комнату дохнуло Арктикой.
…Надо бы перелечь на диван, – подумала Тася, – на полу жестко и неудобно.
От сквозняка у нее озябли ноги, и онемела спина – не хватало еще, чтобы ее продуло.
Откуда-то потянуло табаком – дешевой, ядовито-едкой «Примой».
- Пап? – испуганно позвала Тася. – Мам?
Никто не ответил. Тася привстала. Под ногами захрустело стекло.
В комнате было пусто, лишь в блюдце на столе дымился окурок, да орало радио: otro muerto, otro muerto!*

* еще одна жертва.