Как легко из трагедии сделать фарс

  Как легко из трагедии сделать фарс
"Луиза Миллер", опера Верди, спектакль Большого театра России, новая сцена Мариинского театра, 17 октября 2024 года.

Луиза – Анна Аглатова.
Граф Вальтер – Владислав Попов.
Рудольф – Константин  Артемьев.
Федерика – Агунда Кулаева.
Вурм – Николай Казанский.
Миллер – Павел Янковский
Хор и оркестр Большого театра.
Дирижер – Эдуард Топчян.

Когда-то давно я пошутила, сказав, что Верди ничем не испортить, даже вконец расстроенным роялем. Но постепенно убедилась, что очень даже можно испортить, и еще как! И недОлжным исполнением, и неудачной режиссурой, и всякой прочей отсебятиной.
В театре оперу "Луиза Миллер" я слушала впервые, и по записям знала, что опера очень красивая. Конечно, от спектакля Большого театра я ждала многого, хотя читала про "новаторское" решение режиссера перенести действие романтической музыкальной истории в некогда популярный магазин "Икея". Надеялась, что смогу закрыть глаза на все эти несуразности. Но не получилось. В итоге - весь спектакль вела внутренний спор с режиссером и никакого удовольствия от прекрасной музыки не получила. Куча ненужных деталей, типа постоянного мытья полов и залезания в стоящую в магазине кровать, отвлекала, похоже, не только меня, казалось, что она не вдохновляла и артистов. Потому что, хоть голоса звучали вполне впечатляюще, но самому действу не хватало жизни, энергии, оно не увлекало, а заставляло скучать. Жалко музыку, которая, на удивление, при всей ее красоте, звучала нервно и как-то не по-вердиевски агрессивно. Были интересные хоры, но нередко они расходились с музыкой, особенно когда хор пел с верхнего яруса. И голоса у большинства солистов были отменные, но впечатление от трагической оперы у меня не сложилось. Всё как-то прошло мимо. "Икея" была отдельно, идущий вразрез в происходящим на сцене Верди - отдельно. И какой- то искаженный Верди. И возникало стойкое убеждение - как легко из трагедии сделать фарс! Надо только убрать из сюжета романтический флёр и сделать его бытовой историей, наполнив приземленными деталями. И дело в шляпе! Впрочем, это далеко не новый прием. Историки утверждают, что в 18 веке европейские романтические поэмы проникали в Россию в форме бытовых сказок, утратив все свои романтические черты.
Вот и в спектакле Большого театра России никакой романтики, сплошная бытовуха. А еще куча необъяснимых, а, порой, и возмутительных несуразностей.
В магазине-складе "Икея" названия мебели скрупулезно воспроизведены в русском и шведском вариантах. И тут же на этом фоне, на специальном экране зрителям сообщается, кто в этой "игре" кто. Луиза - продавщица, ее отец - охранник, подруга - лучший консультант, и тут же - бургомистр, граф, графский сын, графиня, высокопоставленный чиновник. Так в детском саду дети договариваются, когда играют в дочки-матери: я - мама, ты - папа, она - дочка и т.д. Но в спектакле сразу возникает закономерный вопрос: если бургомистр и граф, то в какой стране и каком городе происходят события? Точно не в России, здесь нет ни бургомистров, ни графов. Но русские надписи в "Икее" убеждают в обратном. В России! Дальше - больше. Если перед нами магазин, то его персонал должен быть занят выполнением своих должностных обязанностей.
Но в вердиевской "Икее" никто не работает, все только выясняют отношения и решают свои матримониальные вопросы. Если ситуация а-ля Жизель с графским сыном, выдающим себя за простолюдина, понятна, то появление в "Икее" графа-бургомистра-отца с намерением арестовать отца Луизы, охранника магазина, ни в какие ворота не лезет! В наше время даже у высших городских чиновников НЕТ таких полномочий (в отличие от начала19 века)! Чистый произвол и преступление! И в наше время никто, даже графский сын, не может безнаказанно махать пистолетом в общественном месте, грозить убийством любимой девушке, приставлять дуло к ее виску, и не попасть за это в полицию, как это происходит в спектакле.
Удивительный правовой нигилизм режиссера Георгия Исаакяна и непонимание норм жизни лезет из всех щелей. Уже в первом действии складывается впечатление, что спектакль ставил пятнадцатилетний недоросль, никогда не слышавший о законах, трудовой дисциплине и нравственно-этических нормах поведения.
А либретто упорно сопротивляется режиссерскому насилию над ним. Потому смешно читать в титрах как рядом с полками с мебелью герои взывают к божественному, собираются отправиться в церковь. Еще смешнее, когда рядом со складскими стеллажами персонажи собираются охотиться. Ну, буквально, дичь в "Икее". Еще забавнее слушать долгие рассуждения Миллера о благословении возможного брака дочери, о своем согласии или несогласии на замужество Луизы. В 21 веке не приходится ждать, что совершеннолетние дети будут просить благословения родителей, чтобы наладить свои сексуальные отношения. Хорошо, что Луиза и Рудольф хоть умерли не на мебельном складе.
Впрочем, режиссер и сам явно чувствует, что забрел с "Икеей" куда-то не туда и оттуда уже трудно вырулить. Потому все-таки возникают на сцене графские покои, а финальная часть оперы и вовсе развивается в церкви. Режиссер откровенно махнул рукой на "Икею" и действие переносится под готические своды протестантского собора (вместо дома Миллера). Но это режиссерское решение еще хуже "Икеи". Что делают герои в церкви, где положено молиться о милости и прощении, где не принято выяснять отношения, предаваться долгим объяснениям на мирские темы и тем самым мешать молиться другим верующим? Как раз этим они и заняты. Но безумнее всего - самоубийство и убийство в церкви. А именно это и делает графский сын Рудольф. По христианским канонам это два смертных греха и святотатство. Неужели режиссер Георгий Исаакян этого не знает? В это трудно поверить, ведь основы христианства известны любому образованному человеку!
Все это вместе взятое не дало мне возможности получить должное удовольствие от редко исполняемой оперы Верди. Не удалось прочувствовать и ее трагичность. Снижение регистра происходящего на сцене до бытовой истории никакой благородной трагедии и не предполагает. Попытка воплотить ее такими неподходящими средствами неизбежно превращает трагедию в фарс.