глава 4. Прибаутки родины моей

...Загляну в растрёпанную душу,
Там, среди полей и ковылей,
С мокрыми глазами переслушаю
Прибаутки родины моей...
        А.С. Сидоренко
               
Я сам себе придумал эпиграф. Ай, да Пушкин!.. Ай, да… да, ладно. На самом деле это моё подражание стихотворению Сергея Есенина:

Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.

«Свинцовой свежести» - это мощно сказано! А у нас: огромная, сколь видит глаз, поляна степи, окаймлённая буграми и косогорами, да поросшими лесом и кустарником берегами тихой и чистой речки, полностью распаханная неутомимыми тружениками колхозных полей и колосящаяся теперь так нужным родине хлебом. Вот только по тем буграм и косогорам, да по обочинам больших и малых дорог, пробивается на свет свинцовой свежести мелкотравье, низкорослая полынь да чертополох, нещадно гибнущие от ежедневного прогона домашнего стада. Лишь в отдельных местах, в стороне от вытаптывания, зеленоватыми островками, бесшумно волнуется на ветру, тот самый, навсегда поселившийся в каждой отзывчивой душе, наш неповторимый шёлковый ковыль... Но так было раньше, теперь картина другая.

Изменился климат, и хоть летом по-прежнему так же жарко, но дождей стало выпадать заметно больше. Да и сама жизнь изменилась. Некому теперь истреблять и вытаптывать сорную траву: колхозную живность ликвидировали практически полностью, а от домашнего стада остались слёзы, которые пасутся тут же, недалеко от дома. В мои приезды на родину я всегда посещал памятное мне место, грушу, мою ровесницу, растущую одиноко у подножия подгорного леса. Я помню её с детства. Тогда она ещё была ростом с меня, десятилетнего. На ретро-видео нашей поездки 2003 года можно видеть, как Лариса подбегает к ней, уже состарившейся, и пытается обнять её обеими руками, но полной охапки у неё не получается. Так вот, уже в 2017 году, мы даже не смогли к ней подойти, трава, как в песне, была реально по пояс. И это на склоне, под бугром, а наверху вовсю шёл машинно-тракторный сенокос, и как в мультике про волка и зайца, быстроходная жатка ловко срезала густую траву, тут же упаковывала её в цилиндрические тюки сена и ровными рядами раскладывала их по полю. Вот такие теперь наблюдаются метаморфозы природы, господа... Прости меня, дорогой читатель, за это небольшое отступление, виноват однако, и торопливо возвращаюсь к главной теме моего рассказа, хотя и не сразу.

Чтобы было понятно далее, для тех, кто не читал мои предыдущие воспоминания, скажу, что родился я на хуторе (так и хочется сказать Козюльки, как у Тарапуньки и Штепселя). Но, всё же, хутор наш назывался Астаховка, хотя настоящей родиной своей я считаю село Мачеха, Волгоградской области, где я жил в своём детстве и в юности, пока не уехал учить атомную физику в далёкий уральский институт...

Село наше старинное, есть сведения, что образовано оно было в середине XVIII-го века выходцами с Украины, а именно, с Полтавы, и особенно приросло народом после разгона Запорожской Сечи Екатериной Второй в 1775 году. Часть казаков ушла под власть Турции и образовала Задунайскую Сечь. Часть присягнувших Екатерине казаков была переселена на Кубань, из них было сформировано Кубанское казачье войско. Остальные запорожские казаки из непокорных полков были лишены казачьего статуса и в качестве вольных хлебопашцев были выселены на пустовавшие земли в среднем и нижнем течении Дона и Волги, именовавшиеся тогда Диким полем. Так возникли зоны компактного проживания украинцев, в частности в Волгоградской области. Эти сёла и хутора впоследствии соседствовали с казачьими станицами, образованными переселенцами из Донского войска, но гораздо позже, уже в середине XIX-го века, по причине недостатка на Дону земли для быстро растущего населения. Такая станица была в двадцати километрах от нас, и называлась станицей Преображенской. Жили мы рядом, но говорили по-разному: у нас преимущественно на украинском, а казаки по-русски. Некоторые различия были и в культурных особенностях и в обрядовых, хотя со временем наблюдалось постепенная их ассимиляция. В годы гражданской войны наши были, в основном, за красных, а они - за белых. У Шолохова в «Тихом доне» можно прочесть о столкновениях казаков с хохлами. Так вот, ваш покорный слуга, вероятнее всего, потомок тех самых хохлов.

Детство и юность моя пришлись на постепенный подъём и расцвет колхозов, случившийся с приходом к власти дорогого Никиты Сергеевича Хрущёва, так любившего заниматься сельским хозяйством и кукурузой, в частности. Помню большие и многолюдные празднества, устраиваемые по случаю завершения уборки урожая. На опушке леса в назначенный день накрывались обильными закусками и выпивкой сколоченные из горбыля столы, правда, каждый колхозник должен был приходить со своей табуреткой. И, конечно, после обязательного оглашения итогов года, награждения почётными грамотами и ценными подарками особо отличившихся тружеников, начиналась весёлая гулянка с застольными песнями, плясками и другими развлечениями. Песен было много, в основном украинские, но были и русские, народные и популярные, из знаменитых советских фильмов, также горячо любимые народом.

Одной из самых любимых песен на таких мероприятиях  была, несомненно, песня «Роспрягайте хлопци коней». Сразу хочу сказать, что я не учился украинскому языку, правил грамматики и написания букв не знаю, потому и пишу, как слышу. Говорили мы дома на языке наполовину русском, наполовину украинском, но в школе учили русский. Поэтому, хоть и люблю я украинскую мову, претензии принимаю только к написанному на русском языке.

Песню эту пели немного не так, как сейчас, а задушевнее, медленнее и с каким-то грустным оттенком, хотя текст практически тот же. Так же её пела и моя мама, сидя долгими зимними вечерами за прялкой. Новую версию этой песни представил Кубанский казачий хор в середине пятидесятых, почему-то прилепивший к ней припев про девицу Марусю, попёршуюся ночью в сад собирать ягоды. Ведь по тексту так: «Роспрягайте хлопци коней, тай лягайте спочивать, а я пиду в сад зеленый, в сад крийныченьку копать». То есть дело к ночи, вы, хлопцы, ложитесь спать, а я пойду в сад и буду копать колодец или родник. И тут, как чёрт из табакерки: «Маруся, раз, два, три, калина, чёрнявая дивчина, в саду ягоды рвала». Как она ночью ягоды собирала - представьте, да, и по тексту дальше в песне она не наблюдается. Но эта версия так полюбилась людям, что недавно, затратив уйму времени, я так и не смог найти в интернете варианта песни про хлопцев без этой окаянной Маруси. Даже сёстры мои Лида и Нина, когда пели эту песню, не обходились без Маруси. Только мать пела правильно. Казаки поют с ударением на первом слоге, а хохлы, (старый вариант), на третьем. Не РОСпрягайте, а роспряГАЙте, хлопци коней!..
Ещё что эти казаки удумали!.. Всё им свободы не хватает!.. Попался мне такой вариант последнего куплета: «Запрягайте хлопци коней, тай лягайте спочивать, а я пиду в степь широку, буду волю добывать». Вы, значит, ложитесь спать, а я, вместе с осёдланным табуном лошадей, поскачу в степь, и что я там один  ночью буду делать? Видимо нет предела фантазии и словоблудию у... не скажу кого. Как говорил один сатирик: «Роспрягайте, запрягайте, может хватит скотину мучить?..»

Есть две песни народные, можно сказать культовые для наших мест. На первое место я бы поставил песню «Стоить гора...» У неё, правда, есть автор - украинский писатель XIX-го века Леонид Глибов. За более чем полтора века после написания её текст был так отшлифован народным исполнением, с полным сохранением смысла, что по праву её можно бы считать народной. Желающие могут найти в интернете оригинал, а я привожу текст, как эту песню поют у нас:

Стоить гора  высокая,
А пид горою гай.
Зэлэный гай, гай густэсэнькый,
Неначе справди рай.

А в тим гаю есть ричинька,
Як скло вода блыщить.
Долыною широкою
Бог зна, куда спишить.

Бижить она край бэрежка,
Дэ вяжуться чёлны.
Там тры вэрбы схылылыся,
Тай журютьця воны:

Пройдэ лито тэплэсэнькэ,
Настануть холода.
С нас лыстячко осыпытьця,
Тай понэсэ вода.

Ой нэ журитьця вэрбочки,
Вам ще будэ вэсна.
А молодисть нэ вэрнытця,
Нэ вэрнытця она.

Песня достаточно грустная, но кроме того, что её часто поют односельчане, пели её и мои родители на наших домашних гулянках. Есть ещё одна, связанная с песней, памятная мне история. Дело было в 2003 году. Мама ушла от нас пять лет назад, а отца-то не было уже как лет двадцать. Моей старшей сестре Анне, жившей в Мачехе, в тот год исполнялось 70 лет. Решил я сделать ей сюрприз и собрать на её юбилей всех наших сестёр. Две жили в Тамбове, а за Валей пришлось ехать в Киев. Машина у нас была добрая, крутая, корабль российского бездорожья - Москвич 2141. Любили мы с Ларисой в то время гонять на ней по России, да вот и на Украине пришлось побывать. Поскольку бешеному кобелю семь вёрст не крюк, поехали мы в Киев через Белоруссию, там у Ларисы в Гомеле живут родственники, заодно их проведали. И вот уже вместе с Валей мчались по цветущей Украине на родину и как-то случайно вспомнили, что мой племянник Саша, сын Анны, когда был в Тамбове, записал на магнитофон несколько песен, и пели их мои родители! Но где сейчас запись, наверняка, потерялась. А как бы она была к месту на нашем семейном празднике. Эх, Саша, Саша! Как же ты не сохранил такую кассету!.. В общем ругали Сашу почём зря, и как оказалось, напрасно!..

Праздник получился душевный: поздравляли именинницу, пели много наших любимых песен. Я, как профи, снимал торжество на любезно выданную мне на поездку видеокамеру. Так как раньше я этим делом никогда не занимался, то снимал всё подряд, но и благодаря этому, остались бесценные кадры нашей совместной встречи. Мы тогда и подумать не могли , что в таком полном составе она уже никогда не повторится. Когда спели почти всё, откуда-то взялся магнитофон. Сначала Игорь Корнелюк спел про трамвайный билет, про свой завод и про то, как клёво ему живётся. Потом танцевальная музыка подвигла всех, кто хотел, к танцам, и вдруг, среди этого шума и гама что-то щёлкнуло и зазвучал голос отца: «Стоить гора высокая..» а потом подключилась и мама: «Зэлэный гай, гай густэсэнький...» Потрясённый неожиданностью, я быстро побежал с камерой к магнитофону. Магнитофон стоял на старой, много раз перекрашенной коричневой краской, табуретке. Чтобы сохранить голос, я стал снимать эту табуретку с магнитофоном. Я никогда не слышал эту запись, и потому для меня было чувство, что это родители спустились с небес и присутствуют здесь с нами. По ходу песни камера всё больше стала дрожать в моих руках, потом вообще началась трясучка и я понял, что разревелся. Вот такой был мой первый в жизни видеоролик - прыгающая табуретка под голоса моих родителей. Дорогие для меня воспоминания... Потом я эту кассету отцифровал, сделал на голосах родителей другой ролик, иногда включаю, слушаю и каждый раз плачу... Душа моя, скажи теперь, кто и когда тебя так растрепал?..

А вот ещё одна наша культовая песня, которая называется «Посадила розу в край окна»:

Посадыла розу в край викна ,
Посадыла розу в край викна,

А я ймала мужа,
А я ймала мужа,
А я ймала мужа, босяка.

Непонятно, зачем она посадила розу, наверно, просто с чего-то надо было начинать рассказ о трудностях семейной жизни. Мне всегда не нравилось слово «босяка». Оно тут звучит как бы унизительно по отношению к супругу. А я с детства был воспитан на идеях равенства и братства людей, независимо от их материального достатка. И мне казалось, что более подходящее здесь слово «приймак». И я научил этому нашего главного запевалу, племянника Вову, который так и заводил эту песню на протяжении многих лет. И лишь когда в интернете я несколько раз наткнулся на вариант «босяка», я понял, что родители пели правильно. Кстати, для тех, кто не знает: «приймак» - это мужчина, не имеющий собственного дома и уходивший жить на территорию и имущество жены.

Вин ничо нэ робэ, тилки пье,
Вин ничо нэ робэ, тилки пье,
А прийдэ до дому,
А прийдэ до дому,
А прийдэ до дому, жинку бье.

Правда, больше похоже на приймака, чем на босяка?

Ны бый мэнэ мужу, нэ карай,
Ны бый мэнэ мужу, нэ карай,
Я диток спокину,
А сама поиду,
А сама поиду за Дунай.

Куда она собралась ехать за Дунай? Учитывая, что песня старая, я так думаю, что она поехала  к родственникам, что жили в Задунайской Сечи. Может, к маменьке. И поехала она, чтобы маменьке пожаловаться на мужа.

Як сидала в лодку, плакала,
Як сидала в лодку, плакала,
Правою рукою,
Билою хусткою,
Билою хусткою махала.

В этом месте, когда пели в домашней компании, сестра Лида доставала из кармана специально заготовленный белый носовой платок и махала им над головой, иллюстрируя песню. «Хустка» - это платок.
Но недолго покинутый муж один справлялся с детьми и прочим хозяйством. Вскоре запел, или каким-то другим образом сообщал жене:

Вырнысь, вырнысь жинка до дому,
Вырнысь, вырнысь жинка до дому,
Я нэ буду быты,
Буду я любыты,
Ой, як плохо жыты одному!

Подлец лукавый! Врал, наверно.

Як вэрнулась жинка у ночи,
Як вэрнулась жинка у ночи,
Чашечки нэ мыти,
Ложечки побыти,
А дитышкы плачуть на пичи.

Хозяйство, конечно, в запущении. Но вот что я долго не понимал и спрашивал у сестры Лиды: «Почему чашечки не мыты, а ложечки побиты?» По идее должно быть наоборот. И Лида мне отвечала и ответ подтверждал мои догадки, что песня очень старая. «Толя, чашечками раньше называли то, что сейчас по-русски зовут миской. А ложечки раньше у простого народа были деревянные. Побитые ложечки - значит щербатые». Я ей верю...

Вернувшаяся жена, воссоединившаяся семья, цветущая роза у окна, это как поцелуй в диафрагму, такой редкий оптимистический финал, как правило, грустных украинских песен...

Моя мама знала много песен. И зимой, переделав работы по хозяйству, она садилась за прялку, чтобы прясть пуховые или шерстяные нитки, из который потом вязала  платки или носки. Семья была большая, а тёплые вещи нужны всем. За прялкой она перепевала всё, что было у неё на уме. Одна песня была особенно грустная, и запомнилась мне больше всех.

Это песня про молодую дивчину Галю, которой скучно стало в родительском доме, и она от того пристала к проезжавшим мимо казакам. Но как жестоко они с ней поступили! Это такой песенный триллер с назиданием подрастающему поколению:

Ехали козаки из Дону до дому,
Пидманули Галю, забрали с собою...

Поидемо с нами, с нами, козаками,
Краще тоби буде, чем у ридной мамы.

Галя согласилась, к ихнему возу причепилась, а дальше случилось то, что и в страшном сне померещиться не могло. В тёмном лесу те бравые казаки привязали бедную девушку «до сосны косами». Насобирали в лесу хворосту, обложили Галю со всех сторон и подожгли «от верху до низу». Детское сердечко моё содрогалось в этом месте от необъяснимого ужаса...

Разыскивая уже в наше время видео исполнения этой песни, наткнулся я на записи Кубанского казачьего хора разных лет. Меня, конечно, удивило, почему во всех вариантах такая печальная песня с картиной откровенно зверского поведения казаков исполняется с весёлыми лицами и залихватскими переплясами. Почему она вообще исполняется на публику и заслуживает аплодисментов? Может, я чего-то не догоняю, и это, вообще, детская страшилка, коим нет числа. Типа: «Мне мама в детстве выколола глазки, чтоб я варенье в буфете не нашёл. Теперь я на ночь не читаю сказки, зато я нюхаю и слышу хорошо!..» А в нашем случае пугалка для девочек, чтобы по темноте не шарахались по двору и не приставали к незнакомым мужикам?

Но мама пела эту, на самом деле, грустную песню совсем по-другому, и у неё она заканчивалась такими словами: «Ой ты, Галю, Галю молодэнька, чього ж ты не вмерла, як була малэнька?..» Такого текста, как я не искал, ни в одном варианте не нашёл...

Мама пела не только старые украинские, но и русские песни. Мне очень нравилось, когда она пела:

На муромской дорожке стояли три сосны
Прощался со мной милый до будущей весны
Он клялся и божился одну меня любить
На дальней на сторонке меня не позабыть

Подлец! Позабыл всё-таки и вернулся с новой женой. И ещё одна песня:


Помню, я еще молодушкой была,
Наша армия в поход далёкий шла.
Вечерело, я стояла у ворот,
А по улице всё конница идет.

Тут подъехал ко мне парень молодой,
Говорит: «Напой, красавица, водой».
Он напился, крепко руку мне пожал,
Наклонился и меня поцеловал.

Откуда люди берут такие простые и задушевные слова!..

Вообще-то запевалой всех песен на наших гулянках был мой отец. Он начинал первым голосом, а мама подключалась потом. Всех песен, что я слышал от них, не перечесть. Вот, например, из кино про Чапаева:

Чёрный ворон, чёрный ворон,
Что ты вьёшься надо мной?
Ты добычи не дождёшься,
Чёрный ворон, я не твой!

И ещё одна песня оттуда же, как мне казалось в детстве про немыслимо жуткую, ужасную погоду, на самом деле это песня про смерть Ермака:

Ревела буря, дождь шумел;
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали...

У этой песни есть автор текста. Это один из казнённых декабристов Кондратий Рылеев.
И никакая компания не обходилась без песни про удалого Хас-Булата:

Хас-Булат удалой!
Бедна сакля твоя;
Золотою казной
Я осыплю тебя...

Я не привожу здесь полные тексты песен, потому что в продвинутый век интернета любой из нас может простым щелчком мышки найти текст любой песни, и не один вариант. Так случилось и со мной. Читаю полный текст песни и до меня доходит, что всю жизнь я неверно понимал смысл и содержание песни. Я-то думал, что Хас-Булат это такой молодой и боевой джигит (он же удалой!), а старый и плешивый старик просит его за какие-то побрякушки, хоть и ценные, отдать ему красавицу жену. На самом деле всё наоборот. Оказывается, это молодой князь просит старого мужа отдать ему жену. (Ты уж стар, ты уж сед, ей с тобой не житьё. На заре юных лет ты погубишь её!..) Мало того, князь уже начал с ней встречаться, и она мужу своему старому изменяла. И старик ему отвечает: «Я вчера узнал, что она мне изменяет. Можешь забрать её бесплатно. Она в сакле моей. Спит с кинжалом в груди...» Вот такая получилась трагедия - Шекспир отдыхает. Есть разные варианты окончания песни, вплоть до отрубания князем головы старого горца. Мне же больше нравится текст автора этой песни, русского офицера А.Н. Аммосова, воевавшего на Кавказе:

Голос смолк старика,
Дремлет берег крутой;
И играет река
Перекатной волной...

В дуэте с мамой отец часто заводил:

Ой, Мороз-мороз, не морозь меня,
Не морозь меня, моего коня.

Моего коня, белогривого,
У меня жена, ой, ревнивая...

Или:

Степь да степь кругом,
Путь далек лежит,
В той степи глухой
Умирал ямщик...

Также много хороших песен звучало из нашего домашнего радио, чёрной бумажной тарелки, висевшей в главной комнате, в зале, на почётном месте. И я часто замечал, как замирал отец, когда передавали песни про войну, и, особенно, когда пели про дорогу:


Эх, дороги - пыль да туман,
Холода, тревоги, да степной бурьян.
Выстрел грянет - ворон кружит...
Твой дружок в бурьяне неживой лежит.


Или про фронтового шофёра:


Через реки, горы и долины,
Сквозь пургу, огонь и черный дым
Мы вели машины, объезжая мины,
По путям-дорогам фронтовым.

Эх, путь - дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбежка любая.
А помирать нам рановато,
Есть у нас еще дома дела...

О чём думал он в эти минуты? О том, как 23 июня, оставив дома жену и четверых детей, он на своём грузовике, с дощатым кузовом, загруженным мобилизованными односельчанами, отправился на фронт и успел доехать до Белоруссии, а потом обратно до Москвы? Как терял друзей, как сам был контужен при бомбёжке, как выжил на этой войне, как получил три боевые награды, две «За отвагу» и одну «За боевые заслуги», как снова проехал через всю страну, через Курскую дугу до самого Берлина и расписался на рейхстаге. Как получил от Сталина почётную грамоту и медаль «За победу над Германией», и, наконец, от Брежнева в 1965 году, свой законный выходной на день Победы? Эх, батя, батя! Сколько бы ты мог мне рассказать про жизнь, про войну, но я был такой малой и глупый... Думал, что вы с мамой всегда будете рядом со мной, и мы, вообще, никогда не умрём...

Конечно, многое из того, что было раньше, я узнавал от своей матери. Она в детском возрасте была свидетелем гражданской войны, когда село наше несколько раз переходило из рук в руки, от красных к белым и наоборот, а также случившегося тогда же великого пожара, когда выгорело больше половины села.

А потом пришла Советская власть, раскулачивание и создание колхозов. Не все сочувствовали этому и к новым отношениям относились с критикой. Вот пример частушки тех времён, что я услышал от мамы. Это, как бы, обращение к Ленину:

Встань, Володя, подывысь
Як в колхозе розжилысь.
Пузо голэ, хата боком
И кобыла с одным воком!..

Думаю, лагерь вполне можно было схлопотать за такую частушку. Но вот попозже, когда дела стали налаживаться, юмор подобрел:

Три танкиста вкрали в бабы тисто
И злипылы трактор ЧТЗ...

Или про СССР, гимн:

Союз нерушимый залез под машину
И лопает кашу за Родину нашу!..

Много сказок рассказывала мне мама, но сейчас помню только про козу-дерезу. «За три гроша куплена, пол бока облуплено, забодаю, забодаю, тут тоби смерть!» Всё недовольна была коза, как её кормили на пастбище и всё жаловалась деду: «А как бежала через мосточек, ухватила кленовый листочек! А как бежала через гребельку, ухватила воды капельку.» Дед, что стоял на воротях в червоных чоботях, верил ей, однако, больше, чем своей семье, семью прогнал, а потом началось такое... Но вы, ребята, конечно, лучше прочитайте в оригинале...

А ещё мама учила меня бороться с икотой. Икота, по-нашему, по-местному - «Хыкавка». Надо было вытянуться во весь рост, встать на цыпочки и громко продекламировать:

Хыкавка, хыкавка, пиды до воды,
Там кого-нэбуть ты напады.
Або быка, або корову,
Або дивку черноброву!..

С детства я знал прибаутку про шепелявую девочку, что пришла в церковь. Батюшка её спрашивает: «Как тебя зовут?» - «Та я сапула!»
Вот перевод этого на русский с учётом шепелявости: «Да я забыла».
Батюшка ей: «Вот и причащается раба божия Сапула!» - «Та я не Сапула, я Катерина!»
- «А шож ты раньше не говорила?» - «Та я сапула.»
- «Ну вот и причащается раба божия Сапула!» - «Та я не Сапула, я Катерина.»
- «А шож ты раньше не говорила?» - «Та я сапула...» И так далее.
Местный вариант сказки про белого бычка или про попа: «У попа была собака, он её любил. Она съела кусок сала-он её убил».  Дальше вы, надеюсь, знаете...

С раннего детства запомнилась мамина частушка:
 
Меня милый замуж звал, Я сказала: «Ох, ты!..»
У тэбэ ж одна сорочка с бабынои кофты...

Здесь мне, как всегда, жаль было бедного жениха, я-то думал, что жениться надо по любви. Толик, ну почему ты, в самом деле, такой наивный...

А тут вспомнилась почему-то, совсем не к месту здесь, частушка семидесятых годов XX века, что слышал я в Тамбове, на свадьбе племянника Виталика:


С неба звёздочка упала, прямо Никсону в штаны.
Кой-чего там обломала, чтобы не было войны!..

Частушка эта до сих пор популярная, только персонажи президентов с годами меняются. И ещё одна с той же свадьбы:

Сидит заяц на заборе в алюминевых штанах.
А кому какое дело, что ширинка на болтах!..

Народ наш, независимо от местности и трудности обстоятельств бытия, никогда не утрачивал чувство юмора. Я подрастал в период расцвета колхозного строя. В нашем селе было даже два колхоза. На нашей Богородицкой слободе базировался колхоз поменьше, который вначале носил имя героя гражданской войны, воевавшего и погибшего в наших местах командира 16-ой стрелковой дивизии Васо Киквидзе. Но поскольку в районе был ещё и совхоз имени Киквидзе, а бывшая станица Преображенская называлась тогда «рабочий посёлок Киквидзе», то в хрущёвские времена колхоз наш нарекли новым именем «Рассвет». Недолго это было и через несколько лет нас объединили с находившимся на Александровской слободе колхозом «Урожай». Из двух хозяйств получился мощный колхоз, как тогда говорили: «колхоз-миллионер», победитель всевозможных соревнований, который под мудрым руководством нашего замечательного председателя, Героя Социалистического Труда, Павла Михайловича Дегтярёва, успешно работал до самой перестройки, до тех самых времён, пока порядок в стране не стали наводить молодые ребята, у которых основной задачей была борьба с коммунизмом, а главным жизненным опытом была фарцовка на вещевом рынке. И опять же, извиняйте меня, ребята, за отступление от темы. Фантомные боли, знаете ли...

Так вот, возвращаясь к нашему любимому колхозу «Рассвет». Председателем у нас был наш земляк по фамилии Гривко. Подробностей привести не могу, дело прошлое, отец рассказывал. Толпится у правления народ. Каждый со своей проблемой к председателю. Это летом, во время уборки. Недалеко от колхозного двора сразу поля со скошенной пшеницей и раскиданными по полю скирдами соломы. Председатель у нас хороший, опытный, много лет уже работающий. Заходит к нему колхозник, фамилия в памяти народа не сохранилась. Объясняет, что не успел управиться с сенокосом и просит выделить ему хотя бы копну соломы, чтобы кормить скотину зимой. Выходит обратно к людям смущённый и огорчённый и грустно произносит:

Так-так, сказал бедняк.
Гривко соломы не дае!..

Народ, конечно, хохотнул, но фраза эта, на долгие годы стала всеобщим, сельским, как бы сейчас сказали, «мемом». Когда у человека что-то не получалось, он произносил: «Так-так, сказал бедняк, Гривко соломы не дае». Вот и я до сих пор её помню и нет-нет да применяю. Не забываю по этому случаю передать пламенный привет потомкам председателя Гривко!..

Летним вечером, когда стихала жара, все работы по хозяйству, назначенные нам, были переделаны, мы, сельские пацаны, имели право на личное время. Собирались мы на окраине слободы, на колхозном пологом бугре, по которому выгоняли и встречали домашнее стадо. Там ещё оставались ложбинки от окопов гражданской войны, в них было меньше ветра. Насобирав поблизости засушенных коровьих кизяков, мы разводили костерок, и рассевшись вокруг огня, заводили долгие разговоры о том, что, где случилось и кто, чего нового узнал. Тон задавали, конечно, ребята постарше, они и сообщали нам сельские новости, попутно приобщая нас к блатной романтике и хулиганским песенкам. Популярна была песенка про «Гоп со смыком». Вот то, что помню:

Гоп со смыком - это буду я.
Воровать профессия моя.
Я в Берлине научился,
А в Нью-Йорке навострился,
В русские приехал я края.

Захожу я в первый крайний дом.
Там жила старуха с стариком.
В ноги бросилась старуха,
Я её прикладом в ухо,
Старика прикончил сапогом.

Только начал погреб открывать,
Слышу где-то начали стрелять.
Кто-то ё...(типа стукнул) меня в ухо,
Точно так, как я старуху.
Закружились черти в голове.

Милка, промышляй теперь сама.
Больше я не лазаю в дома.
Пропадает пух-перина,
Я хожу в одной штанине,
Хорошо, что лето, не зима...

Или вот про Ваньку, что ехал на ярмарку:

Ехал на ярмарку Ванька-холуй,
За 3 копейки показывал …
Хулиганы на базаре поймали китайца,
Руки-ноги оторвали, оставили...
Яблочко, да на тарелочке,
Надоела мне жена-пойду к девочке...

В детское моё время отношения с Америкой были напряжённые, почти как сейчас. Сбили Пауэрса, Хрущёв по трибуне ООН ботинком стучал и обещал показать негодяям кузькину мать, а в детской среде гулял устный многосерийный стишок «Один американец», про американца, приехавшего по путёвке в СССР, который я, конечно, помню, но по соображениям самоцензуры, приведу кусочек, остальное ну, правда, не очень...

«Ах, Мери, Мери, Мери, живу я СССРе», а дальше рассказ о его приключениях. Вот чуть-чуть: «Пока смотрел «Багдадский вор», русский вор штаны упёр...» Но, всё-таки, извиняйте, хлопци, билше не можу...

Много разного мы слушали в своей компании, иногда и действия криминальные совершали, но, надо бы сказать, по плохой дорожке никто из наших ребят не пошёл. Вот только Коля Безродный, кажется, таки, пару раз в тех местах побывал...

Не только старинные украинские песни, а их было немало, распевались в наших краях. Во вновь построенном доме культуры начали устраивать смотры художественной самодеятельности и часто можно было услышать такую популярную песню:

На горе колхоз, под горой совхоз,
А мне миленький да задавал вопрос

Задавал вопрос, сам смотрел в глаза,
Ты колхозница - тебя любить нельзя.

Иногда её пели с припевом:
Ох, чубчик мой, чуб волной, волной!
Говорила тебе мама - не гонись за мной!..

Иногда этот «Чубчик» пели припевом к подборке всяких разных частушек.
И, конечно, пели то, что звучало по радио и приходило в народ из кино. Практически в каждом советском фильме были песни, многие из них становились популярными. Из «Свадьбы с приданым» пришли куплеты Курочкина, из «Весны на Заречной улице» - «Когда весна придёт...» Но особенно в нашем селе любили песню «Одинокая гармонь», потому что сочинил её композитор Борис Андреевич Мокроусов. А у нас все, на полном серьёзе, считали что он сын нашего помещика Андрея Андреевича Мокроусова, по развалинам фундамента усадьбы которого я ещё успел походить своими детскими сандаликами, а в расположенном неподалёку Мокроусовском саду каждой весной для нас сооружали большой пионерский костёр... Но здесь я, ребята, похоже начинаю повторяться, потому что всё это раньше уже было опубликовано в моих нетленных Memory.

Значит пришла мне пора заканчивать эти, совершенно не попадающие в хронологию событий, воспоминания, отчасти навеянные стихотворением нашего, всеми любимого Сергея Есенина «Спит ковыль», заключительными строками из которого я и завершаю свой внеочередной опус...

Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси —
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси.

P.S. Однако, не расстраивайтесь! Дальше и у нас, Бог даст, всё будет хорошо и по порядку...

22.10.2024