Александр Дюма, Роман о Виолетте - 2. Часть 19

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ



– Мы не тронемся дальше, пока вы не дадите свою оценку этим моим словам, – сказал я.

– Я уже сказала, что это довольно хорошо, читайте же дальше! – сказала Виолетта.

– Я не могу читать, я бросил сценарий на пол, – сказал я. – Я хочу лишь снова сказать: «Я люблю вас, и вы любите меня».

– Если это не фраза виконта из сценария, а фраза, которую говорит писатель Дюма Виолетте Паризо, тогда… – медленно проговорила Виолетта и замолчала.

– Тогда? – спросил я.

– Я не говорила тебе, что я тебя люблю, – капризно ответила она. – С чего ты это взял?

– Прошлой ночью ты была полностью моя, и сейчас мы лежим с тобой вдвоём в одной постели, на нас из одежды только общее одеяло, и всё это не только с твоего согласия, но и по твоей инициативе! – воскликнул я.  – Разве это не даёт мне права предполагать, что ты несколько неравнодушна ко мне?

– Неравнодушна, это правда, –  согласилась Виолетта. – Но я не утверждала, что люблю тебя.

– Так скажи это! – предложил я.

– С какой стати? – возразила Виолетта. – Ведь я не знаю, люблю ли я тебя? Может быть, это только увлечение? Или мимолётное влечение? Я уступила своему желанию, разве это доказывает, что моё желание вечное и всепоглощающее? Это лишь доказывает, что я не слишком строга к тебе, и к себе, и к тому, что называют правилами света? Может быть, я просто презираю эти правила, потому что презираю и сам этот свет, который завёл такие правила, согласно которым двум сердцам, стремящимся друг к другу, как эти твои Ромео и Джульетта, непозволительно делать то, к чему они стремятся всей душой, зато если девушка без приданного из подлого вожделения, замешанного на тщеславии, из каприза человека, не привыкшего отказывать себе ни в каких радостях, попадает в постель к какому-нибудь знатному вельможе или богатею только потому, что он этого пожелал, этот свет вовсе не осуждает такое!? А если этот «кто-то» ещё ко всему прочему ещё и Король, то все просто в восторге от поступка девушки, отдавшей свою невинность этому старому похотливому мерзавцу, сидящему на троне только лишь потому, что его отец сидел на нём до него?! И ты, писатель Дюма, пишешь восторженные книги про такого Короля, хотя народ Франции давно уже доказал, что достоин лучшего правления, чем монархия, и дорогой кровью заплатил за право жить в республике!

– Прости, дорогое дитя, в тебе нынче пылают очень многие страсти, но вовсе не те, которые оправдывали бы это наше совместное неглиже под одним одеялом, – сказал я. – Кажется, на сегодня достаточно чтения моих пьес, и уж тем более достаточно этого шутовства с раздеванием и с совместным возлежанием в постели!

– Я тебе противна? – спросила Виолетта. – Ты хочешь уйти от меня?

– Ты мне очень приятна! – возразил я. – Я вовсе не стремлюсь тебя покинуть, но ты, кажется, расположена к совсем другому виду общения.

– Глупости! – ответила Виолетта. – Почему тебе обязательно надо услышать от меня те слова, которые я намерена произнести только одному человеку за всю мою жизнь? Почему тебе непременно требуется стать для меня тем единственным человеком, которого я полюблю? Готов ли ты сам к тому, чтобы я была единственной женщиной во всей твоей последующей жизни, или же тебе достаточно, чтобы я была с тобой неделю, месяц, год, может быть два или три года? Но не вечно! Не всю жизнь! Неужели ты настолько хорошо знаешь себя, что убеждён в том, что твоё отношение ко мне всегда будет только любовью, и никогда ничем иным? Не станешь ли ты злиться на меня из-за пустяков? Не начнёшь ли тяготиться моим обществом, когда тебе захочется одиночества, или другого общества? Не захочешь ли ты уйти от меня к другой женщине? Ведь для мужчин это не так уж необычно. Почти все вы таковы! И ведь я не требую от тебя, чтобы ты клялся в вечной любви, не ставлю такие клятвы условием нашей близости! Ты получаешь всё, что хочешь. Любой мужчина был бы доволен получить моё тело и не стал бы требовать ещё и душу в придачу! Ты же требуешь душу, даже не успев как следует насладиться моим телом! Тебе мало моих ласк? Тебе недостаточно видеть меня всю, трогать меня всю и везде, обладать и повелевать мной? Ведь я даю тебе всё это! Но тебе нужно, чтобы я ещё и призналась в любви к тебе, то есть пообещала тебе, что за всю мою жизнь никогда не было и никогда не будет человека, важнее тебя? Тебе это и вправду необходимо?

– Да, – сказал я.

– Но тогда я не могу ответить в той ситуации, в которой мы находимся, – ответила Виолетта. – Я знаю, что вы, мужчины, готовы тысячу раз признаться в любви той даме, которая находится в данную минуту перед вами. Мы другие. Я смогу признаться в любви только сначала перед самой собой, только тогда, когда предмет этой любви далеко от меня, когда я его не вижу, не чувствую всей кожей. А до той поры я могу лишь сказать: «Ты мне приятен, и я хочу тебя». Никогда и никто не делал со мной того, что делал и делаешь ты. Это для меня – новая жизнь. Это незабываемо. Даже если мы расстанемся через секунду, ты – мой первый мужчина. И я всегда буду помнить тебя. Это очень много значит. Но могу ли я сказать тебе, что ты всегда будешь единственной моей мыслью, единственным моим желанием, единственным светом в моём окне?

– Что тебя смущает, моя дорогая? – спросил я.

– Припомни, как зовут главного героя твоего романа «Граф Монте-Кристо»? – спросила она.

– Тут и вспоминать нечего! – ответил я. – Его зовут Эдмон Дантес!

– А что ты написал по поводу этого имени в середине февраля 1837 года? – продолжала Виолетта.

– Боже мой, разве можно такое забыть? – воскликнул я. – Я узнал о гибели на дуэли величайшего писателя России Александра Пушкина! Человек, убивший его на этой проклятой дуэли 10 февраля 1837 года звался Дантес! Я тогда сказал, что никогда не дал бы этого имени герою своего романа, если бы предвидел, какое негодование будет возникать в сердце каждого человека, любящего литературу, при этом ненавистном имени – Дантес! Откуда ты это знаешь?

– Я же говорила, что прочитала всё, что тобой написано, – сказала Виолетта. – И многое, что с этим связано! Я разыскала в газете сведения про этого самого Пушкина. Он женился на девушке, которой было только восемнадцать лет. Она говорила, что любит его! Она родила ему четырёх детей! Четырёх! Но потом она встретила этого самого Дантеса и влюбилась в него. Влюбилась так, что пренебрегла своим долгом хорошей жены! Она позволила Дантесу надеяться на взаимность! В результате он стал распускать слух, что вошёл в семью Пушкина не только в том смысле, что женился на сестре его супруги, но и сверх того. Слухи дошли до поэта, состоялась дуэль и поэта не стало. И вот я спрашиваю тебя, Дюма, тоже поэта и даже носящего то же имя, что этот Пушкин, и, кажется, тоже немного африканца, как и он, я спрашиваю тебя: «Могла ли восемнадцатилетняя женщина знать заранее всё то, что с ней произойдёт? Могла ли она обещать любить только своего супруга, и твёрдо утверждать, что никого другого никогда за всю жизнь она не встретит?»

– Ей следовало быто строже, – сказал я. – Ей следовало бы помнить долг порядочной жены.

– Это не обсуждается, – сказала Виолетта. – Это бесспорно. Но я говорю не о том, как ей следовало поступить, а о том, что с ней случилось! Она влюбилась! Она полюбила другого гораздо сильней, чем своего мужа, отца четверых детей! Это – вопрос внезапного чувства, которое завладело ей! И вот то, что произошло с ней, даёт мне право утверждать: Натали Гончарова никогда не любила Александра Пушкина. 

– Полагаю, ты права, моя малышка! – сказал я.

– Я хочу, чтобы ты был со мной счастлив, как был счастлив Пушкин с этой Натали первые два или три года, но я не хочу, чтобы ты погиб из-за меня, – сказала Виолетта.

– Я не стану стреляться из-за тебя, если тебя беспокоит это, – сказал я с доброй, как мне казалось, улыбкой.

– Убить человека можно не только физически, но и морально, – возразила Виолетта. – Например, сделав его глубоко несчастным. Я не желаю стать причиной этого. Если я узнаю, что всё, что сейчас между нами происходит, это ещё не любовь, а настоящая любовь будет после, и не с тобой, я не хочу нести за это ответственность перед тобой или перед собой.

– Моя малышка, ты умнее всех известных мне женщин! – сказал я. – Но это не удивительно. Удивительно то, что мне приходит в голову, что ты, должно быть, умнее и меня самого!

– Чепуха, ведь весь мой ум – это результат чтения твоих книг и размышления над ними, и больше ничего, – сказала Виолетта. – Я не могу утверждать, что люблю тебя, но мне кажется, что утверждать противоположное было бы просто идиотизмом.

Эту фразу я счёл за признание в любви и заключил Виолетту в объятия, после чего постарался доказать ей свою любовь, и на этот раз мои действия не только не встретили никаких возражений с её стороны, но даже её ответные действия не давали мне ни малейшего повода для того, чтобы усомниться в её нежных чувствах ко мне.

Если бы я был не Александр Дюма, а Александр Пушкин, следующая моя глава состояла бы из одних только многоточий.