Те, кого нет

И вот мы стоим друг напротив друга, враг напротив врага: те, которые я, те, кого нет, те из нас, которые не случатся или случатся, но не сейчас. Имя нам — легион, в сны ступающий размеренным шагом, распадающийся на смыслы и, порой, на слова; что нам имена? Только отзвук, отблеск одной из граней.

Знаешь, как всё начиналось? Нет?
Я тоже, знаешь,
совсем не знаю.

Всматриваюсь статистом в прошлое и в настоящее.

Дороги, которые мы выбираем, не всегда выбирают нас. Один из тех, случившихся в безначалье, лежит на асфальте почти сентябрьского августа, асфальт полыхает жаром, воздух пронизан неотвратимостью и запахом жжёной резины, воздух тягучий, густой – патока и янтарь; тот, далёкий теперь, чувствует первые ноты боли (порой она чудится мне не его совсем, а моей), знает, что мир отныне поделен, как и тысячу тысяч раз до, на до и после, если бы можно было теперь поступить иначе, он, несомненно, выбрал бы не азарт и упрямое «не слабо», а внимательность и осторожность.

– Знаешь, – говорит один из стоящих напротив, – он просто не мог иначе.

Тот, крайний слева из сейчас не случившихся смотрит на вариации и вероятности и вынужденно соглашается. История сворачивается тугим змеиным кольцом, кусает себя за хвост; запах нового августа сменяется запахом сентября, налившихся соком яблок, кости срастаются намертво/наживо с чутким к погоде металлом, люди в белых халатах смотрят угрюмо и говорят по умолчанию положенное «нельзя»,

один из случившихся не сейчас не слушает их и выбирает то ли для нас, то ли тогда ещё для себя бальные.

Мир, разумеется, оттеночно изменяется.

Главный корпус построен где-то в пятидесятых. Серые блоки, окна от пола до потолка; можно вернуться туда, где никто не ждет, можно выбрать по сути совсем ничего не терять, даже, знаешь, этот козырный, у времени взятый в детстве ещё взаймы, только разум смеётся, мол, ты выбрал еще тогда, когда воздух был патока и янтарь, когда мёдом тягучим ласкала боль, обнажая твою неспособность её понять.

Тот из нас, кто касается пальцами книг, лишь кивает, мол, было и вправду так. Я вообще не любитель ни брать, ни хранить долги. Аз воздам.

В длинных списках значатся имена. И одно из них чудится как моё.

Год сменяется годом, уж так ему суждено. Время движется плавно, певуче, почти легко; тот, который случится, а после совсем отживёт своё выбирает не северо-запад, а чёртов юго-восток, ему кажется, будто иначе не может быть. Всё проходит, и это, я знаю, тоже совсем как всё.

Где-то около время слегка замедляет бег, распадаясь привычно на тысячи тысяч рек, расплетаясь на нити, которых ни мне, ни тебе не счесть, тот, который один из тех, кто пожалуй что в чём-то и я теперь, выбирает сыграть как по правилам, так и без, буквы складывая в слова, те связуя почти что в речь, обретает всё новые имена. Кто-то даже порой говорит, мол, ты знаешь, а у тебя талант, ты бы с этим сделал хоть что-нибудь, кто же, парень, если не ты-то сам?

Мы стоим друг напротив друга, враг напротив врага: те, которые я, те, кого нет, те из нас, которые не случатся или случатся, но не сейчас.

– Знаешь, – этот, не спящий ещё близ полуночи, в белой футболке, черных мягких домашних штанах, пьющий то ли отвар из ромашки, то ли привычный свой полуостывший чай, смотрит чуть ли не в душу мне и так вдумчиво, медленно говорит, – знаешь, как это всё начиналось? Нет?

Смотри.