Дневник 14. 05. 23

Потерянный (найденный) текст

     Учу себя готовности быть судимой*. Не в смысле юридического суда. С этим страхом  я уже давно справилась, ещё в две тысячи седьмом, когда переходила на «красные рельсы». От либерального государства всего можно было ждать. Казалось, что за одно противоречие можно быть подвергнутым опале. Что плохого было в этой готовности? Я заранее понимала, что мне «не светит» карьера с коммунистическими взглядами в либеральном государстве. Потому что капиталисты подвергают «красных» наибольшему прессингу, вплоть до увольнения. И это моё знание о действительности заранее ставило крест на моём жизненном пути. Как и теперь. И не только в карьерном росте, которого я даже решила по этой причине не добиваться: я не могу жертвовать своими взглядами ради встройки в систему, а с такими взглядами я в систему точно не встроюсь. Она меня не примет. Она меня вытолкнет.  То есть смысла нет, а делать бессмысленные вещи я не умею. То есть когда я понимаю, что они бессмысленные. Это касается всего другого. И литературы, и моих личных отношений. Я всегда заранее понимала, что такая я не нужна. Сознательно шла на жертву.
     Иными словами, я всегда знала, что я не формат. Возможно, я знала это с самого рождения. Где-то подспудно. Или нет. Точно не скажу. Я собиралась жить обычной жизнью. Пока не пошла государственная ломка и мой подростковый криз – вдвойне печально было то, что они совпали. Меня с чистоты моего «коммунистического» советского детства переключило на либеральную «фронду», только-только набиравшую обороты, когда грязь стала вылезать из подполья. При всём при том я оставалась советским чистым ребёнком, что, естественно, тоже держало и не давало упасть совсем в днище человеческое, где бы оно ни находилось: внизу ли общества, либо на верхах. Я отринула октябрятско-пионерское своё прошлое, в комсомол не вступила, становилось не актуально, советское уже обретало клеймо «колхоза», а чуть позже появилось «совок» и «совдепия». Мою Родину рвали на части, рвали на клочья, набивали моей Родиной карманы и рты… её пожирали. Я этого ничего не видела. Звучало «Россия» - я гордилась Россией, звучало «свобода» - я ратовала за свободу. Пока не отравилась ею. Это произошло не сразу. Когда меня рвало, я не понимала, что меня рвёт этой ядовитой свободой. Сперва с алкоголем, потом без.
     Ельцин, как этому учат теперь в Ельцин-центре, казался «лучом света в тёмном царстве» скованных и, как убеждал тогда мой отец, «зашоренных» людей.  «Шорами» на глазах считались их коммунистические взгляды. Я не могу и не буду говорить, что всё советское было правильным. Что не было догматизма и узости взгляда. Но совсем не в той степени, как это с перестройкой стало  преподноситься. Певцы пели свои гордые свободные песни, подливавшие масла в огонь. Естественно, молодые головы горели. Искусство сходило с ума. Художников как будто перемкнуло, они развернулись на сто восемьдесят градусов. Верных оставались единицы. В них летели тухлые яйца и гнилые помидоры «гордого свободного» либерального презрения. Но это они, взявшись за руки, создали непреодолимый заслон. Это они были в ельцинской России, а затем в путинской, нашим первым Донбассом. Это их души фильтровали поток мерзости, остаётся только удивляться величине этих душ, не захлебнувшихся мутным потоком. Слава им во веки веков.      
     Я стала в их цепь. Я примкнула к их цели, потому что их цель была созвучна тому не замаранному, что  оставалось во мне живо. И я могу сказать о том, насколько тяжело было им выдерживать натиск – как ненависти к Родине, так и псевдопатриотизма, за витриной которого копошились паразиты. Они ещё не изжиты. Я хочу сказать, они ещё не изжиты совсем. Но произошло самое главное: гниды оказались замечены.
     Меня «валтузило» между желанием вписаться в либеральный псевдопатриотический мир, - отдыха требовали сильная душевная усталость и напряжение, - и желанием отстоять нечто более совершенное и более достойное жизни.
     Когда Ельцин передавал власть, я ещё не касалась политики, у меня только родился малыш и я была безудержно счастлива, я училась заочно и не хотела бунтовать. Я понимала с маминых слов, она очень твердо держалась советской стороны, что Ельцин не совсем то на самом деле, что должно в хорошей идее быть, к тому же я уже прочувствовала, что свобода его нечистая. Поэтому его «я устал, я (м)ухожу(к)» (со скобками – как народ шутит), обнадёжило. Тем более к тому времени набирало обороты доверие к его преемнику, на фоне пьяной бестолочи смотревшемуся очень даже вразумительно.
     Новый президент вызвал симпатию ещё до того, как стал президентом.  Ни о каких его делишках в Питере мы не знали. Он был строен, молод, подтянут, спортивный и жёсткий. Поскольку страна была разболтана, как машина, собравшаяся вот-вот развалиться, то в твёрдой воле Россия особенно нуждалась. И он начал завинчивать гайки – под себя. Как механик доводит до ума механизм, на котором собрался ехать. Это впечатляло.
     Новый президент был скромен и мил, и в нём как-то сочетались мягкость и готовность «мочить в сортире» врагов, то есть грубость и наглость. Поскольку мы верили – мы, не совсем трезвые патриоты, что он свой, пришёл страну спасти, то наглость считалась дерзостью необходимой. Мягкими руками душат мягко. Мы же в голос требовали решительных действий по очищению пространства от засилья изменников и негодяев. Но «мы» - это позже. Когда стали возникать вопросы.
     До того, как вопросы стали возникать, я жила обычной среднестатистической жизнью, с начала двухтысячных. В некоторой раздвоенности, потому что у меня было своё восприятие действительности параллельно с общепринятым, в русло которого я вернулась из шальных и мучительных девяностых. Я была в любви, сперва в реальной, потом, когда она разочаровала, ушла в не реальную, что было связано с моими внутренними «затыками». Просто потому, что я не могла быть на виду, хотя рвалась на вид и имела все данные кроме одного: готовности быть видной. Меня не учили привлекать внимание, скорее наоборот – уходить в тень. Впрочем, судя по всему, существовали и другие причины, по которым мне нужно было созреть. Параллельно по телевизору шла политика своей собственной жизнью. Я понемногу начинала ей интересоваться.
     Новому лидеру страны поверили многие. Он вызывал доверие. Он умеет вызвать доверие. Его очень интересовал и интересует имидж страны. Больше, чем происходящее внутри, как выяснилось со временем. Но мы этого не знали, как не знают этого сегодня и некоторые другие. Он хорошо говорил, дерзко шутил и вроде как даже наступал на олигархов, в которых народ видел главного своего мучителя. Опять же, со временем выяснилось, что хотя эти демоны утратили возможность мучить нас своим показательным презрением и развратной роскошью, они не только не исчезли, они ещё и выросли в масштабах. Как их состояние, так и их количество. Они якобы перестали быть олигархами, то есть имеющими власть над государством. Они перестали открыто плевать на людей. Но само их существование и тем более размножение так и осталось бедствием. То есть явление отсоса у народа народного благосостояния никуда не исчезло.       
     Оно только спряталось за ширму, как и Мавзолей.
     Более трезвые патриоты наводили критику. Их доводы были убедительны, и уже в третий срок я за президента не голосовала, как было в первые два. Во второй мой ребёнок получил свой трёхцветный флажок на праздник, как его получают и другие до сих пор. В этом флажке не было ничего предосудительного; напротив, он был символом любви к Родине - России. Просто та история, которая висит на нём как незаметный мешок грязи, не была мне известна.    
     Сам президент был символом этой любви к России. И он им остаётся для многих. И трудно поверить, что любви этой нет. Но поскольку есть вопросы, то существуют и сомнения.
     Вопросы такого характера: почему не сделано то и это и почему продолжает твориться то и то? То есть если следовать любви к родине, то логическим образом эта любовь выстраивает перечень необходимых шагов, в том случае если Родина равно народ. И только в том случае, если родина равно «я, моё благополучие и мои друзья», то всё выстраивается так, как оно выстраивается, и эта постройка логична. Я слышала, как президент говорил о любви к России, но я не слышала и особо не чувствую, что Россия равно её простые жители. Любить  Россию как свой дом, как источник своего благосостояния, комфорта, это одно.  А любить народ это другое.
     Большинство доверяющих президенту людей живут по принципу «надёжа царь», не удосуживаясь поиском причин действий, на слишком явно торчащие вопросы они накидывают платочек своих объяснений, чтобы не волноваться. Их можно понять, но вряд ли можно простить, потому что такая позиция неведения рождает согласие, согласие рождает поддержку, поддержка даёт главе государства основания думать, что всё действительно хорошо. Если он действительно так думает.
     Часть патриотов верит президенту по другим мотивам. Для них он «свой», замаскировавшийся под чужого с целью спасения погибающих. Этой вере помогает страх обнаружить иное и некоторые случающиеся достойные шаги. Очень неприятно и тяжёло было бы обнаружить, что нас предали, поэтому мы очень долго и настойчиво не верим в предательство.
      Я не буду утверждать с уверенностью, предали нас или нет. Я не могу этого утверждать. Я могу только констатировать факт, что тот или иной шаг был предательством, но не вся политика в целом. Если бы вся политика вопила об измене, никто не мучился бы ни вопросами, ни сомнениями. Есть шаги, которые помогают находить оправдания тому, что выглядит сомнительным и сразу бросается в глаза, вызывая подозрения. То есть эти подозрения тушуются, и находится объяснение непонятному, выбивающемуся из логического ряда защиты именно народа России. Возникает ощущение, что президент балансирует между интересами разных групп, стремясь сохранить конструкцию более менее жизнеспособной. Тогда стоит задаться вопросом, интересы какой группы более всего соблюдаются, и это станет ответом. Иными словами, как говорил Некрасов, кому на Руси жить хорошо? Я так думаю, что миллиардерам.  Это в России наиболее защищённая группа.
     Сразу могу услышать возражения, что переход на другую конструкцию, в которой наиболее защищённым окажется народ, есть путь гражданской войны и лучше пусть так как-нибудь… Правда в том, дорогие мои, что война-то уже идёт, и идёт давно. И в ней гибнет народ. Просто происходит это не заметно.    
     Я так и оставляю вопрос открытым, на чьей стороне президент, потому что всегда есть возможность быть с народом. Вот, допустим, в тот момент, когда президент идёт в Бессмертном полку, он с народом. А в другой момент, когда он принимает тяжёлое для народа решение, он не с народом. А народу трудно понять: почему президент с народом и в то же время не с ним? Потому что ему так удобно, или потому что он считает, что только так и приемлемо, и другого пути развития нет… Но, согласитесь, сложно назвать развитием топтание на месте. Балансирование между башнями, группами и прочее. Если это не видимость желания что-то для всех нас важное сохранить.
     Война идёт, я не про ту, что на Украине-России, я  про ту, что между слоями. Она не заканчивалась и она всегда будет. Но в ней побеждают либо одни, либо другие. Люди с одними взглядами и ценностями и люди с другими взглядами и ценностями. Трудность распознавания в том, что поражение идёт скрыто, для непосвящённого взгляда, и только потом становится очевидным. Как это было с СССР.
     В любом случае, зависания между идеями красной и белой в данный момент поддержка неравенства. Того самого, которое оборачивается сосредоточением богатства в узких кругах. Чтобы решиться на постановку новой старой цели, не белогвардейской, которая старее в недавнем прошлом, но моложе в обозрении веков, нужно иметь, как минимум, цель такой постановки. Нужно иметь внутреннюю решимость и готовность, а для этого нужно разделять такую цель. А уже потом такая готовность подбирает исполнителей и создаёт организацию. Если говорить о верхах.
     Встаёт вопрос, а почему имеющие готовность и решимость внизу не могут собраться в единое? Что мешает им собраться в единый поток, какие преграды? Может быть, сначала поработать с ними, а потом совместно работать с теми, что находятся несколько выше?
     Народ раздроблен потому, что у него нет единого понятия «хорошо» ни для конечной цели, ни для пути её достижения. Что хорошо Ивану Ивановичу, плохо Ивану Никифоровичу. Никто не хочет пожертвовать малым, чтобы соединиться в большом. Возможно, потому что малое принимает за большое, а большое за малое.
_______
* «Что подумают люди?!.»

     Лично я не собираюсь больше заранее доказывать себе, что всё бесполезно. Можете отвергать мои взгляды, это не помешает мне их иметь и быть настойчивой в изложении позиции. Я рождалась не для того чтобы доказать себе, насколько моё присутствие в мире ничтожно. Поэтому я не буду никого отвергать, как я это делала, ставя крест на человеке и на возможности перемен. Я предлагаю свою помощь в поиске пути выхода на более устойчивое положение, но только при условии того, что я сама имею поддержку.
    
14.05.2023