Володя-моряк 1

В какие-то два-три дня весна наконец переламывала зиму: лопались почки на тополях; тощие куры, жмурясь от солнца, купались в дорожной пыли; дети скакали по квадратам «классов», процарапанным гвоздем на песчаной, утоптанной до твердости асфальта земле меж домов; любители лото и домино открывали сезон в беседке внутри двора…

С приходом первых теплых дней появлялся Володя-моряк — человек неопределенного возраста с красным, поросшим седой щетиной лицом и глубоким шрамом на лбу. Одет он был как всегда в одни и те же брюки и в старый, порыжелый пиджак без пуговиц. Под пиджаком он носил матросскую тельняшку — ее полосы с трудом угадывались под слоем застарелой грязи. А на плече у Володи обычно болталась засаленная торба, в которую он складывал куски, подаваемые сердобольными хозяйками. Набрав полную торбу, Володя-моряк заботливо сушил хлеб где-нибудь на солнышке, отгоняя хворостинкой нахальных воробьев.

Каждую осень, когда начинали дуть пронзительные северные ветры, он сам возвращался в психлечебницу, которую в народе называли попросту «дурдомом», и зимовал там спокойно и сыто, но весной опять объявлялся в городке и бродил по улицам с тихой улыбкой на слюнявых губах.

Малыши и девчонки с криком разбегались при его появлении, а мальчишки постарше ходили за ним толпой, дергали за лохмотья и распевали:

Нюни-манюни,
Володя-моряк!
Юбка худая,
А что-то не так!
Володя счастливо крутил головой, радуясь вниманию, и пританцовывал в такт несуразной песенке, тяжело и смешно топая, словно медведь на ярмарке. Был он широкоплеч и, наверное, очень силен, но никто не видел, чтобы Володя тронул кого-нибудь пальцем. Самое большое, на что он был способен, если уж очень на кого-то сердился, это обозвать обидчика «юбкой худой». Почему «юбкой»? Никто не знал этого. Обидчики же находились.

Кончалось первое послевоенное десятилетие. Еще помнились продовольственные карточки, еще мотались по городам, селам и железным дорогами искалеченные войной люди, и не всегда были к ним добры благополучные сограждане.

Валерка Блинов никогда не подходил к Володе-моряку и не дразнил его. Он наблюдал за ним издали, с любопытством и страхом. Ему почему-то казалось, что бродяга лишь притворяется добрым.

В одном дворе с Блинковыми, в соседнем доме, жил безногий сапожник Мосин: ноги он потерял на фронте, подорвавшись на мине в ночной разведке. Мосин тоже казался добрым, пока был трезв. Он запросто точил мальчишкам ножички и одаривал их обрезками кожи для рогаток. Но стоило ему напиться, как он зверел и начинал гонят по двору свою жену и трех сыновей, двое из которых вовсе и не были ему сыновьями, о чем он сам кричал на всю улицу, ловко, по-обезьяньи, прыгая на сильных руках и швыряясь камнями в свое перепуганное семейство, и в такой момент ему под руку было лучше не попадаться… Володино слабоумие казалось Валерке сродни опьянению соседа-сапожника, он с недоверием и опаской следил за улыбающимся дурачком.

Валерка рос болезненный и слабый и каждую зиму, как по расписанию, схватывал воспаление легких. Это аукался ему самый первый год жизни, когда отец служил на только освобожденном от японцев Сахалине. Мать рассказывала с горькой улыбкой, что в хибаре, где они жили, за ночь вода в ведре замерзала так, что кружкой не пробьешь, и если бы не молоко соседкиной козы да не мед, который ей удалось выменять на единственные свои катанки, не пережить бы Валерке своей первой зимы. Неловкий и стеснительный, он сторонился шумных мальчишеских игр, мог часами мастерить что-нибудь из дерева и железок или сидеть за книжкой. Книги он брал в клубной библиотеке, особенно любил путешествия и приключения и, конечно, про войну.

Однажды в дверь Блинковых кто-то постучал — сильно и настойчиво.

-Валерчик, поди открой! - кликнула из кухни Валеркина мать, женщина еще молодая, но рано начавшая полнеть. Она работала кладовщицей в электромеханических мастерских, заведовала метчиками, изолентой и тяжелыми бобинами с обмоточным проводом. В мастерских ее любили и называли Аннушкой. Она только что прибежала с работы и торопилась наладить ужин к приходу мужа.

Слова матери не дошли до Валерки. Забравшись с ногами на старенькую кушетку, он читал Майн Рида и был сейчас далеко отсюда — скакал на мустанге по бесконечным прериям.

Стук в дверь повторился, и Анна повысила голос:

-Валерка! Ты что, оглох? Отец поди пришел!

Валерка вздохнул и побежал открывать. Открыл — и сердце сжалось от страха: перед ним стоял Володя-моряк. Он заискивающе улыбался и теребил в руках сумку.

Валерка растерянно отступил в прихожую — Володя шагнул за ним, дверь захлопнулась.

-Кто там? - спросила Анна.

-Мам, Володя пришел! - Валерка кинулся на кухню. - Володя-моряк!

-А-а, дурачок! - успокоенно протянула Анна. - Вот и к нам пожаловал… - Она вытряхнула из кастрюли на газету несколько утренних картофелин, подумав немного, достала еще из стола селедку, завернула. - На вот отнеси ему. Хотя… - Ее рука замерла в нерешительности. - Ладно, зови сюда. Борщ с обеда остался.

Валерка позвал.

Не выпуская из рук торбы, Володя прошел на кухню и уселся на табурете перед большой тарелкой с наваристым борщом. Ел он долго, сосредоточенно, старательно перетирая пищу красными беззубыми деснами. Анна, не обращая больше на него внимания, продолжала хлопотать у плиты, Валерка  же, бочком пройдя мимо Володи, приткнулся в уголке между рукомойкой и печью и смотрел на него во все глаза.

Почему-то ему вспомнилось, как недели две назад принес он домой щенка — в лешаях и с заплывшем глазом. Щенок жалобно скулил и так преданно вилял хвостом, что мать не выдержала и плеснула ему молока, накрошив в миску белой булки. Но пришел отец и, сказав: «Только этой заразы нам не хватало!», завернул щенка в тряпку и надолго ушел. Валерка заплакал, но мать быстро утешила его, сказав, что папа повез собачку в больницу. Валерка еще не знал, что бродячих собак в больнице не лечат.

… Володя наконец покончил с едой, встал, и, промычав что-то, с достоинством приложил руки к груди.

«Как же он с корками справляется, если с борщом столько возился?» - подавленно подумал Валерка.

-На вот, Володя, возьми! - Анна протянула сверток с картофелинами и селедкой. - Валерик! Проводи Володю.

С тем же комическим и жалким достоинством Володя опустил сверток в бездонную торбу и направился к выходу. Но, оказавшись в прихожей, тускло освещенной слабенькой лампочкой, он вдруг остановился и замер, словно пораженный каким-то чудом, - его взгляд остановился на вешалке.

Это была простая деревянная вешалка с незамысловатыми прямыми штырьками для одежды и полочкой для головных уборов. Шифоньера Блинковы еще не завели, и вся их верхняя одежда хранилась на этой вешалке, чуть прикрытая от пыли ситцевой занавеской. Среди прочих вещей там были офицерская фуражка с морской кокардой и новенький китель без погон.

Блинков служил на флоте, был награжден двумя медалями «За отвагу» и закончил войну осенью сорок пятого на Курилах. Когда ему предложили поступить на курсы младшего комсостава, Блинков не раздумывал: деревенский парень, с трудом дотянувший семилетку, он не успел узнать толком другой жизни, кроме военной, и карьера морского офицера казалось ему привлекательной и надежной. После курсов его перевели на Балтику, в Кронштадт, но, едва успев получить вторую «звездочку», Блинков попал под демобилизацию и, пораскинув умом, повез семью опять на Дальний Восток, где у жены жили родные, а у него — флотские друзья. Офицерская форма была памятью о несбывшихся мечтах.

Иногда, оставаясь дома один, Валерка залезал на табурет, снимал с вешалки фуражку и китель и, надев их, подолгу рассматривал себя в зеркале. Он выпячивал подбородок и таращил глаза, чтобы стать похожим на отца, а точнее, на ту его фотографию, на обороте которой напечатано синими буквами: «Личность лейтенанта С.И. Блинкова удостоверяю: начальник учетной части...» и дальше — закорючка подписи, перекрытая круглой печатью. Как хотелось ему поскорее стать большим!..

… Анна, обеспокоенная тем, что бродяжка еще не ушел, вышла в прихожую.

-Иди, Володя, иди! - сказала она. - Дверь-то вон она!

Володя вдруг очнулся. Он схватил Анну за руку и показал на вешалку, ткнул себе в грудь и выкрикнул:

-Володя-моряк! Дай! Дай!

-Нет, Володя! - строго сказала Анна. - Нельзя.

-Дай, дай! - жалобно настаивал он.

-Не могу, Володя, - повторила Анна. - Это хозяина вещи. Хозяина! Если я дам, он сердиться будет, бить меня будет… - Слова она произносила медленно и внятно, словно говорила с малым ребенком.

Валерка видел, что мать нарочно говорит неправду, чтобы попугать Володю. Отец никогда не бил ее, хотя ссорились они часто. А вот Валерке доставалось.