Простой советский человек Рассказ в двух частях

Часть первая
Странное дело, казалось бы, я принадлежу к числу самых обыкновенных людей. Я не кандидат и даже не доктор каких-либо наук, у меня нет никаких наград, кроме похвальных грамот (да кого этим удивишь!?). Я не мать-героиня, да и вообще я, по большому счету, никто, совсем никто, но тем не менее, в моей жизни происходят чудеса, равняющие меня с людьми необыкновенными, выдающимися (причем, это происходит без всякого участия с моей стороны), при которых я невольно поднимаюсь на гребень какой-либо высокой волны и оттуда с удивлением гляжу вниз и не верю своим глазам.
    Но вот, например, училась я в институте в городе Улан-Удэ, в институте культуры на библиотекаря-библиографа. Профессия, самая, что ни на есть, мирная и смирная. Библиотекари – такой народ, они всем желают добра, смиряются перед неправдой и грубостью, тем самым вынуждая людей нехороших быть хорошими. Хотя почему-то товарищ Сталин Иосиф Виссарионович (так говорил нам, студентам, преподаватель по краеведению) не любил людей этой профессии. «Эти хитрые тихони, – уверял товарищ Сталин Иосиф Виссарионович, – вечно копаются в своих словарях. Чего-то там вынюхивают, выискивают, и, в результате оказывается, что самые великие среди великих – просто ничтожные дураки, хуже того – злодеи, которые способны сокрушить все на свете».
Ну так вот. Однажды, во время одной из сессий, училась я заочно, так как жила в городе Красноярске, меня вместе с другими иногородними студентами поселили на время учебы в общежитии от сельхозинститута. В нашем родном институте, в общежитии, для нас не хватало места. Дни мы проводили на лекциях в городе, а по вечерам уезжали на автобусе за город и ночевали в общежитии от сельхозинститута, которое нас приютило. В первый же вечер мы унюхали возле общежития необыкновенную вонь. Что это было? Нет, это не большая химия, не обгоревшие на кухне съестные припасы. Это была органика, произведенная живыми существами, но до того противная, что не было никакой возможности ее терпеть. Стали мы выяснять у местных жителей, что это такое? Оказалось, что этот запах доносится к нам со стороны здешней свинофермы. Хорошо, что запах ощущался нами тогда, когда со стороны фермы дул ветер, но так как ветер был товарищ не постоянный, то мы не очень страдали от соседства с фермой. Однако, я этот запах запомнила. Потому-то я и обратила внимание на рассказ Виктора Петровича Астафьева «Паруня». Виктор Петрович Астафьев – наш замечательный писатель-сибиряк, его столетие со дня рождения мы отмечаем в 2024 году. Итак, рассказ «Паруня». В нем говорилось о судьбе женщины, работающей на свиноферме какого-то колхоза. Трудиться она начала задолго до своего совершеннолетия, во время Великой Отечественной войны. У нее был младший брат, а родителей не было. Погибли. Паруня заменила брату родителей, обоих – и отца, и мать. Она привыкла заботиться о ребенке, пока он был маленький. А потом, когда он подрос, забот о нем только прибавилось. Ей хотелось, чтобы он учился. Чтобы в жизни он достиг таких высот, о которых в их колхозе люди не могли и мечтать. И он достиг этих высот. Сперва одолел семилетку, потом десять классов, потом институт. Он и в раннем детстве не был заморышем, а уж потом, когда он вырос и возмужал, на него любо-дорого было смотреть. Красавец, обладатель диплома о высшем образовании, успешный работник на престижном предприятии. Жил он уже не в деревне, а в городе, в собственной квартире, был удачно женат. Все у него было о` кей, на высшем уровне.
     А Паруня все работала и работала на своей свиноферме. Можно было бы давным-давно бросить эту работу, но нет. Там платили немножечко больше, чем в других местах. И это решало все. Паруня каждую копеечку, каждый рубль предназначала для своего любимого братика. Она не замечала уже того, что ее волосы, кожа, одежда пропитались запахом свинофермы, что она состарилась среди свиней, превратилась в изгоя, что у нее не было подруг. О семейном счастье, о женском счастье она и не мечтала. Кому она была нужна такая? Единственная ее привязанность, ее любовь были отданы маленькому брату, который рос, рос, и, наконец, вырос. А когда вырос, то унюхал, что от сестры плохо пахнет. Да и жена подсказала ему это, и он стал избегать сестренку, не нужны ему стали ее подарки, ее жалкие подношения. Паруня потеряла все, что составляло смысл ее жизни, ее счастья.
    Рассказ «Паруня» потряс меня до глубины души. Вспомнила я общежитие от сельхозинститута возле города Улан-Удэ и запахи, которые прилетали оттуда, от тамошней свинофермы. А еще я вспомнила я фильм «Свинарка и пастух». Фильм был весь пропитан, но вонью от свинофермы, а ложью от его создателей, создателей фильма «Свинарка и пастух».
   Мне приходилось слышать, что Астафьева Виктора Петровича осуждали за его слишком уж откровенный реализм, но если бы я даже не прочла рассказ «Паруня», то неужели бы я не увидела, не почувствовала откровенную ложь, пропитавшую фильм «Свинарка и пастух» от начала и до конца.
   Я еще довольно-таки спокойно пишу на эту тему, а вот одна моя подружка по работе, женщина, когда-то отдавшая колхозу лучшие голы своей жизни, с ненавистью говорила о таких фильмах: «Я еле выдерживаю до конца, – говорила она, – так и хочется схватить нож и изрезать экран, разорвать его в клочья. Так врать уметь надо. И совершенно не иметь никакой совести».  Да, я спокойно пишу на эту тему. Самое большее, чего можно от меня ожидать в таких ситуациях, это пренебрежение к такому роду фильмов. Как видите, простой советский человек совсем не такой дурак, каким его изображают в кино, книгах и на всяких культурных мероприятиях.

                Часть вторая
   Моя мама говорила обо мне странные вещи. По ее мнению, я не была похожа ни на кого из членов нашей семьи. Ну и что же? Я разве виновата в этом?
   Я родилась в 1943 году, в самый разгар Великой Отечественной войны, а мой брат Володя родился в 1924 году. Он воевал. Он был артиллеристом. Конечно, мы были не похожи друг на друга. Да что там говорить об этом! Мы в разные периоды своей жизни сами на себя бываем не похожи. Я часто думаю об этом и поражаюсь несходству людей с самими собой.
   Вот взять, к примеру, моего дедушку, Тесля Сергея Ивановича. Он был малоземельным крестьянином с Украины, единственным сыном у своих родителей. Все остальные дети, а их было то ли шесть, то ли семь девочек. Из-за этого дедушка не подлежал призыву на военную службу в царской армии. Но зато во время столыпинского призыва строить Восточно-Сибирскую железнодорожную магистраль, дедушка откликнулся на этот призыв и уехал в Сибирь. А что ему было делать на Украине? Там ему ничего не светило, никакого наследства, никакого просвета, а душа желала простора. В Сибири дедушка доехал до Красноярска и устроился на работу в железнодорожные мастерские маляром. Вскоре он поступил на учебу в воскресную школу, увлекся точными науками. Любимицей его стала астрономия. Он купил телескоп и с его помощью наблюдал за небесными светилами. Свои наблюдения он записывал в тетради и посылал записи в научные журналы. Журналы охотно принимали работы ученого-самоучки, ученого, влюбленного в науку. Его работы проникали даже за границу. Брат Володя, доктор физико-математических наук, говорил, что он встречал работы дедушки в Лондонской специализированной библиотеке. Наука сблизила дедушку с известными интеллигентами города Красноярска: с художником Д. И. Каратановым (был портрет дедушки, написанный Каратановым Д. И., но потрет не сохранился. Где-то он есть, но где? Однако я его помню). Также дедушка сблизился с учеными-биологами, братьями Крутовскими. С революционерами дедушка не сблизился, но очень сочувствовал им.
   А вот моя бабушка, Евдокия Егоровна Харитонова. Она была дочерью купца первой гильдии, но ее папа, мой прадед Егор, пропил-промотал все свое состояние. Он так непозволительно вел себя, что купеческое общество постановило выслать его в Сибирь. Так моя Сибирь пополнялась кадрами, совсем не похожими друг на друга. Кого тут только не было: декабристы, революционеры, преступники-уголовники, пропойцы, искатели приключений. Жена прадедушки Егора, прабабушка Елена, как венчанная жена, поехала с детьми в Сибирь со своим негодным мужем. Она была староверкой, воспитанная в правилах суровой житейской морали. Прадед был тоже из староверов, но до чего же они были разные!
   Из всех своих родных, ушедших давно в мир иной, я застала в живых только мою бабушку, Евдокию Егоровну, светлую мудрейшую труженицу, добрую сверх всякой меры.
   С восьми лет она работала в прислугах, а в школу ходила один только год. Сохранились еще предания о прабабушке Елене, светлой мученицы семейного деспотизма, купеческой дочке и жене купца первой гильдии, ходившей на поденную работу, чтобы прокормить своего мужа и детей, которые рождались на этот свет с завидным постоянством. Из них в живых осталось только четверо.
   Мои бабушка и дедушка жили очень хорошо. Дедушка не пил, работал в железнодорожных мастерских, занимался астрономией и точными науками. Мама говорила мне, что он в этих делах достиг уровня высшей школы, он, учившийся на Украине, в церковно-приходской школе. Бабушка приобщилась к чтению, читала все, что тогда было на слуху у интеллигентных людей, с которыми общался ее муж. А это были произведения Пушкина, Некрасова, Лескова и т.д. Писать она почти не умела, а вот читать научилась. И браниться она совсем не умела. Самое жестокое слово, которое иногда срывалось с ее уст, было: «озорница», «ах, он озорник!», или «ах, она озорница!». Бабушка вела домашнее хозяйство, растила детей. Их было четверо. Она гордилась тем, что не жила в долг, не зависела от лавочников. Дедушка отдавал ей всю зарплату. Мама мне рассказывала, как они с бабушкой ходили на базар. Бабушка с корзинкой для провизии шла впереди, а мама сзади. Она несла кружку с медом и время от времени обмакивала пальчик в мед, а потом обсасывала пальчик. Вот бы мне такое в раннем детстве! Мама рассказывала мне о том, как нянечки в детском садике, где я проходила первоначальный курс житейских наук, говорили ей, что меня заставали частенько на полу перед стенкой, что я отколупывала со стены известку и ела ее. Витаминов не хватало.  Вот этого я не помню, зато помню, как мы, беспризорная детвора, прошедшая детсадовское обучение, жевали вар. Вар – это такая гадость в виде серы черного цвета. Он валялся возле нашего дома. Из него делали асфальт. И еще возле дома лежали кучи крупной грязной соли. Мы ее лизали. Помню какую-то травку, которую можно было жевать. Еще помню канавки с не просыхающей водой. Там водились головастики. Мы с ними играли, но их не ели. Это я точно помню.
   Да, мои дедушка и бабушка жили неплохо. Они даже купили небольшой домик, где каждому нашлось место. Дедушка содержал на свою зарплату жену, четверых детей и самого себя. Частенько он посылал деньги на Украину, в помощь своим родителям и сестрам. Все было бы хорошо, если бы не революция. 1905-й год. Дедушку, за его сочувствие к революционерам, уволили с работы с волчьим билетом, то есть без права поступать на работу куда-либо.  Домик пришлось продать. А им всем ехать в Воронеж, подальше от мятежного Красноярска. Там друзья дедушки помогли им устроиться. Дедушка получил работу в земстве. А потом было то, что было раньше, опять наука, любимая астрономия. Мама училась в гимназии, ее братья – Василий и Евгений – учились в технических училищах, бабушку соседки звали «мадам Тесля», а дедушка работал в земстве скорее всего, каким-то канцелярским работником. Так они дожили до революции 1917 года. Мама с упоением вспоминала эти годы: Воронеж, река Хопер, фрукты, книги, юность. А потом был ужас, большое несчастье. Земство упразднили, гимназию закрыли. Дедушка с семьей перебрались на Украину. Несколько лет они бедствовали невероятно. Власть в селе, где они жили, менялась ежечасно. То белые, то красные, то зеленые, то петлюровцы, то махновцы. Кого там только не было! И всех, всех надо было бояться, ото всех упрятаться. Дедушка дважды был под расстрелом. Жив остался только по счастливой случайности. Семья растерялась. Мама еще до 1917 года увлекалась идеей свержения самодержавия. Она рвалась на фронт к красногвардейцам. Дедушка поехал за ней следом, полагая спасти свою дочь, мою маму, или погибнуть вместе с нею. Слава Богу, по дороге на фронт они оба заболели тифом, и добрые люди привезли их обратно в деревню к бабушке, которая их выходила. Они бы все пропали, если бы не бабушка – вечная труженица, она умела шить, вязать, ухаживать за птицей, готовить из ничего что-то. Она тащила своих плечах всю семью. Гражданская война в конце концов закончилась. Начала устанавливаться советская власть. Дедушка с семьей сразу же покинули Украину. Они уехали в Красноярск. Во время Гражданской войны погиб их старший сын, Александр. А может быть, и не погиб. Он пропал без следа, и никто не знал, где, когда и как это случилось.
    И так жизнь кидала моих дорогих предшественников то туда, то сюда, но неизменно они оставались трудолюбивыми, выносливыми, добрыми и любознательными людьми. Им эти качества помогли в дальнейшей жизни, наполненной бедами. Дедушка в 1935 году так говорил моей маме: «Тоня, мы все в центре этой большой трагедии. Что с вами будет, милая моя?» Мамина голова тогда была полна радужных мыслей насчет светлого будущего нашей страны. Она не понимала, какие беды грозили нам в 1935 году, она в ответ на дедушкины слова рассмеялась. А дедушка? Что он мог иметь в виду? Какие беды? До Великой Отечественной войны он не дожил. Умер в 1938 году. 1937-й год он застал, но до ареста моего отца в 1939 году не дожил. Странное дело было с 58-й статьей, по которой судили моего отца, Федора Николаевича Чистякова. Мой отец закончил Тимирязевскую академию и работал директором совхоза на Алтае. В 1939 году его и других специалистов по сельскому хозяйству вызвали на производственное совещание в город Камень. Там их всех скопом арестовали, обвинили во вредительстве и приговорили к расстрелу. Через год с небольшим отца освободили, заменили 58-ю статью на 101-ю – «за халатность» и отпустили на все четыре стороны. Однако мама говорила, что до ареста отец был сорокапятилетним мужчиной, молодым, ухоженным, а пришел из тюрьмы больным, изможденным. У него не было многих зубов. Он был весь седой. Началась Великая Отечественная война. Брат Володя попал на учебу в военное артиллерийское училище, закончил его. Потом был фронт. Отец просился на фронт, но его не взяли по состоянию здоровья. Он работал до 1943 года, а потом умер. Мне тогда было три месяца. В перестроечное время я слышала по радио, как какой-то человек уверял слушателей о том, что он в пятнадцать лет все понимал, а я в свои восемьдесят лет ничего не понимаю до сих пор из того, что было. С одной стороны, «вперед заре навстречу!», а с другой – расстрельная стена: свои убивали своих. Из всего, что было, мне понятно только одно, и это одно спасло нас всех от беды. Трудящимся по их желанию давали участочки земли. Они могли во внерабочее время выращивать овощи для своего потребления. Это спасло многих от физической и нравственной гибели. За это честь и хвала нашему государству, куда бы его и кто бы его ни тянул. Что я могла бы сказать о себе? Ничего. Мой сын просит меня не вспоминать прошлое, не думать о нем. Да и грех думать о прошлом. Сейчас у нас все хорошо. Мне еще повезло, как немногим, в своем младенчестве я жила в маленьком городке Ачинске, посещала детский садик, где худо-бедно нас кормили и следили за нашим здоровьем. Мне повезло: я не ослепла, не сошла с ума от всего, что было тогда и потом. Я многого добилась, но великой я не стала, и слава Богу! Из всего пережитого я сделала один вывод: не дай нам Бог опять погрузиться в пучину войн и революций. Это не значит, что надо терпеть всякую неправду, но как бы так сделать, что вся жестокость и ложь сами себя убили, а ведь убьют!