Кто ты?

Вот уже третий час за столиком в центре зала сидел седой мужчина. Люди приходили и уходили, общаясь между собой, подсаживались к нему, словно его и не было, а он всё сидел — без суеты, без смущения или признаков ожидания чего-то.

Роберт подошёл к центральному столику третий раз за эти два часа:

— Подогреть Ваш кофе? — привычно спросил он, кивая на кофейник.

— А я всё выпил, — улыбнулся мужчина, — если не трудно, принесите ещё.

— Что-нибудь ещё в заказе будет?

— Нет, пожалуй... Я, знаете ли, не совсем понимаю эти блюда.

— Это блюда китайской кухни.

— Вот-вот. Китайской. Я такое не ем.

— Могу предложить Вам шоколадный панкейк. Не китайский. Классический.

— Шоколадный? Давайте... Простите, а я могу угостить Вас кофе?

— Вы хотите, чтобы я выпил с Вами кофе?

— Да. Я хотел бы, чтобы Вы составили мне компанию. Возьмите себе что-нибудь, включите в мой счёт... Если такое возможно.

— Да, конечно, хорошо.

Зал пустел — время обеда заканчивалось, начиналось время затишья перед вечерним наплывом посетителей.

Роберт вернулся с подносом, сел за стол, напротив седого мужчины и выжидательно на него уставился.

— Можно на ты? — собеседника совершенно не смущал вопрошающий взгляд официанта, его неприязнь в позе, лёгкое раздражение на лице.

— Роберт.

— Виктор. Хочешь что-то спросить?

— Зачем ты пришёл в китайский ресторан, если не любишь китайскую кухню?

— Я пришёл выпить кофе. И я не разочарован.

— Тебя не устраивает Старбакс?

— Верно, меня не устраивает Старбакс.

Повисло молчание.

Роберта напрягал этот человек. Зачем он пригласил его за столик?... Но отказываться официант не стал: за общение с клиентом их хорошо поощряло руководство. Девушек-официанток приглашают часто, как и молодых смазливых мальчиков. А вот Роберту редко предлагали пообщаться. Средний возраст, рост и внешность — не слишком располагали к приглашению поболтать, больше посетителями ценились молодые и миниатюрные.

— Знаешь, мир действительно похож на театр, — вызывая в собеседнике ощутимую волну раздражения, заявил Виктор.

— А ты? Упал со сцены? — нахамил  официант и испугался. Но испуг был мимолётным, он сразу же сменился какой-то озлобленностью, дескать — "да и плевать, пусть жалуется, хрен моржовый!"

— А я упал! — неожиданно подтвердил Виктор с энтузиазмом, невольно укращая в человеке напротив и страх, и злость, — и, знаешь, что? Мне театр открылся с совершенно неожиданного ракурса!

Виктор улыбался, Роберт скептически ухмыльнулся в ответ.

— Неужели ты сумел заглянуть под юбки тех, кто купил билеты на первый ряд?

— Да, но длина их юбок позволяет немного... А какие потолки! Какие стены, уходящие ввысь! Какой необычный формат акустики, когда слышишь сцену, лёжа на полу зала... Ты падал со сцены?

— Нет.

— Многое потерял!

Помолчали. Напряжение пошло на спад. Роберт уже сделал вывод, что посетитель, хоть и обеспечен, но со странностями. Зато, кажется безобидным. Просто одинокий и чуток свихнутый дедок. Чувство опасности прошло, но любопытство не проснулось. В сухом остатке — неприязнь. Наверно, этого мужика избегают домочадцы, вот он и ищет свободные уши.

— Роберт, можно вопрос?

— Конечно.

— Кто ты?

— Я? Старший официант.

— Это — твоё призвание?

— Я думаю, что призвание — это нечто большее, нежели работа. Что-то такое, из области смысла жизни. Трудно себе представить, что кто-то готов назвать смыслом жизни работу в кафе.

— Представить можно всё, что угодно, это вопрос воображения... А призвание... Это — то, что призывает тебя, зовёт, манит, сквозь любые обстоятельства. Вот о чём ты мечтал в детстве?

Роберт расплылся в улыбке:

— Жить на Малибу и не работать.

— Хорошая мечта. Приятная. Но, что бы ты там делал? Ты представлял себе? Чем бы занимался?

— Представлял. Я бы был артистом. Или пел. Все артисты умеют петь. И я всегда хотел. Да вот только ни слуха, ни голоса у меня нет. Мама мечтала, чтобы я стал дипломатом, а папа видел во мне полиглота... И вот я здесь, — Роберт коротко рассмеялся и кивнул на пустой зал, — могу мягко уладить конфликт с клиентом на любом из четырёх языков.

— А самому нравится?

— Я не знаю такого человека, кому бы нравилось без конца вариться в конфликтах на четырёх языках... Даже на одном. Тем более, поводы для возмущения не отличаются разнообразием. Каждый день на нервах. Каждый день одно и то же. Не думаю, что это манит меня сквозь обстоятельства.

— Ну, а пение?

— Я же сказал — ни слуха, ни голоса.

— Кто сказал тебе такое?

— Старший брат, родители и два преподавателя музыкальной школы. Весомо?

— Нет. Ты же не можешь сам оценить свои качества. Вокальные они, или характерные... Ты вынужден слушать посторонних людей, доверяя их мнению больше, чем самому себе.

— Не думаю, что педагоги просмотрели бы во мне талант, если бы он был.

— Педагоги получают одинаковые деньги за каждого ученика. И дешевле им обходится тот, чьи склонности к музыке располагают к занятиям. Зачем брать того, кому нужно ставить слух и голос, когда можно набрать тех, кто сам попадает в ноты? А талант — это нечто вне нормы. Преподаватели классической школы во время прослушивания запросто могут не обратить внимания на будущую звезду джаза, например. И вот, пока два педагога, по неопытности или халатности, отлынивали от необычного ученика, а его родители воодушевлённо смотрели в его будущее, сам он терял себя... А мог бы сейчас отжигать с концертами на пляжах Малибу, на четырёх языках.

— Да что ты вообще обо мне знаешь?!

— То, что мама мечтала, чтобы ты был дипломатом, а папа видел в тебе полиглота.

— Вот именно! Ничего!

— А есть что-то ещё? Ну, кроме подноса и блокнотика?

Роберт смотрел на Виктора с откровенной неприязнью, но, вот здесь и сейчас, прямо в моменте, это чувство сменялось растерянностью: он бы и рад ответить заносчивому собеседнику, но что? Мама мечтала, папа видел, вот он — поднос с блокнотиком... И всё? Пиво по выходным, походы на футбол и многочисленные переписки в флирт-чатах как-то убого выглядели. Не аргумент...
И тут официанта реально пронзил вопрос: кто я?

Молчание затянулось. Виктор так же смотрел по сторонам, вздыхал, потирал переносицу под тяжёлой оправой очков... А парень напротив сидел, как громом ошарашенный.

Наконец, Виктор поймал его взгляд и ободряюще улыбнулся.

— Роберт, я тоже играл когда-то. В младшей школе. В спектакле "Красная шапочка". Да... Топор дровосека играл. Мне тоже сказали, мол, это — не моё: переигрываю. Но я и не хотел, просто согласился из любопытства, и, даже в мыслях, не возвращался к этой деятельности. Знаешь, призвание — оно зовёт, манит... А ты не слушаешь. Но судьба всё равно приведёт тебя к нему. Будешь сопротивляться — путь будет болезненным и трудным. Пойдёшь послушно — придёшь легко. Но не прийти — невозможно. Не прийти — это смерть.

— Да что ты привязался со своим призванием? Ты гуру какой-то? Сектант?

— Я — водила. Всю жизнь. Это — моё призвание.

— Водитель? И как ты это понял?

— С самого детства гонял на всём, что движется. Были у меня и самокаты, и велики, и ролики... А поступать решил на врача. У нас в семье все с медициной связаны. Не династия, но... В общем, пошёл, поступил, а через два года понял, что не моё это дело. Как раз санитаром работал, посмотрел на разных врачей, на тонкости профессий, на пациентов... А уволиться не успел. И такой случай получился, что кинули меня, срочно, за баранку машины "скорой помощи". И вот тут я осознал — моё. Мчал с мигалками по встречной полосе, за мной гаишники — сопровождение, сердце в глотке, душа в небе, довёз, успел... Счастлив! И денег не надо, понимаешь? Зарплата... Её ведь так и так заплатят, если ты исправно ходишь на работу. Но если ты ходишь только за зарплатой, то это — не жизнь. Это — временные трудности, которые требуют решения.

— А семья у тебя есть?

— Да. И дети, и внуки, и супруга. Она у меня такая... Мудрая, что ли? Помню, я спешил с квартирой, с расширением, и как-то не складывалось, а она меня спрашивает:

— Вить, ты чего суетишься-то?

Я говорю:

— Так ведь мы поженились, у нас дети будут. Куда мы их поселим?

А она:

— Вить, а ты разве готов воспитывать детей?

— Нет, — отвечаю, — не очень. Я — добытчиком буду. Вот, сейчас квартиру справлю, буду на машину зарабатывать...

Она сразу такая серьёзная стала:

— Ты, Витя, если не готов воспитывать, не размножайся. Потому что ты будешь воспитывать. Понимаешь? Будешь. Готов ты, не готов, присутствием или своим отсутствием, поведением, отношением, тоном, взглядом... Как ешь, как стоишь, как смеёшься, как дружишь, как в туалете сидишь по часу, как яица чешешь, как по квартире с бутербродом ходишь туда-сюда — это всё — воспитание. Хочешь или нет, но ты будешь их воспитывать. И если ты этого не понимаешь, то не надо детей. А если нет детей, то зачем нам большая квартира?

— Ты обиделся на неё тогда?

— Ещё как!

— А потом?

— А потом я два дня переосмысливал всё. И понял, что я — мальчишка и дурачок. И мне ещё расти и расти. Мужать и мужать. А ещё я понял, что я очень хочу детей. Их беззубых улыбок, распахнутых глаз, бесконечных вопросов... Сложно было, да. Но я всегда помнил, что я — есть, и это — воспитание. С ними и я вырос.

— А у твоей жены какое призвание?

— Рисование. Всегда хотела рисовать, но ужасно стеснялась. Выучилась на педагога-психолога, потом ещё училась, в детском доме работала, в центре реабилитации детей и подростков, и даже в хосписе. Сейчас ведёт занятия по дудлингу для детей разных возрастов. И, да, она так же не умеет рисовать, но дудлинг — рисование каракулей, там важна психологическая составляющая, а не художественная. Так что, она справляется. И счастлива. Да... А мне пора. Дайте счёт, старший официант, и спасибо за компанию!

Роберт ушёл и вернулся. Когда Виктор рассчитался и уже пошёл к выходу, парень не выдержал:

— Зачем ты пришёл сюда сегодня?

— Чтобы спросить тебя: кто ты?

Дверь за странным посетителем закрылась.

Вечер прошёл, как в тумане. Из головы официанта не выходил разговор с седым мужчиной. Мучили воспоминания, размышления, анализ различных событий — он никогда раньше не думал так много, и голова, с непривычки, шла кругом.

На следующее утро Роберт проспал на работу. Злой и взъерошенный, он бежал к остановке, не успевая на свой автобус. Шёл дождь, было скользко, Роберт, обегая команию шумных школьников, не справился с управлением собой на повороте, поскользнулся и влетел в группу каких-то людей на светофоре. Он даже не понял, что случилось, растянувшись на земле.

Его подхватили несколько рук, подняли, поставили, отряхнули, салфетками обтёрли лицо и руки, словно он был ребёнком. Светофор запищал, люди двинулись по своим делам, на последок сунув ему в руки его портфель и брошюрку.

Уже на работе, в минуту затишья, мужчина развернул цветной листок. Брошюра, в стиле яркой детской книжки, звала:

"Приходите к нам работать! У нас весело!

Ищем артистов передвижного детского театра! Все возраста и любое образование! Ставим спектакли кукольные, теневые, музыкальные и многие другие! Всему обучаем на месте! Гастролируем по всей стране и зарубежью! Знание языков приветствуется! Ограничение одно: за злоупотребление спиртными и прочими веществами — увольнение!"

И, ниже, номер телефона, адрес для прослушивания, даты, когда можно подойти.

Роберт смотрел на листок и понимал — призвание зовёт, манит... И очень хочется, чтобы путь к нему был лёгким и радостным.    *