Курс молодого бойца

               
               
       Зашли в казарму и оказались в длинном помещении, где вдоль стены стояли ряды двух-ярусных коек, накрытых тёмно-синими одеялами. Между койками стояли старинные тумбочки, а перед койками – табуретки. Напротив рядов коек, через двухметровый проход, виднелись несколько дверей в какие-то помещения. Между дверей на стене были вешалки для шинелей. Освещение было неяркое, но было очень тепло. Обстановка напоминала фильм «Аты-баты, шли солдаты…», который по времени был снят уже позже.               
       Здесь находилась учебная рота, и уже жили человек сто новобранцев. Встретили нас несколько старшин: заместитель командира роты и командиры взводов. Нашу группу разделили по взводам и указали койки, на которых предстояло провести около 30 ночей, а дни проходили в освоении курса молодого бойца. Курс состоял в строевой подготовке, где тренировались ходить строем, одновременно поворачиваться во все указываемые стороны, хором приветствовать начальника, как в шеренге, так и на ходу. Один старшина командовал: «Смииирррна! Равнение на право (или на лево)!» Здесь строй переходил на парадный шаг, а другой старшина, изображающий крупного военноначальника, выкрикивал: «Здравствуйте, товарищи моряки (или североморцы)», а строй хором ревел: «Здрав желав тварщ старшна втрой стати!!!». Старшинам это нравилось. Ходили строем распевая песни «Бескозырочка» и «Ладога».               
       В столовую, которая располагалась метрах в 150 от казармы, ходили строем без шинелей с песней и в гору. В зависимости от настроения старшины (у одного из них время от времени болели зубы), наше пение могло ему понравиться, а могло и не понравиться. Во втором случае около столовой раздавалась команда: «Кругом! С песней шагооомарш!». И рота возвращалась обратно к казарме, где опять всё повторялось. Я эти песни до сих пор помню…               
       Кстати, о столовой. Кормёжка была отвратительной. Утром кофе со сгущенным молоком и хлеб с прогорклым маслом. А в обед на первое суп с перловкой и кусочками сала с небритой шкурой. На второе та же перловка или пшенная каша с подливкой в виде отработанного машинного масла и с теми же не бритыми кусками сала. На ужин что-то из оставшегося после обеда. Но и эта еда не оставалась в мисках. Обратно из столовой шли также, с песней. После обеда, как правило, изучали Устав. Занятие почти приятное. Рассаживались кучкой на табуретках, старшина давал кому-нибудь толстую книгу «Устав…» и велел читать вслух. Сами старшины удалялись в свою комнату, где «гоняли чаи» или спали. Все, кто сидел и слушал, сладко засыпали под монотонное бубнение чтеца. Время от времени из своей комнаты резко выходил один из старшин и поднимал с табуретки, кого успевал заметить спящим, и приказывал так стоя и внимать. Но молодые организмы умудрялись засыпать даже стоя.
       День начинался с подъёма за 45 секунд и зарядки. Зарядка состояла из пробежки в робе и в сапогах «туда и обратно». Дистанция определялась настроением старшины, который бежал вместе со всеми. А завершался учебный день вечерней прогулкой, то есть хождением строем, но без песнопения. А перед сном начиналась весёлая игра «Отбой-подъём», смотреть на которую собирались все старшины. Сначала подавалась команда: «В шеренгу становись!», а потом: «Отбой!», после которой нужно раздеться, уложить в определённом порядке одежду на табуретку, портянки определённым-же образом расположить на сапогах и лечь на правый бок(!), укрывшись одеялом по грудь. На это давалось две минуты. До сих пор не могу понять смысл этой нормы. После отбоя через пару минут истошным голосом давалась команда: «Подъём!!!», после чего незамедлительно нужно было резко отбросить от себя одеяло, чтобы оно наполовину повисло на спинке койки, с верхнего яруса спрыгнуть так, чтобы не сесть на шею жильцу нижнего яруса, а ему выскочить вперёд, чтобы не дать верхнему сесть себе на шею. Дальше необходимо одеть на себя как-нибудь всю свою одежду и сапоги, намотав предварительно портянки на ноги, и встать в строй. На всё-про всё 45 секунд. После команды «Заправиться» происходило, собственно, окончательное одевание. И так несколько раз. Интересно, что в части, где продолжалась служба после присяги, отбой и подъём происходили после слов дежурного из динамика, «Команде отбой» или «Команде вставать», без ужимок и прыжков, почти, как дома.
       И так день за днём. Иногда были светлые пятна, когда в часть на ПКЗ отправляли гонцов в корабельный ларёк, где покупались сигареты, папиросы и… конфеты. После этого все друг друга угощали куревом и выбрасывали «жирные» окурки. А через несколько дней начинали «стрелять», курить одну сигарету на двоих-троих и до тех пор, когда она начинала уже обжигать губы. По очереди направлялись в наряд на камбуз, помогать накрывать на столы, убирать грязную посуду и мыть пол. Какое ни есть, а развлечение…
       В результате я почувствовал, что заболел и отпросился сходить в медсанчасть. Со мной пошли ещё два новобранца, у одного заболела рука, а у другого был, пардон, понос, то есть диарея. Встретил нас молодой фельдшер в синей робе с двумя лычками на погонах. Стоим мы перед ним втроём. Он выслушал наши жалобы, зачерпнул откуда-то горсть таблеток и всем троим их раздал со словами: «Три раза в день». Моим спутникам, по-видимому, помогло, а мне стало ещё хуже. Я опять в медсанчасть. Тогда молодой фельдшер померял мне температуру, а когда посмотрел на термометр, тихо сказал: «Ни…себе!», и повёл меня в палату, где уже лечились трое пациентов. Несмотря на болезненное состояние, почувствовал себя на верху блаженства. Спи, сколько влезет, еду приносят, песен не поют. А когда стало чуть лучше, резались в карты двое на двое. Пробыл я в этом раю дней 7-8 и успел зарасти густой щетиной, а местные матросики приходили и заглядывали в дверь, чтобы посмотреть на старого моряка, лежащего в уже долгое время в санчасти. Так потом мне рассказали. Не могу сказать, что возвращение в роту было радостным для меня…               
       Во второй половине декабря были организованы стрельбы для «выпускников» курсов молодого бойца недалеко от казармы. Стрельнули по три патрона из автомата, а после нас долго-долго стреляли офицеры патронами с трассирующими пулями во все стороны. Пули отражались от камней и блестящим веером улетали вверх, а некоторые попадали в ближайший березняк и метались там от деревца к деревцу по непредсказуемой траектории. После завершения стрельб, когда стемнело, напросился относить автоматы в часть. Хоть немного побыть вдали от казармы.
       На следующий день в субботу была объявлена, как обычно, большая приборка, а после неё всеобщая помывка, первая после переодевания в Североморске. Специальной бани в части не было, но был душ на некоторых объектах части. Когда перед душем разделись до гола, раздалось ржание всех присутствующих. У каждого ноги, от пояса до колен, были синего цвета от полинявшей робы, в которой приходилось выполнять разные мокрые работы на камбузе или во время приборки в казарме. Краска удачно смылась и стали мы чистенькими и свеженькими, и на эту свежесть и красоту надели всё ту же робу.               
       На следующий день в воскресенье 19 декабря 1971 года проснулись, потянулись и встали без всяких ужимок и прыжков на время. На этот день было назначено принятие присяги. Без песнопений ходили в столовую, где был устроен праздничный завтрак. Обед и ужин тоже были праздничные. Я уж не помню, что там было праздничного, но было чуть получше, чем обычно. Запомнились только оладьи с каким-то джемом. После завтрака переоделись в парадную одежду - свежее бельё, зимняя тельняшка, чёрные суконные брюки и тёмно- синяя форменка. Красота! Строем (а как ещё?) направились на ПКЗ, где в актовом зале должен происходить торжественный ритуал. Ну, ритуал, как ритуал. Зачитал, что положено, расписался, где надо и стал настоящим или, как там говорили, «истинным» североморцем с правом носить робу с рубахой навыпуск.
       После присяги вернулись «на родину» в казарму и началось время, … я бы сказал: время балдежа. Наши старшины уже перестали быть начальниками, мы, новоиспечённые матросы-североморцы, слонялись, куда хотели в шинелях с поднятыми воротниками, с ремнями ниже живота, держа руки «по бабьи» в рукавах. На шинелях виднелись какие-то прилипшие перья. Как будто, только что из курятника. В наше расположение стали прибывать, так называемые, покупатели, представители частей, которые отбирали себе матросов. Ряды наши редели и редели. На всякий случай, в роте я был не единственным высокообразованным новобранцем. Были ещё ребята из Ленинграда, да и мой коллега из Череповца, сосед по общежитию. Кстати об общежитии. Этому моему коллеге жена написала, что, после моего побега из общаги через окно девичей комнаты, в общежитии разразился скандал в связи с незаконным самозахватом комнаты, а я там упоминался соучастником. Но, ничего. Я находился под защитой целого Северного Флота, а моряки своих не сдают!